Как?! Как мог случиться обвал, они же постоянно проверяли стены и укрепления потолка?! Неужели что-то взорвалось в лагере? Может ли быть, что завалило только у входа, а внутри, там где его семья, все цело?!
Мальчишка бросился к камням, голыми руками пытаясь разгрести проход. Резал пальцы острыми обломками, то тут, то там пытаясь сдвинуть валуны в половину его самого, и звал, звал, звал… Сестру, маму, главу лагеря, повара, что по утрам раздавал безвкусную кашу, старика-учителя, что преподавал детям грамоту и делился своими огромными знаниями.
Огонек выкрикивал их имена, пока не сорвал голос.
Внезапно его рука наткнулась на металл. Он напрягся, навалился спиной, ободрал плечи, но отвалил камень, и склонился над куском стали, искореженным и почерневшим. Кончиками пальцев коснулся его, счищая копоть, и под грязью явственно проступила ненавистная эмблема плутаркийских ВВС.
Все мгновенно встало на свои места! Не было обвала: их лагерь обнаружили захватчики, и похоронили всех, кто в нем был, под камнями. Похоронили маму. Похоронили сестру. Похоронили учителя и широкоплечего майора. Всех, кого знал подросток, не стало из-за того, что эти трусливые ублюдки нанесли авиаудар по тем, кто даже не мог сопротивляться! Они снова разрушили его жизнь, будто того, что из-за них умер отец, а мать и сестра ютились в сырых пещерах, было недостаточно!
Огонек всхлипнул, но сжал зубы, твердя сам себе, что не даст волю слезам. Его душил комок, застрявший в горле, и чтоб хоть как-то выплюнуть его, он хрипло втянул воздух и завыл, задрав голову к небу.
Почему?
Почему и их отняли у него?!
После потери отца он делал все, чтобы сохранить своих женщин. Но не смог! Не справился! Почему смерть забрала их, но оставила жизнь ему? Зачем? Чтобы показать, что он — бесполезный мальчишка, не способный ни на что, кроме охоты на ящериц?! Или… он столь жалок, что не стоит даже ее внимания?!
Боль рвала грудь, не давала дышать. Ему отчаянно хотелось упасть прямо тут, мертвому. А еще отчаянно хотелось мести.
Он опустил веки и представил перед собой плутаркийца. Представил, как загоняет пальцы ему в жабры, как сжимает их и резко рвет. Как вцепляется зубами в ненавистное горло того, кто нажимал на гашетки орудий, кто правил кораблем, расстреливающим беззащитных. Он ощутил, как кровь течет по его рукам, как скользят в них и пульсируют еще теплые органы врагов, которые он только что выдрал с глухим чпоканьем.
И внезапно ему стало немного легче дышать.
Он вырастет и обязательно сделает все это! Какой прок от его смерти? Она не вернет мать и сестру, зато живой он сможет лишить жизни тех, кто забрал их. Будет делать все то, что только что увидел в своих мечтах. Если от одной мысли о расправе на душе стало легче, значит, когда он осуществит задуманное, ему станет совсем хорошо.
«Мама! Праймер! Клянусь вашей памятью! Я отомщу!»
Тот, кто наблюдал за мальчишкой, улыбнулся, довольный тем, что прочел в кровоточащем сердце. Еще один воин ступил на путь службы ему. Еще один из его сыновей будет славить Великого Марса, проливая кровь. Этот мальчик достоин дара, который дается лишь лучшим: он получит пламя ярости и ненависти в обмен на детство, которое забрала кровавая и беспощадная Война — одна из любимых жен беспощадного бога.
Отец касты воинов сощурил красные глаза и посмотрел на то, что последние годы было домом юного марсианина. Нашел взглядом женщину и совсем еще юную девушку. Младшая из них была наполовину завалена камнями и плакала от боли в израненном теле, моля смерть скорее избавить от мучений. А старшая, уже поняв, что выхода нет, держала ее голову на коленях и гладила по слипшимся от крови золотым волосам, проклиная мир, в котором эта ласка — то единственное обезболивающее, что может дать мать умирающей дочери. Женщина тяжело дышала и время от времени утирала пот со лба: кислород в крошечном пространстве заканчивался. Но вот младшая мышка сделала короткий вздох, и последняя влажная дорожка скатилась по ее грязной щеке. Мать наконец позволила себе зарыдать, упрекая судьбу за жестокость, и в то же время молясь, чтобы сын избежал их ужасной участи. Марсианка из последних сил отчаянно просила для второго из своих детей возможности выжить.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Великий Марс милосерден: он исполнит волю матери воина. Бог кивнул своей верной спутнице — Смерти — и та раскрыла обреченным объятия, порождая из их душ демонов-хранителей.
И в тот миг, когда в груди мальчишки разгорелась жажда мести, а едва живая мышка баюкала на коленях его мертвую сестру, по велению Отца касты воинов их желание исполнилось. Душа юной девушки, чья весна только-только началась, обернулась красным пламенем, яростным и всепожирающим. Та, что подарила ей жизнь, вскрикнула и упала бездыханная, а на ее месте, обвившись вокруг красного, зачернел мрак, непроглядный и безжалостный, словно ненависть. Свившись клубком, новорожденные демоны устремились к тому, кто звал их — к серому мальчишке, что так и стоял, закрыв глаза, тяжело дыша и чувствуя на руках кровь врагов. Черно-красный клубок ударился о грудь, едва не сбив с ног и на минуту отняв дыхание, и слился с пожаром, что бушевал в совсем еще юном марсианине.
Демоны, обернувшись вокруг сердца, заключили его в надежную броню, уютно улеглись и задремали, готовые пробудиться по первому зову. Они сохранят сына Марса. Они дадут ему силу. Он с такой радостью принял их, пообещав вдоволь поить кровью и выпускать резвиться на волю!..
Огонек распахнул глаза.
В них горело Пламя.
Там, на развалинах лагеря, и нашел его Модо. Борцы за свободу перехватили сигнал с плутаркийского крейсера и смогли расшифровать спустя несколько часов после удара. Великан, побледнев как полотно и бросив через плечо, что там его семья, мчался почти сутки, молясь всем известным ему богам. Он небрежно кинул на бок байк и попытался пробраться туда, где раньше был проход, крича и срывая голос. Двое прибывших с ним — рыжий парень с челкой, которая постоянно лезла в глаза, и невысокий белоснежный марсианин — не сказав ни слова присоединились к расчистке завала. Модо едва не упал, когда на его зов спустя несколько минут вышел племянник — покрытый кровью и пылью, со стеклянными глазами, будто повзрослевший лет на десять за те пару месяцев, что они не виделись. Словно призрак, мальчишка скользил по камням, которые стали кладбищем для его близких. Взгляд Огонька казался пустым, но дядька все же разглядел на самом их дне то, чего там не было раньше — боль и всепоглощающую ненависть. Мужчина сгреб его в медвежьи объятия, на которые тот не ответил, и прижал к груди что есть сил.
— Живой… хоть ты — живой… — бормотал взрослый хрипло и шмыгал носом.
Когда первые эмоции от встречи схлынули, обвал просканировали, и рыжий парень возрастом чуть младше дяди с сочувствием посмотрел на них и покачал головой. Модо закрыл лицо руками и надавил кончиками пальцев на глаза — орать хотелось невыносимо, но нужно было держаться ради племянника. Великан постоял так минуту, давая себе лишь это короткое время для того, чтобы справитсья с горем, а потом резко развернулся и махнул своей группе, что можно уезжать. Он усадил Огонька позади себя на мотоцикл, «Чоппер» тронулся следом за черным «Харлеем» и красным спортбайком. Мальчишка не задумывался, куда и зачем его везут. Он снова и снова прокручивал в голове одну мысль: «Мамы и Праймер больше нет. Но я отомщу!»
В лагерь Борцов за свободу они приехали поздно ночью. Огонек, вымотанный физической и душевной болью, практически задремал, убаюканный плавным ходом «Чоппера», и обязательно бы свалился, если бы Модо не подстраховал, обхватив хвостом вокруг тела. Дядя стащил его с байка и, не говоря ни слова, отвел в закуток, служивший им с друзьями местом для ночлега.
— Подожди меня, хорошо? Я сейчас вернусь, спальник тебе раздобуду… Винни, присмотришь? — он кивнул белому пареньку и ушел куда-то. Альбинос, который был на голову ниже дяди, но лишь немногим уступал тому в ширине плеч, весь путь от развалин лагеря закладывал лихие виражи и бросался под колеса синего «Чоппера». От постоянно мелькавшего то слева, то справа красного спортбайка у Огонька разболелись глаза, и он уткнулся лицом дяде в спину, пахнущую бензином и немытой шерстью, но все равно каждый раз вздрагивал, когда бешеный рокер проносился мимо. В другое время юноша бы оценил и мотоцикл, и виртуозное вождение того, кто им управлял, но сейчас суетливость и создаваемый вокруг шум вызывали только раздражение.
