«Помню, ~ вспоминал Микоян, — как на третий или четвертый день войны утром мне позвонил Молотов и пригласил на какое–то важное хозяйственное совещание. В его кабинете собралось более 30 человек: наркомы, их заместители, партийные работники. Молотов произнес длинную речь и начались прения. Слово получил каждый или почти каждый из присутствующих, реглахмент при этом не соблюдался. Все порядком утомились, и наконец, часа через 3–4, совещание закончилось. Я сразу, как только участники совещания разошлись, обратился к Молотову: «Вячеслав! Разве можно так работать? Ведь началась война, обстановка требует и оперативных решений, и оперативных заседаний. А у тебя что получается?» Меня, кстати, поддержал и Берия, который тоже был на этом совещании. Молотов был явно недоволен таким замечанием.
Вообще о Молотове, — добавил Анастас Иванович, — наша пропаганда сотворила немало легенд и разных небылиц: о том, что он уж очень мудрый, справедливый, добрый. Тс, кто бывал в кабинете у Сталина, часто видели рядом с ним Молотова. Но, как правило, он сидел и молчал. Возможно, Сталин эту декорацию с присутствием Молотова делал для того, чтобы создать представление, что он никогда не решает важные вопросы один. Вот у него есть «правая рука», — его тень — Молотов, и он с ним постоянно советуется. Вообще же Вячеслав Михайлович — большой тугодум, лишенный чувства нового, смелой инициативы, и человек он к тому же весьма черствый и тщеславный», — подчеркнул Микоян.
Неоднократно Микоян отмечал и такую черту Молотова, как «твердокаменное упрямство», его было очень трудно переубедить. Вместе с тем Анастас Иванович однажды поправил меня, когда я высказался о позиции Молотова по поводу репрессий. Я рассказал Микояну о недавно состоявшейся встрече с бывшим наркомом авиационной промышленности СССР Алексеем Ивановичем Шаху- риным. Как сообщил мне Шахурин (он более 5 лет провел в лагерях и вернулся оттуда с больным сердцем), во время его беседы с Молотовым в подмосковном правительственном санатории последний всячески оправдывал и обосновывал незаконные репрессии, имевшие место в стране, и что–то доказать ему было невозможно. «Пытается, видимо, обелить себя перед историей. Вот и придумывает всякие оправдания черным делам «великого вождя»», — добавил я от себя. «Вы не правы, — тут же поправил меня Анастас Иванович. — Молотов всегда говорит, что думает, в чем глубоко убежден».
Но вернемся к ответам Микояна на мои расспросы о первых днях и последующих событиях военных лет.
«В течение 24 июня, — вспоминал он, — был вынесен ряд важных решений, в том числе о создании Совета по эвакуации при СНК СССР и Советского информационного бюро, о мероприятиях по борьбе с парашютными десантами и диверсантами противника в прифронтовой полосе и другие. Все, что касалось тыла, шло в целом неплохо, каких–либо серьезных осложнений не отмечалось. Но по- прежнему оставалось неясным положение на некоторых участках фронта.
Обстановка на фронте менялась буквально каждый час. Вопрос в эти дни стоял не как снабжать фронт, а как спасти в западных районах фронтовые запасы продовольствия, вооружения, боеприпасов и снаряжения. Потребовалось из прифронтовой полосы в предельно короткий срок и в невиданных масштабах перемещать в глубокий тыл миллионные массы людей, громадное количество промышленных предприятий, сельскохозяйственные ресурсы, продовольствие, различные материальные и культурные ценности…
Последующие четыре дня (25–28 июня) прошли в большой и напряженной работе. Достаточно сказать, что тогда мы рассмотрели и утвердили десятки решений по самым неотложным и очень важным военным и военно–хозяйственным вопросам. Было создано Советское бюро военно–политической пропаганды, обсуждены вопросы о режиме работы рабочих и служащих в военное время, о порядке назначения и выплаты пособий семьям военнослужащих рядового и младшего начальствующего состава в условиях войны, о вывозе и размещении людских континентов и ценного имущества и другие. Помимо напряженной работы в эти дни в Политбюро ЦК, Совнаркоме и Наркомате внешней торговли с 28 июня мне пришлось начать переговоры с прибывшей в Москву английской экономической миссией».
Говорят, что очень занятым людям надо доверять большие дела. Не всегда, разумеется, в жизни это оправдывается, но относительно моего собеседника можно сказать: решения Сталина загрузить его до предела оказались оправданными. Если перечислить все постоянные и временные должности, которые Анастас Иванович имел во время войны, можно только поразиться: как у него хватало времени, энергии и просто физических сил, чтобы справляться с этими тяжелыми и очень ответственными нагрузками. Причем, судя по многим документам и свидетельствам, он нигде не являлся почетным руководителем какого–нибудь комитета или подкомитета, совета или комиссии. Он везде, занимая тот или иной пост, умел находить и время, и возможности, чтобы глубоко вникать в суть проблем и принимать оперативные и действенные меры. К уже названным выше в начале войны прибавились такие важные поручения, как заместитель председателя Совета по эвакуации и председатель Комитета продовольственного и вещевого снабжения Красной Армии. Но и на этом не завершился перечень прежних и новых должностей Микояна.
Считаю уместным привести здесь из моих записей один рассказанный им эпизод. Речь идет об обстоятельствах создания Государственного Комитета Обороны.
«Вечером 29 июня, — вспоминал Анастас Иванович, — у Сталина в Кремле собрались Молотов, Маленков, я и Берия. Всех интересовало положение на Западном фронте, в Белоруссии. Но подробных данных о положении на территории этой республики тогда еще не поступило. Известно было только, что связи с войсками Западного фронта нет. Сталин позвонил в Наркомат обороны маршалу Тимошенко. Однако тот ничего конкретного о положении на западном направлении сказать не смог.
Встревоженный таким ходом дела. Сталин предложил всем нам поехать в Наркомат обороны и на месте разобраться с обстановкой. В кабинете наркома были Тимошенко, Жуков и Ватутин. Сталин держался спокойно, спрашивал, где командование фронта, какая имеется с ним связь. Жуков докладывал, что связь потеряна и за весь день восстановить ее не удалось. Потом Сталин другие вопросы задавал: почему допустили прорыв немцев, какие меры приняты к налаживанию связи и т. д. Жуков ответил, какие меры приняты, сказал, что послали людей, но сколько времени потребуется для восстановления связи, никто не знает. Очевидно, только в этот момент Сталин по–настоящему понял всю серьезность просчетов в оценке возможности, времени и последствий нападения Германии и ее союзников.
И все же около получаса поговорили довольно спокойно. Потом Сталин взорвался: «Что за Генеральный штаб? Что за начальник Генштаба, который так растерялся, что не имеет связи с войсками, никого не представляет и никем не командует? Раз нет связи, Генштаб бессилен руководить». Жуков, конечно, не меньше Сталина переживал за состояние дел, и такой окрик Сталина был для него оскорбительным. И этот мужественный человек не выдержал, разрыдался как баба и быстро вышел в другую комнату. Молотов пошел за ним. Мы все были в удрученном состоянии. Минут через 5–10 Молотов привел внешне спокойного, но все еще с влажными глазами Жукова. Договорились, что на связь с Белорусским военным округом пойдет Кулик (это Сталин предложил), потом других людей пошлют. Такое задание было дано затем Ворошилову. Его сопровождал энергичный, смелый, расторопный военачальник Гай Туманян. Предложение о сопровождающем внес я. Главное тогда было — восстановить связь.
Дела у Конева, который командовал армией на Украине, продолжали успешно развиваться в районе Перемышля. Но войска Западного фронта оказались тогда без централизованного командования. Сталин был подавлен и мрачен. Когда вышли из наркомата, он такую фразу сказал: «Ленин оставил нам великое наследие, мы — его наследники — все это проср…» Мы были поражены этим высказыванием Сталина. Выходит, что все безвозвратно мы потеряли? Посчитали, что это он сказал в состоянии аффекта. Сталин уехал к себе на «ближнюю» дачу в Кунцево, и всякая связь с ним полностью оборвалась.
На следующий день, около четырех часов, у меня в кабинете был Вознесенский. Вдруг звонят от Молотова и просят нас зайти к нему. Идем. У Молотова уже были Маленков, Ворошилов и Берия. Мы их застали за беседой.
«Вот, — сказал Молотов, — Лаврентий Павлович предлагает срочно создать по образцу ленинского Совета Труда и Обороны времен Гражданской войны Государственный Комитет Обороны, которому нужно отдать всю полноту власти в стране. Передать ему функции правительства, Верховного Совета и ЦК партии».
Мы с Вознесенским с этим согласились. Договорились, что ГОКО (Микоян всегда так называл Государственный Комитет Обороны. — Г. К.) должен возглавить Сталин.
