Да, бежал из России и десять лет скитался по Европе, пристраиваясь подмастерьем к не слишком знаменитым ювелирам. Варшава, Венеция, Цюрих, Париж, Лондон…
Впрочем, до Лондона он не добрался: из-за шторма корабль сбился с курса и был захвачен алжирскими пиратами-работорговцами. Петр Привалов попал в Касбу, где точно так же, правда, на двести лет раньше, был рабом Мигель де Сервантес, и полтора года провел в рабстве у главного местного ювелира. Выкупил талантливого мастера какой-то английский купец. Поработав некоторое время на своего спасителя, Петр Привалов решился вернуться в Россию – разумеется, под вымышленным именем – и, назвавшись французом Пьером Ривалем, в 1776 году открыл в Санкт-Петербурге собственную ювелирную мастерскую. Стал весьма популярен, даже разбогател, но подлинное свое имя открывать опасался. Только через пятнадцать лет, уже после смерти графа Петра Борисовича Шереметева, отважился обратиться к его сыну Николаю Петровичу, рассчитывая на его милосердие, – о любви его сиятельства к крепостной своей актрисе Параше поговаривали уже вовсю. Петр Привалов готов был заплатить за себя немалый выкуп, но Николай Петрович от денег отказался и вольную дал «так», попросив только сделать для Параши полный жемчужный убор: диадему, серьги, ожерелье, браслеты, подвески. Петр Привалов исполнил требуемую работу с восторгом и с не меньшим восторгом сменил вывеску над мастерской. Быть выдуманным французом ему не нравилось. Он всегда хотел быть только собой. Даже, что уж говорить, в смерти: не в мягкой постели умер, погиб, оставив после себя единственного, правда, уже взрослого, сына, при пожаре Москвы двенадцатого года. Как его, уже старика, в Первопрестольную занесло?
Аркадий Владимирович предком искренне гордился: дело ведь не в снисканном богатстве – в имени. Многие ли сумели свой след в веках оставить? А Петр Данилович Привалов смог.
Правда, после Петра-основателя ничего особенно выдающегося в их фамилии не было – от отца к сыну, а то и к племяннику передавались крошечные лавчонки-мастерские, в которых и занимались мелочью всякой. Все больше починкой или переделкой старых украшений промышляли, колечки по размеру подгоняли, изредка изготавливали что-нибудь простенькое. Только Аркадий Владимирович и заставил фамилию вновь зазвучать, превратив семейное ремесло в настоящее искусство.
Он вздрогнул, словно отряхивая задумчивость, провел по желтоватому от времени листу раскрытой на столе тетради две линии. Чего-то еще не хватало…
Тетрадь – или скорее альбом – хранила его заметки, наброски, рисунки. Весь накопленный опыт, все придумки – а сколько невоплощенных! Эх, эти бы заметки да по наследству бы передать! Сыну… Сердце привычно кольнуло. Сын Сергей, на которого Аркадий Владимирович возлагал столько небезосновательных надежд, умер совсем молодым, «сгорев» в одночасье от случайной недолеченной простуды и оставив после себя безутешную вдову и трехлетнюю дочь. Аркадий Владимирович, затосковавший после смерти единственного сына так, что белый свет не мил стал, в конце концов решил переехать вместе с семьей в Москву – слишком уж многое в Санкт-Петербурге напоминало об утрате. А в Первопрестольной как раз ждали дела. Недавно открытый московский филиал требовал неусыпного внимания и присмотра. Каждому ведь ясно: за тем, как идут дела в новом отделении, лучше всего приглядывать лично.
Невестка Аркадия Владимировича безутешной оставалась не слишком долго. Только-только в Москву переехали, еще и двух лет не прошло, как она вышла замуж за столоначальника Горбунова, что квартировал по соседству с новым особняком Приваловых на Остоженке, и, встречая гуляющую с маленькой дочерью молодую вдову, преисполнился к ней всяческих чувств. Богатства жених был невеликого, но будущее ему прочили изрядное: раз уж к неполным сорока годам успел дослужиться до надворного советника, значит, коли не оступится на карьерной лестнице, коли не обойдут с повышениями, вполне может и наследственное дворянство заслужить[4].
Аркадий Владимирович и Зинаида Модестовна невестку, впрочем, не осудили: живое к живому тянется, что уж тут. Лишь настояли, чтобы дочь ее – Сергеевна как-никак – осталась при бабушке с дедушкой. Ты, дескать, молодая, у тебя в новой семье еще детки народятся, Горбуновы, а малышка пусть уж Приваловой остается, нам в старости утешение. Ну и наследство будет кому оставить. Жаль, конечно, что вы с Сереженькой нам мальчика не родили, но уж как судьба распорядилась, так тому и быть.
Ждали-то ведь и впрямь мальчика. Назвать намеревались, само собой, Аркадием. Аркадий Сергеевич Привалов, продолжатель славного и знаменитого дела. Но родилась девочка, и, чуть повздыхав, ее окрестили Аркадией.
Аркадия Сергеевна Привалова.
Аркадия первая.
Мальчишеское, в сущности, имя, казалось, наделило малышку и мальчишескими же пристрастиями. Аркадий Владимирович, очень горевавший после смерти сына, тому не препятствовал, даже наоборот. Разумеется, девочку учили, как положено, всевозможным дамским премудростям – но это зимой. Танцы, французский и английский языки, рукоделие, кухонные хитрости – ведь даже десяток кухарок не обеспечит достойного стола, если ты не знаешь, как, что и из чего готовится, управление штатом прислуги и прочие полагающиеся благородной барышне навыки. Аркадия впоследствии не раз благословляла свое – специфически, казалось бы, «буржуйское» – воспитание. Если умеешь вышивать тончайшие кружева, штопка носков и починка прохудившихся галифе не станет для тебя проблемой. Если умеешь варить «царскую» уху, то и «суп из топора» приготовить сможешь. А уж каким полезным оказался навык управления прислугой, и сказать нельзя. Ничего, что никаких горничных и лакеев не осталось, люди-то не изменились: уж если ты умеешь с ними управляться, то уж умеешь. Но все это проявилось значительно позже, а пока ее просто учили всему, что положено знать и уметь девочке – будущей женщине.
Летом же выезжали на дачу. «Именьице» Аркадий Владимирович прикупил вскоре после переезда в Москву – в Подольском уезде, чтоб зелено, но неподалеку от Первопрестольной, чтоб от дел не отрываться. Именьице было небольшое, полсотни десятин и домик комнат на десять – двухэтажный, с мансардой. Тут стремительно подрастающая Аркадия с восторгом осваивала верховую езду не только в дамском седле, но и по-мужски, и даже «охлюпкой» – вовсе без седла, плавание в местной речушке со смешным названием Конопелька, училась стрелять из егерской берданки и подаренного дедом лука. Осенью, когда приходила пора возвращаться «в город», грустила и сердилась дня три.
Впрочем, и в городе куклам, нарядам и даже сказкам, а читать она выучилась рано, года за четыре до гимназии, предпочитала рассказы деда. Аркадий Владимирович, лично знакомый с Алмой Пил, впоследствии очень прославленной, а пока молодой, но очень, очень талантливой барышней из семьи потомственных финских ювелиров, не считал, что ювелирное дело – «не дамское», и с удовольствием рассказывал внучке обо всем, что знал. Раз уж суровая судьба так распорядилась, что Приваловы остались без наследника, почему бы семейное дело не возглавить Аркадии. Даже если из нее не вырастет мастера-виртуоза, голова-то у девочки светлая, и в камнях малышка понимает. Внучка и впрямь проявляла немалые способности: моментально запоминала все дедовские рассказы, восторженно сияя глазами, училась пользоваться лупой и весами, умела видеть готовое изделие в невзрачном необработанном камешке. Даже сама на игрушечной наковаленке выковала изящный серебряный крестик. Намучилась с ним, правда, изрядно: переделывала то так, то эдак, все выходило что-то не то. Но в итоге даже Аркадий Владимирович уважительно покачал головой – можешь.
Крестик, как полагается, освятили, и Аркадия Первая носила его, не снимая, до самой смерти да, собственно, и после нее: похоронили Аркадию Сергеевну в этом самом крестике.
Браслет Аркадий Владимирович загодя приготовил к шестнадцатилетию внучки, но подарил только на свадьбу. Привалов практически видел его, словно не россыпь непонятных закорючек на плотной бумаге, а готовая вещица таинственно поблескивает, переливаясь – браслет выходил сложный, тут тебе и ковка, и резьба, и чеканка, но легкий, воздушный. Аркадий Владимирович улыбнулся самым краешком губ. Он точно продумал, где и какой оттенок золота переходит в другой, где… А! Вот оно! еще перламутром тронуть – совсем чуть-чуть, в трех-четырех местах, почти незаметно, если не приглядываться. Да, вот так.
Внучка еще мала для таких драгоценностей, но к первому ее балу, к шестнадцатилетию, будет подарок. А до тех пор браслет – раз уж все продумано, сделать будет нетрудно – полежит в сейфе, дожидаясь торжественного дня.
