Следующего, наскочившего слева, Кит не стал бить — экономил силы. Он только чуть подтолкнул его, изменяя направление, навстречу другому, набежавшему справа.
Следующий. Удар в переносицу. Всхрюк, стон, падение под ноги наступающим, свалка.
Шаг назад.
Подсечка тому, что слева; правому локтем в кадык.
Шаг назад.
Ногой под яйца набежавшему спереди; шаг назад, толчок, и тот, что распахнул объятия слева, летит в гноящуюся грязью лужу.
Кит отступил еще на шаг, спина почувствовала упор. Стена! Видимо, в запале схватки он что–то не рассчитал, сделал где–то неверный шаг, не в том направлении, и теперь уперся в угол, который предполагал обогнуть.
Еще два улыбающихся урода встали перед ним. Один замахнулся, целясь иглой в шею. Опешивший на мгновение Кит успел перехватить и вывернуть руку. Выдернул из ослабшей кисти шприц, всадил в глаз следующему нападавшему.
Давайте, ребята, давайте! Что вы как не живые!
Быстрый присед. Игла следующего гуима клюнула стену, а сам он осел, получив удар в пах.
Не поднимаясь из приседа, круговая подсечка; и еще один гуим повалился, с треском ударяясь черепом об асфальт.
Следующего Кит срубил кастетом в зубы так, что шипы, дробя зубы, разрывая губы и щеки, достали, кажется, до самого горла…
Но их было слишком много. Они перли и перли…
Перебор.
Нельзя махать руками бесконечно, особенно если ты чувствуешь, как против твоей воли паника сжимает горло удушающим обручем, мешает дышать, заставляет думать и ожидать, мешает слушать рефлексы. Тогда силы уходят в два и в три раза быстрей и уже не противник начинает преодолевать, а ты сам побеждаешь себя. Не по–хорошему побеждаешь.
Когда игла пропущенного удара кольнула его куда–то в бок, была только одна мысль: убить. И Кит поддался ей. Нельзя в схватке поддаваться эмоциям, обиде, жажде мести. А Кит поддался. Он схватил уколовшего за голову, резко вывернул подбородок вправо и назад, подбивая снукеру колени, потянул его на себя и вниз, ломая позвонки, наслаждаясь их почти неслышным хрустом.
Потерянные мгновения обернулись еще двумя уколами в спину.
Слабость.
Томительная, ни с чем не сравнимая слабость ударила в ноги, будто ее плеснули на бедра из огромной бадьи — свинцово–тяжелую, вязкую, как огромный ком мокроты из горла того великана, который затеял эту свалку.
Кит повернулся, выбросил руку с кастетом вперед, навстречу улыбающейся морде гуима, но рука не послушалась, ушла куда–то в сторону. И следующий удар мимо. И еще один.
Новый укол, в бедро, справа. Кит повернулся, но бить уже не стал. Какой смысл… Он только равнодушно наблюдал, как золотистые искорки перетекают в него из почти полного шприца довольного гуима. Он физически ощущал снук, который теплыми и чуть колючими струйками растекался по телу, делая его невесомым, несуществующим. Еще мгновение и Кит растворится в воздухе, станет пылью, которая медленно осыплется, осядет на поверхность смрадной лужи под ногами…
- Ну как? — Роб поднял улыбающееся лицо, подмигнул Киту стеклянным глазом. — Хорошо же?!
Кит вздрогнул от внезапной догадки.
Так вот оно что! Роб — снукер. Вот почему…
- Вам снился кошмар? — спросила Джессика, когда он открыл глаза.
- Вот черт!.. Я что, уснул? — Кит помотал головой, посмотрел на часы.
- И так быстро! — улыбнулась девочка. — Только сели на диван и — сразу засопели. А потом, во сне, руки у вас подергивались, а один раз вы застонали.
- Слушай, Джесс, — Кит поднялся, повертел головой, разминая затекшую после сна в неудобном положении шею. — Давай, ты будешь говорить мне «ты», м?
- Давай, — легко согласилась она.
- Отлично. Ты помнишь мои наставления? О том, чтобы никуда, никому, не то, не это?
- Да, — улыбнулась девочка.
Он быстро и без происшествий добрался до бара на тридцать девятой, где вчера встретил Дарлинг. Занял свое обычное место на наблюдательном пункте, за мусорными контейнерами.
Площадка у заведения, да и вся тридцать девятая, пустовала, так что сидеть, видимо, придется долго. У него было время подумать над событиями последних двух дней, который вдруг сгустились во времени и пространстве и стремительно понеслись одно за другим, как вагоны метро, не давая времени опомниться и просчитать свои реакции.
Дурацкий сон, а скорее — сон сидя, в неудобном положении — закончился тяжестью в мозгу, грозящей перерасти в приступ головной боли.
Вдобавок ко всему, минут через двадцать небо снова нахмурилось и принялось торопливо плеваться мелким противным дождем, не добавлявшим свежести ни унылому виду улицы, ни вони, исходящей от мусорных баков. В этой плотной пелене мороси дома напротив напоминали задремавших серых чудовищ с раскрытыми ртами–подъездами.
Навес, укрывавший площадку с контейнерами, слабо защищал от дождя, поскольку выступал в стороны ненамного, а жаться к вонючим бакам, чтобы не капало за шиворот, не было никакого желания.
Прошло не меньше получаса бесполезного ожидания, когда сзади, за углом кафе скрипнула, открываясь, хозяйственная дверь. На всякий случай Кит чуть–чуть выглянул из–за угла.
Молодой человек, которого он увидел, был ему знаком, но Кит не сразу вспомнил, где он его видел. Лишь после минутной прокрутки в памяти всех более или менее знакомых лиц, он смог увидеть этого человека, сидящим на стуле за лабораторным столом в маленьком помещении бывшего книжного магазинчика, где еще трое или четверо помощников Эрджили трудились над заказами аптек. Кажется, его звали Серж. Кит не поручился бы, что точно вспомнил имя, но кажется, именно Серж. То ли француз, то ли просто родители так извратились. Сейчас это было неважно, а важно было попытаться понять, какие такие дела могли привести фармацевта в увеселительное заведение для гуимов.
Вслед за гостем из–за двери показался и хозяин. Наверное, если бы он не был вынужден проводить гостя, он бы и носа не показал на улицу, настолько опасливо он обежал быстрым взглядом примыкавший к заднему двору бара пустырь.
- Наверное, Кокс тоже неплохо на этом наваривается, — продолжил он начатый, видимо, ранее разговор. — Я бы опасался иметь с ним серьезный бизнес.
- Это не моего ума дело, — ответил посетитель. — Вам тоже не советую много об этом думать.
- Да я что… — спохватился хозяин. — Я ж так, только предположил.
- И предполагать не советую, — отрезал фармацевт.
- Ага, ага, — залебезил торгаш. — Я понял.
- Всё, — бросил посетитель, поворачиваясь уходить.
- Передавайте мой привет Тони, — пролепетал хозяин, но уходящий даже не повернулся в его сторону.
В том, что помощник Эрджили занимался какими–то черными делами, не было никаких сомнений. И конечно же, бизнес его был связан со снуком. Ну что ж, хорошо, что Кит видел его здесь — теперь он сможет предупредить Эрджили, что кое–кто из его помощников, кажется, не очень чистоплотен. Но каков парень, а! В лаборатории он неприметен как мебель, его не видно и не слышно, а тут гляди–ка ты…
Кокс… Кличка знакомая, где–то он ее уже слышал… Не тот ли это Кокс, который года четыре назад устроил побоище в районе шестьдесят восьмой… Тогда положили около сотни гуимов, а потом, когда приехала полиция, отправили на тот свет еще и кучу копов.
Хотя, нет, наверное. Того Кокса, говорят, взяли в прошлом году и усадили туда, где ему самое место — на электрический стул…
Время шло. Время шло очень медленно, но без передышки. Оно тысячелетиями может топать, не присев. Что интересно, чем меньше времени оставалось до часу, тем быстрее улетали прочь секунды и минуты.
Наконец Кит услышал звон дверного колокольчика и из бара вышел на улицу качающийся гуимплен. Вообще–то, гуимплены не пьют. Наверное, спиртное притупляет ощущение кайфа от снука, мешает острее воспринимать нахлынувшее счастье. По крайней мере, они никогда не напиваются до такого состояния. А этого штормило и бросало из стороны в сторону так, будто он выпил не меньше бутылки буча. Ну что ж, тем проще будет с ним совладать и, скорей всего, обойдется без кастета.
Кит вышел из укрытия, в два шага нагнал едва плетущегося снукера, взял его за плечо, развернул к себе. Быстро, пока тот ничего не успел сообразить, мотнул головой. Удар пришелся точно в переносицу, отчего гуим, и так едва стоявший на ногах, завалился на спину. Однако, он не издал ни звука. С лица его, которое тут же стала заливать кровь из разбитой переносицы, не сползала обычная клоунская улыбка. Он продолжал молча улыбаться, хотя из живота его торчала рукоять ножа. И это было страшно.
На умирающих гуимов смотреть вообще страшно. И драться с ними — совсем не то, что с нормальными людьми. Ведь что бы ты ни делал снукеру под кайфом, на его лице постоянно маячит, будто прибитая к щекам гвоздями, улыбка. Ты выносишь ему половину зубов, а он улыбается. Ты ломаешь ему ключицу — улыбается. Отрываешь яйца — продолжает улыбаться.
