международные гетеры, и, идя по восходящей линии до Евы, которая была посредницей между змием и мужчиной, женщина во все времена преуспевала в самых грязных поступках. Поэтому меня ничуть не удивляет, что она же помогла триумфу такого ничтожества, как вы!
Художник не реагировал. У него не хватало на это сил. Кроме того, кокаин настраивал его оптимистически; он приобретал особый взгляд на оскорбления, которые в его воображении превратились в комплименты.
Поэтому он улыбался.
В зале все голоса и фигуры приняли какой-то фантасмагорический характер: голоса не походили больше на людскую членораздельную речь; все тела, которые лежали на полу и на диванах, между подушками, походили скорее на фауну морей, чем на обыкновенных смертных, представителей так называемой цивилизации.
Тоскливая, душу выматывающая музыка продолжала звучать под сводами зала, но никто уже не отдавал себе отчета в том, что именно играл слепой музыкант, который тоже не знал, что он играет перед сонмом покойников.
Калантан в самой фантастической позе лежала на ковре. Тито лежал подле, головою у ее ног, причем от ее зеленоватых чулок лицо его приняло мертвенно-бледный оттенок. Вот он приподнял немного ее платье, спустил чулок я стал пристально смотреть на очаровательной формы ляжки. Потом взял стоявший рядом бокал с шампанским и вылил в подколенную чашку его содержимое. Ни одна капля не пролилась мимо.
— Калантан! — простонал Тито.
Нагнулся над этой чашей и жадно прильнул к ней губами.
— Калантан! Прекрасная Калантан!
Женщина не дрогнула ни одним мускулом, даже и тогда, когда он упал в опьянении на ее тело. Кто-то открыл окно в потолке. Было раннее утро; последние звезды меркли на небе.
— Калантан… Калантан… — повторял полу во сне, полу в опьянении Тито Арнауди в то время как прекрасный автомобиль ее отвозил его через площадь Согласия в гостиницу на Вандомской площади.
В этот ранний час по улицам Парижа спешил рабочий люд, служащие на железной дороге в в разных учреждениях. Около одного из ресторанов какой-то нищий и собака рылись в куче отбросов в поисках остатков съедобного.
Автомобиль мягко остановился около гостиницы.
«Бой» выскочил и ловко распахнул дверцы. Тито сунул в руку шофера пятьдесят франков.
Тот отказался.
— Примите, я от чистого сердца. Вам противно? Все равно примите.
Шофер взял их с достоинством в быстро удалился, причем воздух прорезал веселый звук рожка.
Для Тито было два письма. Одно из Италии, другое из редакции.
Он взялся за чтение последнего. Директор писал:
«Завтра, в четыре часа утра, будет казнен, на бульваре Араго, убийца учительницы — Мариус Ампози, с Ямайки. Напишите цветистую статью. Два столбца. Вот уже шесть лет, как во Франции не было казней. Новый президент отказал в помиловании убийцы. Рассчитываю на вас. Статья должна быть в типографии в шесть часов утра. В восемь будет выпущен экстренный номер.
Привет»…
Скомкал письмо и принялся за другое:
«Дорогой друг,
я получила твою открытку. Как ты мил! Ты не забыл еще Мадлену? Но я больше не Мадлена! Теперь я Мод! После десятимесячного пребывание в исправительном заведении я вышла оттуда и встречалась со многими мужчинами, из которых один — режиссер в кафе-концертах, заметив, что мои ноги могут далеко унести меня, стал обучать меня танцам и устроил мне ангажементы в лучших варьетэ Италии. Через месяц буду в Париже, в Казино.
Ты рад меня видеть?
Мод».
Сопровождавшему его в лифте бою он заказал декокт из липового чая с настойкой из цветов померанцев.
Когда лакей принес требуемый напиток, то должен был постучать в двери три раза, потому что Тито спал крепким сном.
V.
Когда он проснулся, декокт был совершенно теплый, запах померанцев давно испарился, часы стояли.
Позвонил.
Вошел лакей.
— Который час?
— Четыре часа утра.
— Что вы сказали?
— Четыре часа утра.
— Какой день?
— Четверг.
— В котором часу я вернулся домой?
— В семь утра.
— В какой день?
— В среду.
— А сегодня?
— Четверг.
— Который час?
— Четыре часа утра.
— Значит, я спал…
— От восьми вчерашнего дня до четырех сегодня.
— В общем…
— Двадцать часов.
— Многовато.
— Бывали случаи похуже, чем ваш. Можно унести поднос? Как видно, липовый цвет послужил вам на пользу.
— Почему вы так думаете?
— Вы хорошо спали.
— Но я даже не попробовал его.
— И не надо. Это специальность нашего дома.
— Хорошо. Унесите эту специальность.
Поднос вместе с лакеем исчез.
«В этот час, — подумал Тито, перечитав письмо директора, — я должен был быть на бульваре Араго и смотреть на то, как будет обезглавлен Мариус Ампози. Разве это действительно так необходимо, чтобы я там был? Согласен, что статья должна быть написана. Но идти туда… Как она хороша, эта армянка!.. Калантан… Имя, которое напоминает отдаленный звон колоколов… Похоронный звон колоколов для Мариуса Ампози, специализировавшегося на убийствах учительниц. Если я даже в пойду, то что увижу в этой непроглядной тьме? И все же необходимо написать что-нибудь. Экстренный выпуск по поводу казни… В шесть рукопись должна быть в типографии…»
Думая таким образом, он встал с постели и тяжело опустился одной частью тела на стул, а другой на письменный стол.
Большие листы ослепительно белой бумаги ждали его.
Казалось, что это самоубийца готовится писать свою последнюю волю.
— Не понимаю, — думал он — почему смертные приговоры исполняются всегда рано утром. Беспокоят так рано палача, священника, смертника, которые могли бы еще и поспать. Разве полуденный час не был бы более подходящим? И стал писать.
СМЕРТНАЯ КАЗНЬ МАРИУСА АМПОЗИ
убийцы учительницы,
с
