Николай Петрович строго посмотрел на Валентина:
– Упрямцы вы, Кудимовы. В свое время я ведь и тебе предлагал. Честно предлагал: брось свою шлюху, хорошенько присмотри за настроениями в команде. Этим не я, этим родина интересуется. А ты?… Ведь мог стать олимпийским чемпионом, Валентин Борисыч. И обязательно бы стал чемпионом. Ты ведь у нас всегда становился чемпионом. И тогда бы стал. Вот только твое упрямство… Отсюда и итог. Ни себе ничего не нашел, ни кому другому… Даже сейчас… И сам влип в историю и многих людей подвел…
– Я не шестерка, чтобы докладывать тебе о настроениях в команде.
– Вот, вот! Ты так тогда и сказал, – обрадовался Николай Петрович. – А лучше бы, дурак, стал шестеркой. Пользы от этого было бы гораздо больше и пошел бы между нами человеческий разговор. «Была бы страна родная…» Помнишь? Разве не сам пел?
Валентин промолчал, опять и опять незаметно пробуя сыромятный ремень на крепость. Словоохотливость Николая Петровича его не удивляла. До сих пор стопроцентно уверен в себе бывший полковник госбезопасности. Загодя уже, наверное, приготовил вторую урну. А может статься, из простой экономии ссыплет прах незадачливых братьев Кудимовых в одну урну. Ему-то, директору крематория, какая разница?
– И зря злишься на меня. Зря, зря, – беззлобно, даже с некоторым удовлетворением сказал Николай Петрович. – Я всегда честно выполнял свой прямой долг. Меня народ поставил блюсти его интересы, я и жестко блюл его интересы. У нас народ простой, его не убереги, у него голова закружится, он много дров наломает. Я от многого и от многих оберегал народ. В том числе и от таких, как ты. Твоя шлюха на меня работала семь лет, и хорошо работала, а ты ни с того, ни с сего свихнул ей голову. Это, конечно, ошибка, что тебя допустили до нее… Она же баба… – Николай Петрович недоуменно развел руками. – Она, если помнишь, даже на суд к тебе не пришла… А?… Куда любовь делась?…
– Ты ее не пустил.
– Может, и я, – согласился Николай Петрович. – Да и как иначе? Речь ведь там не о тебе шла. Об интересах народа.
– А я не народ?
Николай Петрович рассмеялся:
– Ну, не смеши. Какой же ты народ, Валентин Борисыч? Этак рассуждать, мы далеко зайдем. Этак ты начнешь доказывать, что и наш Игорек – народ. А он не народ. Он дурак из народа. Так же, как ты – спортсмен из народа. Ну, само собой, классный спортсмен. Тут не спорю. Но ведь бывший уже, бывший, не выполнивший своего истинного предназначения. И, если уж говорить правду, – усмехнулся Николай Петрович, – шлюха твоя тоже не имела никакого отношения к народу. Из народа – да. Но и все. Работала, правда, хорошо. Ты ведь даже не догадываешься, сколько она сменила рабочих имен. С нею спали как с Катькой, как с Нинкой, как со Светкой. Даже Жизелью была однажды. Ты представить себе не можешь, сколько вообще было у нас красивых шлюх с мечтательными невинными глазками. Мы же занимались разработкой иностранцев, Валентин Борисыч. Крупных иностранцев, не всякой пузатой мелочью. Принц не принц, врать не буду, но Тоня тогда как раз вышла на нужного человека. Там миллиарды долларов светили стране! Продавать оружие, Валентин Борисыч, всегда выгодно. Все почти наладилось, а тут ты!.. Это ж надо, в шлюху влюбился! В служебную!
Николай Петрович изумленно всплеснул руками:
– Да разве я был против? Я наоборот, добра хотел. И тебе, и Тоне. Любишь ее? Да ради Бога! Только будь добр, люби ее во внеслужебное время. А в служебное, тут тоже будь добр, наша шлюха должна спать с теми, на кого мы укажем. Я так ей объяснил: Тоня, не создавай проблем! Так прямо и сказал: Тоня, люби своего Кудимова, но не в служебное время!.. Да чего я тебе объясняю? Она же, дура, должна спать с черножопым, а она о тебе думает! У нас практически срываются колоссальные государственные поставки, а она думает о каком-то Кудимове, который все, что умеет – это валять по ковру таких же быков, как он сам. Ну, прикинь. Это ж несоизмеримо. С одной стороны – ты и какая-то шлюха, а с другой – вся страна! Держава великая!
Он вздохнул:
– Жалко. Нет, правда, жалко. Тоня была талантливым сотрудником. Многое умела.
– Была?… Почему была?… – насторожился Валентин, даже о ремнях забыв на секунду.
– Была… Вот именно была… – подчеркнул Николай Петрович. – А ты как думал?… Правда, раскаялась Тоня, но с опозданием, с опозданием… Теперь она не Тоня, теперь она совсем другой человек… Ты бы при встрече, пожалуй, и не узнал ее… Жалко, – Николай Петрович проникновенно понизил голос. – Жалко, что я тебя тогда не законопатил в лагерь… Отсидел бы, вышел честным… Помнишь, мы из Норвегии возвращались? У всех чисто, а у тебя в твоем чемодане антисоветские книжки!
– Не мои книжки. Подбросили. Я таких книг не читал сроду. И стал бы я валюту тратить на книги!
– Так все говорят, – Николай Петрович покачал головой. – А если даже и подбросили, то где твой нюх, чемпион? Забыл? Забыл о бдительности? Забыл, что кругом враги!
Валентин промолчал.
– А если и подбросили… Чего ж? Проверка… Не ждать же нам, когда ты созреешь и сам начнешь покупать такие книжки… Тебя надо было остановить. Ты нам игру портил. Крупную игру. Вот и получил – ни олимпийского чемпионства, ни Тони. И это бы еще ничего… – Николай Петрович медленно улыбнулся, не отводя от Валентина серых жестких глаз. – И это бы еще ничего, сиди ты в своем Лодыгино. Так ты ведь приперся в Питер. Дура-Анечка так и не поняла, что наделала. Мы сами бы привезли тебе урну, сами помогли бы тебе похоронить Серегу. Со всеми почестями. А теперь…
Николай Петрович задумался:
– Теперь, Валентин Борисыч, прости, отпустить тебя не могу… Дело!.. И спрашивать больше ни о чем не буду. Ни того, о чем тебе Анечка шепнула, ни того, что тебе Серега наговорил. Ты человек упрямый, все равно ничего не скажешь. Бык. Я таких всегда не любил. Да и кто ты, собственно, такой, чтобы замахиваться на Дело?
– Дело? – усмехнулся Валентин, пытаясь незаметно размять уставшие немеющие пальцы. – Какое это такое Дело с большой буквы в крематории?
– А ты думал! – Николай Петрович гордо поднял голову. – Крематорий, фабрика, совхоз – у нас все должно работать. Пока у твоего братана не поехала крыша, он, например, это хорошо понимал. Это ты, небось, увидев меня, сразу решил – вот дали, дескать, по заднице бывшему полковнику госбезопасности, заткнули бывшего полковника в занюханный крематорий. И ошибся, Валентин Борисыч, ошибся. Как всегда, ошибся. Я везде на месте. Я всегда на посту, при Деле. Таких, как я, не списывают ни при каком режиме. Таких, как я, холят и берегут. Для будущего. Я ведь не просто служил, я хранил и оберегал чистоту народа. В самые тяжкие дни служил только ему, своему народу. Крематорий это тоже часть родины, Валентин Борисыч. Это понимать надо. Малая, но часть. Так-то вот, Валентин Борисыч.
Неторопливо вытянув из пачки «Мальборо» сигарету, Николай Петрович закурил.
– Ты туп. Такая игра природы. Сил много, ума совсем нет. И что мы имеем в итоге? А вот что имеем. Вроде как сошлись мы сейчас в купе, как два совершенно случайных попутчика. Посидели, поговорили и разошлись.
Он усмехнулся:
– Хотя и тут все не так просто… Ты же, Валентин Борисыч, у нас не просто попутчик… Ты, так сказать, пассажир с билетом до определенной станции. Неважно, как она называется. Может даже Смерть… Неважно… Я, например, выйду сейчас – солнышко светит, птички поют, могу в кафе посидеть, могу дома полистать газету, принять душ или ванну, а ты с поезда уже не сойдешь… Тебе уже не суждено сойти… Как любил говорить твой братец – едешь в вечность… Бон шанс!.. Потому я так и откровенен с тобой, Валентин Борисыч.
Он с удовольствием затянулся:
– Вот сидишь ты в обнимку со смертью, сидишь и думаешь: нет, дескать, врет Николай Петрович. Вышибли, вышибли бывшего полковника из органов, ушел он совсем в другие структуры. Небось, бандитом меня считаешь. Дескать, как так? Полковник госбезопасности, и в крематории? Не может быть! Бандит, наверное. Прикрывается крематорием… А я не бандит… Я при Деле… Делу нужны умные люди… Ты, правда, не поймешь. Ты не умеешь думать, тебе этого не дано природой. Всегда для тебя всех дел было: соперника подмять, завалить на ковер… Правда, это ты умел, уважаю. Я любой профессионализм уважаю. Но ведь спорт – мелочь, Валентин Борисыч. И самые классные борцы – мелочь. Ну, ревут трибуны, ну, неистовствует толпа – все это мелочь. Что людям с того, что ты победил какого-то там шведа или болгарина? Развлечение на часок… А есть Дело. С большой буквы Дело. Там твоя жизнь ничего не значит и об этом Деле не ревут с трибун, и помалкивает о нем телевидение… Ты вот сам, небось, не раз жаловался своему братцу: затеяли перестройка, мол, а дальше-то что?… Так я тебе отвечу, не поленюсь, не погляжу на твою тупость… Умные головы, Валентин Борисыч, давно и устно, и письменно предупреждали: дайте побеситься народу, дайте ему поторговать, попить, поесть всласть, помахать руками, пусть понюхают, что такое свобода. Но, правда, не забывали повторять при этом, что нельзя, даже на секунду, терять контроль над событиями. А перестройщики? На что они нарвались? Да на последствия своих слов и нарвались. Каждый, вкусивший колбасы и свободы человечек на первые же справедливые слова о дисциплине, заверещал: «Да вы чё! Да у меня нынче капитал появился! Я сам его наработал! Никому не отдам свой капитал!» Короче, перестройщики отпустили вожжи, процесс пошел, а никакого контроля над процессом не обеспечили. Теперь каждый может орать: «Прочь с дороги! Не топчите милицейскими сапогами зеленые ростки нашей новой экономической политики!» Демагогов у нас всегда хватало. Много было у нас деятелей, которым в удовольствие запутать народ.
