а солнце уже на западе. Жаргалма уйдет, бросит в степи костер, который отдавал ей свое тепло. Никто не принесет к костру дров, он потускнеет, окутается горьким дымом, покроется серой золою и погаснет. Жалко, он ведь щедро светил, согревал… Жаргалме жалко костра, почему же никто не жалеет ее самое?
Пошел неприятный, тоскливый дождь. С низких, тяжелых облаков падают холодные крупные капли, словно кто-то ложкой черпает из ведра воду и разбрызгивает куда попало. Капли дождя падают вместе со снегом, его хлопья будто ожившие летние бабочки…
Жаргалма вспомнила, как летом пряталась от ливня в дупло лиственницы. Был красивый, белый дождь, сквозь него пробирались белые косые лучи.
Она погрела у костра руки и пошла за коровами, которые уже повернули к улусу. Он виднелся внизу сквозь суету снежных бабочек. Теперь синеватые дымы поднимаются над всеми летниками, только над юртой бедной бабушки Дулсай нет дыма: старуха ушла в страну богов, кто же зажжет огонь в ее земном очаге, ведь у нее нет ни детей, ни внуков…
На днях Жаргалма услышала от матери, что бабушка Дулсай часто жаловалась на тяжесть в груди, говорила, что скоро уйдет в другой мир. Узнав, что старушка больна, Жаргалма почувствовала некоторое успокоение: значит, не она убила ее своим пестрым языком.
Жаргалма хочет прогнать прочь печальные мысли, но они сами лезут к ней, как назойливые мухи, потом вдруг сворачивают на другую, протоптанную дорогу: «Приду домой, а там Норбо сидит, приехал за мной».
Чем ближе к дому, тем быстрее идут коровы, громче мычат: зовут своих повзрослевших телят.
В родном улусе ее не так сторонились, не избегали, как в улусе Шанаа. Некоторые соседи даже заговаривали с нею. Поздороваются, спросят:
- Почему твой муж не едет, Жаргалма?
- Мы поругались.
- Все забудется, помиритесь.
- Нет, однако…
В душе она ждала его с мучительным, настойчивым нетерпением. «Норбо хороший, он только в последние дни отвернулся от меня. Душа у него добрая. Мучается, наверно, ходит с болью в сердце».
У отца несколько коней, его часто заставляют дежурить с подводой в сомонном Совете. Он только уехал туда, как вернулся назад, сказал жене:
- Из города большой нойон-начальник едет. Утром встречать буду. Важный нойон, говорят…
Отец вставил в телегу боковые доски, положил побольше сена, на сено постелил два толстых войлока, чтобы мягко было, чтобы нойон не упал с телеги. Он всегда возил приезжих на одном коне, а тут велено пристяжного впрячь… У соседей занял высокую дугу, притащил откуда-то нарядную сбрую, хомуты, седелки. При царе с такой сбруей возили только самых высоких начальников.
Жаргалма смотрела на торопливые приготовления отца и не могла понять: почему отец так суетится, будто ему из дацана ламу сопровождать? Или нойон очень уж кичливый, какие были при царе? Видно, и аймачные начальники сильно тревожатся… Наказывают, чтобы пару коней выслали, чтобы сбруя была хорошая. Видно, этот нойон сидит у самой верхушки власти. Вот отец и суетится…
Мать посмеялась:
- Жирный, видать, нойон. Грузный, как Тобхой-лама, над которым во всех улусах смеются, того тоже одна лошадь таскать не может, пару запрягают.
Отец сначала хотел рассердиться, но потом сдержался:
- Я того нойона на весах не взвешивал, сколько в нем пудов, не знаю. Делаю, что мне велено.
Утром отец поднялся ни свет ни заря, выпил чашку чая и уехал за городским нойоном. Жаргалма погнала в степь коров. В ямках и канавках уже замерзла вода, льдинки блестят на солнце. В степи полно холодного солнечного сверкания. Жаргалма смотрит вокруг - как красиво! Смотрит и выдумывает сказку: «Кто-то богатый, добрый принес подарок своей невесте - широкое русское зеркало. А та заломалась, будто не рада подарку. Ну, парень обиделся, оставил зеркало в степи. Оно лежало до рассвета, как большое спокойное озеро. А перед тем, как я пришла сюда, по степи промчался табун диких коней, разбил зеркало вдребезги, вот осколки теперь во всех ямках, во всех канавках лежат». Жаргалма и правда слышала на рассвете, как в улусе лаяли собаки, словно гнались за тем табуном. Она тут же спохватилась: «Почему ко мне приходят такие странные мысли, неужели и другие так же думают? Или я вижу все чуть-чуть иначе, чем другие? Может, это хорошо - видеть все немножко не так, как есть на самом деле?»
Проводив коров, она вернулась домой. Младший братишка, Очир, еще спал, Шойроб уже проснулся - он лег накануне раньше полудня. Сидит у очага, греет руки и улыбается… «Бедный, - думает Жаргалма. - Был хорошим, веселым мальчиком. Играл на телеге, ударился головой. И вот стал таким…»
Мать положила перед сыном лепешку, масло, налила большую чашку чая.
- Ешь.
Шойроб что-то проворчал, он рад еде. Вымазал руки маслом, облизал пальцы, залпом выпил большую чашку чая. Потом очень долго ел сухую лепешку. Когда все съел, молча посмотрел на мать и сестру.
- Хватит, - говорит мать и убирает посуду. - Много съел. Потом арсы дам.
Шойроб в еде не знает меры, один раз объелся, чуть не помер.
Шойроб пошел во двор, там у него тупая пила и толстое бревно, которое он пилит лет десять, не меньше. Острую пилу ему не дают - руки испортит. Ему кажется, наверно, что он делает полезное дело. В улусе все знают про его работу, в шутку говорят: «У тебя пила, как у Шойроба». Если топор с зазубринами, тупой, говорят: «Таким топором только Шойробу плотничать».
…Еще один серенький день кончается. Он никому не принес ни радостей, ни приятных надежд. Жаргалма с матерью ждут отца, который уехал за важным нойоном, скоро должен приехать. Женщины ошпарили крутым кипятком кровать, чтобы клоп не укусил нойона, приготовили мягкое овчинное одеяло. Чаю столько наварили, будто нойон станет хлебать без отдыха целую неделю. Мясо припасено жирное, свежее. Они пока не знают, суп ли варить или нойон кусками мясо предпочитает. Из просеянной пшеничной муки приготовлена лапша, чтобы все было без промедления, без долгой возни. И вот со двора послышался крик Очира:
- Едет! Отец едет!
Женщины вышли встречать приезжих. «Отец, видно, зря суетился, на телеге не видно начальника, - рассуждает про себя Жаргалма. - Не приехал нойон… Отец понапрасну себя и коней мучил».
На телеге сидела чужая женщина, отец подвез по пути, наверно.
Кони остановились у крыльца. Мать сказала со вздохом:
- Большой начальник не приехал, да? Напрасно дорогу ломали, да?
Отец строго взглянул на мать, кивнул головой
