Дорога была свободна. Мы прокрались вдоль забора и юркнули в калитку.
– Одна нога там – другая тут, – скомандовала я. Добежали до Тетисветыного дома мы в считаные минуты. Шумно ворвались во двор – не до конспирации было. И сразу же наткнулись на Олега и Асю – они стояли возле веранды и о чем-то оживленно разговаривали.
При виде нас Ася поморщилась, словно у нее резко разболелся зуб. Зато Олег расплылся в широкой улыбке.
– Бааарышни, здравствуйте, – шагнул он нам навстречу.
– Здрасьте, – шмыгнула носом Маня, – мы тут по делу, то есть я. У нас совсем мало времени.
Она шагнула к Олегу и протянула ему амулет:
– Вот, – шепнула, – это вам, самое дорогое, что у меня есть.
И улыбнулась.
Вы можете мне не поверить, но в тот миг Манюня была самой красивой девочкой на свете. Она стояла с гордо выпрямленной спинкой и казалась уже совсем большой, и только легкая дрожь в сложенных лодочкой ладошках выдавала ее волнение.
Олег растерялся.
– Зачем ты это делаешь, девочка? – только и смог выговорить он.
И тут случилось непредвиденное – Ася наклонилась, якобы чтоб присмотреться к амулету, и неожиданно шлепнула Маню по ладошкам. Манечка испуганно дернула руками, и амулет улетел куда-то в кусты.
– Ася, что ты делаешь? – Олег схватил жену за локоть.
И тогда мы услышали слово, которое обожгло нас до самого до нашего сердца и вывернуло наизнанку наши души. Мы были совершенно не готовы к этому, мы и думать не могли, что ТАК могут назвать Манюню.
– Малолетняя потаскушка! – зло выплюнула Ася.
А дальше случилось ужасное.
Маню вывернуло. Посреди Тетисветыного двора, прямо возле кустов смородины.
Была у Манечки особенность, о которой знал только очень узкий круг близких, – в минуты крайнего напряжения Маню выворачивало наизнанку. Резко, до последней капли содержимого желудка. Притом случалось это тогда, когда Маню кто-то незаслуженно оскорблял или унижал. Мой папа говорил, что Манюня настоящая белая акула – учуяв в себе чужеродный крючок, моментально выплевывает все свои внутренности – предпочитает умереть, чем проглотить обиду.
Меня словно контузило. В ушах стоял пронзительный звон, и ничего, кроме этого звона, я не слышала. Я видела, как Маню выворачивало, как она, чтобы не упасть, согнулась пополам и уперлась руками в колени, как ходило ходуном ее тело. Помню, что сняла с головы свою панаму и протерла ею Манины губы. Помню, как Маня доверчиво подставила мне свое личико.
Помню, как Олег что-то сказал Асе, она в ответ шевелила побледневшими губами, но, как я ни силилась, ничего не могла разобрать из того, что она говорила. Он взял ее за плечи, а она резко вырвалась и пошла мимо Мани к забору. И почему-то, когда поравнялась с ней, резко подняла руку, то ли попугать ее хотела, то ли ударить. И Маня вцепилась в эту руку и повисла на ней всем своим телом. А потом несколько раз лягнула Асю по ноге.
– Зеленый, – сказала я, насчитав четыре удара – я часто путала цвета и цифры, и четверка соответствовала зеленому. И когда я произнесла вслух слово «зеленый», звон в ушах стал нестерпимо больным и внезапно оборвался на самой высокой ноте. И в тот же миг ко мне вернулись шорохи и звуки.
Я кинулась на ватных ногах к Мане, но Олег опередил меня. Он подхватил ее на руки и оттащил в сторону. «Иди в дом!» – крикнул жене. «Пошел в жопу», – бесстрастно ответила Ася и вышла со двора.
Олег отпустил Маню и побежал за женой.
Манечка проводила его пустым взглядом, подошла ко мне, взяла за руку.
– Пойдем, – сказала.
– Амулет, – напомнила я.
Мы быстро нашли ладошку – она лежала в траве и переливалась под солнцем голубым топазовым зрачком. Манечка бережно подняла цепочку и надела себе на шею.
И мы пошли со двора. Не оборачиваясь.
Маленьким девочкам иногда бывает очень больно на душе. Эта боль не идет ни в какое сравнение с болью физической. Эту боль не сопоставить ни с подзатыльником от дяди Миши, ни со шлепком по попе от мамы, ни с грозным окриком моего отца, ни с разрушительным наказанием разъяренной Ба. Эту внезапную боль, словно темную страшную жижу, нужно нести в себе тихо-тихо и под ноги обязательно смотреть, чтобы не оступиться.
Потому что откуда-то ты знаешь – боль эту расплескивать нельзя. И ты бредешь слепым котеночком сквозь темноту, потом останавливаешься, прислушаешься к себе – болит? Болит, отзывается душа. И ты тихонечко идешь дальше.
Вот так мы и вернулись домой и ткнулись в колени маме.
И рассказали ей навзрыд все – как убежали в окно, как Маня решила подарить Олегу самое дорогое, что у нее есть, как потом ее выворачивало под смородиновым кустом и как я сказала громко: «Зеленый», – и звуки вернулись ко мне так же внезапно, как ушли.
А мама сначала молча нас выслушала, потом повела умываться, а потом достала с полки единственную баночку со сгущенным молоком, которую она берегла как зеницу ока для слоеного торта «Наполеон», открыла ее и выдала нам по большой столовой ложке. «Ешьте», – сказала. «Все?» – удивились мы. «Все!» – сказала мама. Но мы съели каждый по ложке и отодвинули баночку. «Так нечестно», – сказали.
А потом пришли тетя Света с Артемкой, принесли большую миску сладкой прозрачной смородины. И мы пили чай с яблочным пирогом и долго смеялись, потому что оказалось, что Артемка не умеет есть сидя – он ходил все время вокруг стола с ложкой во рту. «В меня так больше влезает», – приговаривал.
А поздно вечером они уехали, хотя планировали остаться до конца недели. И папа весь следующий день подтрунивал над Манькой и называл ее то Шамаханской царицей, то маленьким агрессором, потому что папа всю жизнь такой – он считает, что любая обида лечится только смехом.
И Манюнечка громко хохотала и благодарно заглядывала ему в глаза.
Вот, пожалуй, и вся история про Манину самую большую детскую любовь.
И давайте больше не будем о грустном, ладно?
Глава 11. Манюня разочаровывается в любви, или Одинокая песнь электрика
Вы только не подумайте, будто Олег был единственной Маниной детской любовью!
Потому что за долгие одиннадцать лет своей жизни Манюня влюблялась пять раз.
Первой Маниной любовью стал мальчик, который перевелся в их группу из другого садика. Мальчика звали Гариком, у него были круглые желтые глаза и рыжие кудри. Ритуальный полуденный сон Гарик упорно игнорировал. Он тихонечко лежал в своей кроватке, выдергивал из пододеяльника нитки и долго, вдумчиво их жевал.
«Какой глупенький», – решила Манька и тотчас в него влюбилась. В знак своей любви она выдернула нитку из пододеяльника, скатала ее в комочек и принялась жевать. Нитка на вкус оказалась совсем пресной. «Фу», – поморщилась Манька.
– Она же совсем невкусная! – шепнула она Гарику.
– А мне вкусно, – ответил Гарик и выдернул новую нитку.
«Я его отучу от этой плохой привычки», – решила Манька.
К сожалению, Гарик через неделю вернулся в свой прежний садик, потому что новый ему категорически не понравился. А может, в старом нитки были вкуснее. Маня погоревала-погоревала, но потом ей это надоело, и она решила найти себе другой предмет для воздыханий. Она перебрала в уме все возможные кандидатуры и остановила свой выбор на воспитательнице Эльвире Сергеевне. Почему-то.
У Эльвиры Сергеевны была длинная пушистая коса и родинка на изгибе локтя.
– Хочу себе такую же, – потребовала Манька.
– Через десять лет у тебя на руке появится точно такая родинка, – пообещала Эльвира Сергеевна. «Теперь я буду любить ее вечно», – решила Манюня и принялась выказывать Эльвире Сергеевне знаки внимания, как-то: ходила за ней хвостиком и периодически, как заправский рыцарь, преподносила своей даме сердца золотые украшения, которые тайком таскала из шкатулки Ба. Эльвира Сергеевна честно возвращала все украшения и просила не наказывать Маньку.
В первый раз Ба великодушно простила внучку. Во второй раз она пригрозила оставить ее навсегда и на веки вечные без конфет. В третий раз терпение Ба лопнуло, и она таки наказала Маню – оглушила подзатыльником и поставила в угол. Пока Манюня, уткнувшись лицом в стену, восстанавливала рефлексы, Ба немилосердно шинковала капусту и рассказывала истории про детей, которые родились честными, но потом стали воришками.
– И за это государство посадило детей в темную и холодную тюрьму, – заключила она.
– Их хотя бы кормили там? – обернулась к ней Манюня.
– Манной кашей, с утра и до вечера каждый день! – рявкнула Ба.
– Буэ, – поежилась моя подруга.
Потом Манька пошла в первый класс и влюбилась в мальчика из параллельного «Г». Звали мальчика Араратом, и отчаянно грассирующая Манька из кожи вон лезла, чтобы правильно произнести его имя. Впрочем, тщетно. Два «р» подряд были непосильной для Манюни задачей – она начинала булькать и тормозить уже на первом слоге. Правда, сдаваться не собиралась.
