Жизненная школа Марии Васильевны в Москве получила продолжение на Московской чулочной фабрике имени Ногина, которая и поныне светит окнами своих цехов на Большую Сущевскую улицу в Марьиной роще.

С добрыми своими хозяевами она в конце концов рассталась. С окончанием нэпа они оказались не в состоянии содержать прислугу. А гордой польке уж очень навязчивыми стали казаться ухаживания хозяйского сынка. Теперь Мария Васильевна поселилась у других добрых людей, живших в собственном доме в Останкино. Теперь комиссарскую вдову судьба свела с семьей бывших русских крестьян» ушедших из своей Рязанской деревни от коллективизации. Успела эта семья вовремя принять правильное для себя решение в предчувствии великих деревенских перемен. Глава семьи был мудрым человеком. Он успел ликвидировать свое небедное хозяйство в родной деревне и приобрести дом на некогда привилегированной интеллигентной дачной московской окраине в Останкино недалеко от графского шереметевского дворца. Здесь, на этой почти сельской окраине, бывшим крестьянам много лет удавалось сохранять привычный деревенский уклад жизни. При доме был большой огород. У хозяина была лошадь. Две дочери были с мужьями. В этот останкинский семейный «колхоз» и определилась квартиранткой все еще молодая и одинокая теперь уже пролетарка с чулочной фабрики Ногина. Ей было удобно отсюда ходить пешком, по прямой Шереметевской улице, на фабрику. Всего каких-нибудь три километра молодые ноги пробегали быстро. А хозяевам тоже было удобно. Хоть плата за койку была невелика, зато расторопная квартирантка оказалась хорошей помощницей в хозяйстве, как говорится, свет не без добрых людей. Снова комиссарская вдова попала в хороший хозяйский дом. А сил у нее хватало и на работу у фабричного станка, и на хозяйском огороде, и в доме. Ведь она к этому времени многому научилась. Словом, хозяева приняли сироту в свой дом как родного человека. Всяко было в этом доме. Но до конца дней своих Мария Васильевна только добром вспоминала приютивших ее останкинских хозяев. Дружба с ними, то есть с дочерьми и мужьями умерших хозяев, продолжалась многие годы. Она помогла одинокой женщине пережить суровые годы войны. Подруги поддерживали ее и сочувствием, и картошкой со своего останкинского огорода, ведь никогда никаких пенсий и льгот вдова расстрелянного комиссара не получала. Да она их и не просила. Просто не знала, что могла бы иметь на них право. А из списков личного состава Красной Армии сама она была исключена уже давно. И, видимо, оставшимся в живых боевым соратникам было недосуг за собственными и государственными заботами вспомнить о расстрелянном комиссаре. А вдова его, гордая полячка, просить не умела. Она научилась работать и жить своим трудом. Каждое лето в отпуск она ездила в Негорелое к своей тетке и сыну, для которого она жила и работала.

Жить бы да жить Марии Васильевне у своих друзей-хозяев на останкинской даче. Но случилось такое, что заставило ее принять новое решение. В нее влюбился муж хозяйской дочери и ее подруги Илюшка. А она не могла принять его признания. Не могла она разбить семью и счастье своей подруги, Илюшке она сказала: «Нет!», а из приютившего ее дома ушла в наше фабричное общежитие. Так судьба свела нас с ней в наш закрестовский период жизни. Ей тогда было уже за тридцать. А жить ей пришлось с девушками, которые лет на десять были ее моложе и звались они Нюрами, Верами, Дусями. Вот и ее тогда звали, как и их, Марусей. Но она, конечно, отличалась от них и поведением и прежде всего заботами. У нее их было значительно больше. Побольше было и жизненного опыта, уменья жить экономно, рассчитывая только на свой заработок. А чтобы он был выше, она старалась свой план выработки перевыполнять и очень скоро стала ударницей. Ее фотокарточка бессменно присутствовала на фабричной Доске почета. Во многом в ее поведении сказывалась гордая шляхтенская порода. Она хранила в своих воспоминаниях о детстве иную картину жизни.

Отец ее был служащим банка и, видимо, его заработок обеспечивал в семье достаток. А строгий его характер был основой семейного порядка, прежде всего, в воспитании детей. Наверное, с тех детских пор Мария и усвоила основные правила жизни – честность, трудолюбие и независимую гордость, которая проявлялась во внимательном отношении к себе, к своему внешнему виду, в уменье выглядеть всегда опрятной, небогато, но прилично одетой. По дороге на фабрику в стайке своих молодых подруг Маруся ничем не отличалась от них. А в праздничные или выходные дни она выходила на улицу в модном платье, в красивой обуви, в добротном драповом пальто и в головном уборе в тон ему. Не любила Маруся выглядеть бедной сиротой. Никогда никому не жаловалась, ни у кого не одалживала. Но в помощи подругам не отказывала. Вокруг ее имени никогда не было сплетен. Девушки уважали и побаивались своей старшей товарки. И еще одна мелочь – любила Маруся угощать своих подруг по праздникам разными вкусностями, которые она умела и любила готовить. Ее пирожки с маком и изюмом узнал в ту пору и я.

Однажды перед праздником 1 Мая я пришел из школы и увидел в нашей комнате довольно странную картину: Маруся сидела на полу, между колен у нее был зажат маленький чугунок, в котором она энергично двумя руками скалкой что-то растирала или толкла. Оказалось, что она готовила мак для начинки пирожного рулета. Пожалуй, с этого дня я и запомнил Марию Васильевну как подругу моей Мамы. Они дружили потом до конца своих дней. А мне, как и моим братьям и сестре, передалось глубокое и преданное к ней уважение за ее бескорыстную доброту. В моей послевоенной жизни и в жизни моих детей ей предстояло занять особое место второй матери и бабушки. Но об этом будет другая повесть. А у Марии Васильевны к началу войны вырос сын, как она рассказывала, красивый и добрый парень. Она виделась с ним только в дни коротких отпусков, но все время, пока он рос и воспитывался у тетки, она жила и трудилась только для него, о нем думала, за него молилась и им гордилась. Накануне войны сын поступил в офицерское артиллерийское училище в Минске. Прислал маме фотографию в военной курсантской форме. Теперь мать стала ждать времени, когда соединит свою жизнь с сыном, будущим командиром Красной Армии. Но началась война, фашисты очень скоро захватили Минск. И Мария Васильевна даже не успела получить от сыночка последнее письмо. Началась новая страшная полоса ее сиротской жизни.

* * *

Наше новое жилище в фабричном общежитии было более чем скромно, прямо сказать, не Бог весть какое. Но все мы были ему очень рады. Особенно довольна и рада была этому подарку от дирекции фабрики имени Ногина наша Мама. В наших скитаниях по чужим углам больше всего и физических, и моральных неудобств приходилось испытывать и переживать ей. Хозяйский эгоизм и особенно амбиции хозяек даже при благополучно складывающихся отношениях в повседневной жизни, во всех кухонных и прочих мелочах, ежедневно и ежечасно беспокоили, если не сказать большего, ее самолюбие и достоинство. Хозяевам было несвойственно замечать за собой намеренную и тем более непреднамеренную бестактность. А Мама должна была их терпеть. Конечно, ее терпения хватало настолько, чтобы сохранить с ними добрые отношения. Но расставались мы с добрыми хозяевами, приютившими нас в своих семьях, не только с благодарностью, но и с радостью, что этому теперь пришел конец.

Далеко не бог весть какое хорошее было наше новое жилище. В девятнадцатиметровой комнате нас было шестеро, и размещались мы по-прежнему. По двум противоположным стенам в комнате встали две полутораспальные кровати. На одной, старой, еще дореволюционного происхождения, металлической кровати спали наши родители. А на второй, новой, тоже металлической, с никелированными спинками, спал я с братом Александром. Около печки уместился наш, тоже деревенский и тоже дореволюционный, окованный жестью сундук. На нем спала сестра Антонина. Вдоль стены, между окнами, аккуратно встал купленный для новой квартиры небольших габаритов диван. На нем спал старший брат Николай. А между Тониным сундуком и Колиным диваном, посередине комнаты, поставили стол. Он был раскладной, с двумя опускающимися полками и в сложенном положении занимал мало места. В правом углу, между окном и родительской кроватью, уместился резной, еще дореволюционный буфет с горкой для чайной посуды, с витражными стеклами. Словом, почти вся мебель, нажитая родителями еще до революции, уместилась в нашем новом жилище. Но передвигаться в нем можно было только боком, особенно тогда, когда семейство начинало укладываться спать.

После скитаний по чужим углам мы в нашей комнате этих неудобств не замечали. Более того, через некоторое время в комнате уместился еще и орехового дерева комод, который Мама вывезла из деревни, несмотря на наши протесты. В нем разместилось наше белье. А верхняя одежда, так же, как и в девичьих общежитейских комнатах, висела на плечиках, завернутая в простыни, над кроватями. Расхожая одежда висела на общей вешалке в кухне. В тесноте пришлось жить, да не в обиде. За обеденным столом умещалась не только вся семья, по праздникам Мама умудрялась усаживать многочисленных гостей – и родственников, и друзей. Жили в радости и день ото дня растущем благополучии. Отец наш тогда работал заведующим магазином фабричного отдела рабочего снабжения. Тогда же на работу пошли инженерами старшие братья. Старший брат Николай теперь работал прорабом на стройке. А Александр – инженером в Московском областном бюро технической инвентаризации. Иждивенцев в нашей семье оставалось теперь только трое – Мама, да я с сестрой Антониной. Сестра тогда уже училась в седьмом, а я во втором классе. С ней вместе целый год я продолжал учиться в школе № 15 на Третьей Мещанской улице, по старому месту жительства. В 1934 новом учебном году в третий класс я пошел в новую школу № 48, которая была построена к тому времени на большом пустыре слева от Ярославского шоссе, если ехать от центра. Школа эта называлась «Образцовой», и этому соответствовали техническое обеспечение учебного и воспитательного процесса и состав учителей. К сожалению, я проучился в ней всего два учебных года, но с тех пор я не видел больше в своей жизни таких школ. В пять этажей она растянулась по пустырю длинным фасадом, окнами своих просторных классов на восток. А окна широких коридоров выходили во двор с распланированными зелеными газонами и огромными клумбами цветов. За этим цветным двором был построен большой школьный стадион с футбольным полем, местом для толкания ядра, теннисными кортами, волейбольной и баскетбольной площадками. Оборудование школы соответствовало задачам гармоничного обучения и воспитания учеников всех возрастов. Здесь имелись киноклассы, специально оборудованные кабинеты по химии, физике, биологии, географии, токарные и слесарные мастерские для настоящих занятий по труду. Впервые в жизни я узнал в этой школе, что означало название «Актовый зал». Он был двусветный, с большой сценой, партером и балконом, с кинобудкой, с гримерными помещениями для самодеятельных и профессиональных артистов, выступавших на школьных утренниках и концертах. Первый раз в жизни я увидел и настоящий, огромный физкультурный зал со всеми спортивными снарядами. Рядом со спортзалом находился медико-санитарный кабинет. Профилактические осмотры и различные прививки проводились здесь регулярно со строгим соблюдением правил санитарии и стерильности. Дисциплинирующий порядок в школе начинался с гардероба, который располагался в просторном вестибюле. Каждый класс имел свои секции, которые обслуживались дежурными учениками. У каждого был свой номер. Раздевание и одевание проходило под наблюдением дежурных педагогов. Как непохожи современные школьные раздевалки на те, что запомнились мне с детства. Мне иногда приходится провожать и встречать из школы свою внучку. В тесном коридоре раздевалки в часы пик нет никаких гарантий безопасности из-за столкновений с врывающимися сюда с разных концов коридора, с лестниц и из входных дверей школьниками всех возрастов. Этот дикий набег не поддается никакому порядку. Да за ним в это время никто не следит. Иногда с лестниц просто сваливается визжащий ком сцепившихся голов, рук, ног, портфелей. Справа и слева, навстречу друг другу и вперегонки проносятся с визгом разъяренные непонятным азартом мальчишки и девчонки. Словно пушечными выстрелами грохочет входная дверь, через которую в гардероб по ногам врывается холодный, в зимнюю и осенне-весеннюю пору, воздух.

1 ... 14 15 16 17 18 19 20 21 22 ... 33

На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Памятью сердца в минувшее… - Константин Левыкин бесплатно.

Похожие на Памятью сердца в минувшее… - Константин Левыкин книги

ГРУ В ГОДЫ ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЫ. ГЕРОИ НЕВИДИМОГО ФРОНТА - Виталий Никольский - Биографии и Мемуары
На защите московского неба. Боевой путь летчика-истребителя. 1941–1945 - Виктор Урвачев - Биографии и Мемуары
Мы родом из СССР. Книга 2. В радостях и тревогах… - Иван Осадчий - Биографии и Мемуары
Бронепоезда в Великой Отечественной войне 1941–1945 - Александр Ефимьев - Биографии и Мемуары
Семь экспедиций на Шпицберген - Владислав Корякин - Биографии и Мемуары
Московские тетради (Дневники 1942-1943) - Всеволод Иванов - Биографии и Мемуары
Буйнакцы на фронтах Великой Отечественной войны 1941–1945 гг. - Абдулла Магомедов - Биографии и Мемуары
Последний солдат Третьего рейха. Дневник рядового вермахта. 1942-1945 - Ги Сайер - Биографии и Мемуары
Сражения группы армий «Центр» - Вернер Хаупт - Биографии и Мемуары
На Банковском - Сергей Смолицкий - Биографии и Мемуары

Оставить комментарий