– Ну, какой же русский не любит быстрой езды? – подыгрывал, веселясь, быстро оборачивая назад голову, водитель. В его прищуренных темных глазах прыгали злые чертики. – Ну, какой же русский, Семен Михайлович, а? Какой же русский не любит быстрой езды?
– Ди-и-има, Ди-и-има! Да ты знаешь, Ди-и-има, кого цитируешь?… – восторженно отзывался толстяк, еще капризнее растягивая слова. – Да ты знаешь, Ди-и-има, кака-а-ая великая душа подарила миру столь святые слова?…
– Думаю, христианская душа, Семен Михайлович, – быстро оборачивался, подыгрывал пассажиру водитель. – Думаю, русская, нашенская душа, Семен Михайлович. А? Не так разве?
– Так, так! Ты трижды прав, Ди-и-има! И даже не знаешь, как прав! Русская душа. На-а-ашенская. Христианская. Всегда и везде одинаково готовая и к посту, и к запою. Так Серега говорит! Серега Кудимов! А Серега знает, что говорит. Серега знает толк в том, что говорит. Скоро встретим Серегу, Ди-и-има. Так что, считай, кончается долгий пост!..
Он восторженно потряс перед лицом короткими руками:
– Да и как не помолиться, как не впасть в запой, Ди-и-има, если версты летят навстречу, если летят навстречу мужики с тульскими самоварами да вороний крик, блин! И только один месяц в небе кажется неподвижным! И то только потому, что сделан в Гамбурге. Вместе с сыром. А, Ди-и-има?… Я о нашем говорю мужике, о русском! Не о немце в ботфортах и с наблюдательной трубкой в руке! Я говорю о своем! Русском!
Он снова восторженно потряс руками:
– Борода да рукавицы, и сидит черт знает на чем! Зато наш, целиком нашенский, Ди-и-има. И мчится Русь, блин, мчится вперед! И чудным звоном, блин, заливается колокольчик! И, косясь, Ди-и-има, постораниваются и дают ей дорогу другие народы и государства!
Толстяк со стоном схватился за голову:
– Проклятый шнапс, Ди-и-има! Хуже самогона. Зачем не остановил на проклятом фуршете? Зачем не предупредил, не пей, дескать, Сема?
– Так ведь я и останавливал, и предупреждал, Семен Михайлович, – весело подыгрывал, оборачиваясь назад, водитель. – Говорил вам, как патриот, не отрывайтесь, Семен Михайлович, от родного, глотайте родную водочку, не отвлекайтесь на шнапс. Дерьмо шнапс, блин! Все равно лучше водки ничего пока не изобрели.
– Ди-и-има…
– Вот на меня взгляните, Семен Михайлович, – водитель весело заржал, но в его раскосых черных глазах плясали все те же злые чертики. – Я, например, никогда не отрываюсь от родного, Семен Михайлович. Я же знаю, организм привык к своему, переучивать его поздно. Вот и видим в итоге…
Он обернулся:
– Вот и видим в итоге следующее, Семен Михайлович. Голова у меня не болит, и рубашка на мне всегда свежая, и испариной меня не шибает, и «жигуленок» у меня цвета мокрого асфальта, не просто так, самолично перебрал в нем каждую гаечку. И пью я только пиво и русскую водку, ничего другого, Семен Михайлович, ничего другого! Отечественную водку пью! И то только по воскресеньям, когда не надо держаться за руль. По воскресеньям, Семен Михайлович! Только по воскресеньям, никак не иначе!
Даже подсвистал от полноты чувств:
«За меня невеста отрыдает честно…» Слышите, Семен Михайлович?… Невеста! Не просто так! Не блядь там какая, не шлюха!.. «За меня ребята отдадут долги…» И не делаю я долгов, Семен Михайлович. Никогда! Принцип такой. И каждому советую то же самое. Лучше в петлю, чем в долги… «За меня другие отпоют все песни…» Тоже не слабо, правда?… «И, быть может, выпьют за меня враги…» Даже враги, Семен Михайлович! Не просто приятели, а самые настоящие враги! Вот как надо держать марку! А вы налегли на шнапс. На шнапс с красивыми этикеточками! Там, кроме этих сраных этикеточек, ничего нет, Семен Михайлович, один чистый вред. От этих сраных не русских этикеточек сразу надо рвать подальше! Уж лучше записаться, Семен Михайлович, на самые дорогие курсы по излечению стеснительности и пессимизма, чем жрать не русский шнапс, украшенный такими этикеточками!
– Ди-и-има!.. – тянул, хватаясь за голову, толстяк.
– И вообще, Семен Михайлович, я вам так скажу. Если пить, то дома. Хоть политуру, но дома. Там даже стены помогают, там голова не болит. – Дима вспомнил о тайном и желанном пакетике, надежно припрятанном им в глубине бардачка и громко сглотнул слюну. – Дома, Семен Михайлович, всегда все легче, потому что дома, там все родное. Там пусть бардак, да все равно свой, отечественный. Я вам так прямо и скажу, Семен Михайлович. Лучше свой отечественный бардак, чем чужой порядок.
– Ди-и-има…
– Что? Так худо? – весело подыграл водитель.
– Худо, Ди-и-има. Ой, худо. Увидишь бар, сразу руби по тормозам. Любой бар, было бы пиво. Пусть будет по сто баксов баночка, все равно беру. Я бы сейчас даже шнапсу выпил, во как худо мне, Ди-и-има…
– Видите указатель, Семен Михайлович? До Киля тут всего двадцать кэмэ. У них, у немцев, все точно.
Дима, подыгрывая, весело оборачивался, поблескивал белыми крепкими зубами, нехорошо жмурился:
– Если немцы указывают – двадцать кэмэ, значит, двадцать и есть. Они ж чокнутые! Им ничего не надо, только бы был порядок. Я, знаете, на чем себя поймал, Семен Михайлович? В гостинице, значит, дверцу бара открою, плесну себе, не глядя, в стакан, знаю ведь себя, мне как раз стакан и положен, а рука-сука за это время уже привыкла – льет этак аккуратненько, по-немецки, пятьдесят граммов. Ни грамма больше! Куда такое годится? Какой это порядок? Предупреждал меня Серега Кудимов, а я, дурак, не верил. А на деле-то получается, что говорил Серега правду. Немецкий порядок, он как зараза. Его запросто можно подцепить. Как бытовой сифилис. Вот и лечись потом в лучших клиниках. Хочешь плеснуть себе полный стакан, а рука-сука…
– Рубить такую руку!.. – хватаясь за голову, с отчаянием, со стоном согласился толстяк. – Рубить такую подлую руку!.. – он с капризной тоской уставился на зеленую долину, подстриженную, как лужайка. – Двадцать кэмэ! Что за черт? Я не выдержу, Ди-и-има… Ведь целых двадцать км! Нет, не выдержу… А ты потом пожалеешь, Ди-и-има… Я ведь счастье хотел принести всем жителям этой планеты на всем пространстве от Киля и до Камчатки. От всей широкой русской души! А что получается? Не дотяну…
И простонал:
– Всего-то баночку пива!
– Восемнадцать кэмэ, Семен Михайлович. Уже всего восемнадцать!
– Ди-и-има…
– Семен Михайлович! – оборачиваясь быстро, пряча злых чертиков, пляшущих в прищуренных глазах, весело, но уже нехорошо подыгрывал водитель. – Так сильно плохо?
– Ох, плохо, Ди-и-има…
– А я-то! – хлопнул себя по лбу водитель. – Я-то чего сижу?
– Что? Что такое, Ди-и-има?
– Так вы сами же говорите. Я думал, что вам коньяку. Или там еще чего! Ну, знаете… А вы просто про пиво?
– Баночку, Ди-и-има! Всего-то баночку!
– А бутылочка? Это как? Бутылочка подойдет вам или у вас какое-то свое железное правило?
– Ну, Ди-и-има!.. Не мучь. И простая бутылочка может помочь усталому тучному русскому организму. Похмелье, Ди-и-има, болезнь ужасная.
И спросил с надеждой:
– Неужто впрямь? Неужто где завалялась бутылочка?
И с надеждой потянулся к водителю:
– Баварское?
Водитель, подыгрывая, обернулся, хохотнул:
– Да ну, баварское!. Простое отечественное. «Жигулевское». Сунул кто-то из ребят еще в Питере. Не поверите, так и валяется в бардачке. Переболталось, наверное.
Обернувшись, весело подмигнул толстяку:
– Может, все же дотянем до Киля? Всего пятнадцать кэмэ, зато какой выбор! И свежачок! И холодное! И вообще, какое душе угодно! В Киле, Семен Михайлович, найдете все.
– Ди-и-има!..
Всеми силами сдерживая нетерпение, толстяк поудобнее устроился на заднем сиденье:
– Ну, Ди-и-има! Не будь садистом. Встретим Серегу, свое вернешь. Серега сходу отучит тебя наливать в стакан по пятьдесят. Ты ведь знаешь, как красиво гуляет Серега!
– Наслышан, – нехорошо усмехнулся водитель.
– С Серегой не заскучаешь. Серега не даст умереть с похмелья. Серега Кудимов у нас один!
«Был… Уже был… Пусть только один такой, да уже был… – усмехнулся про себя водитель. – Сильно отстали от жизни, Семен Михайлович… Был… Загнулся твой милый Серега, не до похмелья Сереге сейчас, не до выпивок… Такой же он трепун оказался, как и вы, милый Семен Михайлович, маршал наш, не к ночи будь сказано… Был… Был… У Николая Петровича с трепунами разговор короток… Не любит трепунов Николай Петрович…»
Он снова вспомнил о пакетике, припрятанном в бардачке.
Внезапное желание, как огонь, опалило его, руки дрогнули. На секунду он налился тяжкой злобой. «Был твой Серега! Теперь только был, мудак. Был и весь сплыл, нет твоего Сереги. Кого захотел обвести вокруг пальца! Николая Петровича! Такое с Николаем Петровичем не проходит. Прав, прав Николай Петрович, никому верить нельзя».
Подумал брезгливо: «Может, выбросить из машины толстого мудака? Выбросить прямо на полном ходу, пусть немцы с ним разбираются».
