Сейчас, вспоминая все это, я невольно усмехнулась. А Питер для меня все равно остался одним из любимых городов. И сейчас я ехала сюда с удовольствием, несмотря на весьма прозаическую цель поездки.
Дом по улице Огнева я нашла довольно быстро. Обычная девятиэтажка, выстроенная во второй половине двадцатого века. Естественно, никакого намека на былое величие старинных построек, на красоту и причудливость зданий, в создании которых присутствовало именно творческое начало. Шаблон — он и есть шаблон.
Оставив машину во дворе, я поднялась на лифте до нужной мне квартиры и позвонила. Почти сразу же послышались торопливые женские шаги, и дверь открылась. При первом взгляде на меня глаза отворившей женщины чуть прищурились.
— Нам ничего не нужно, — равнодушно ответила она, приняв меня, видимо, за распространительницу «жизненно необходимых» товаров какой-нибудь компании.
— Зато мне нужно, — улыбаясь, проговорила я. — И тарасовскому суду тоже. Вы ведь Губанова Ирина Викторовна?
— Да, — с легким недоумением в голосе ответила женщина, и уверенности в ее тоне поубавилось. Она даже отступила на шаг назад. — А вы… все же по какому поводу? И при чем здесь суд?
— Вы ведь в курсе того, что сын вашего мужа от первого брака Сережа Губанов умер в детском доме? Причем, как выяснило следствие, насильственной смертью.
Следствие пока, правда, такого не выяснило. Следствием в данном случае была я. А кто я такая, Ирина Викторовна даже не спросила. То ли у нее не было сомнений, что меня официально послали тарасовские судебные инстанции, что скорее всего, то ли она растерялась, зная за собой какие-то грехи и боясь последствий их разоблачений… Так или иначе, она молча пропустила меня в квартиру. Собственно, если бы ей и потребовались документы, то на этот счет у меня всегда была при себе красная книжечка, давным-давно полученная с помощью друзей в милиции. На всякий случай.
Ирина Викторовна пригласила меня в кухню, но не стала предлагать ни кофе, ни чаю, ни коньяка с закуской, ни прочих разносолов. Да мне это было и не нужно. Я не стала тянуть время. Усевшись на табуретку, я начала излагать факты.
— Ирина Викторовна, следствию известно, что ваш муж хотел забрать к себе своего сына Сергея, оставленного матерью в детском доме три года назад. И документы, подтверждающие его право на это, были практически готовы. Но он не успел — мальчик погиб. Вы знали об этом?
Губанова присела за стол напротив меня и просто кивнула. Невысокого роста, в коротком голубом халатике, обнажавшем круглые колени, вся такая розовенькая, пухленькая и душистая, в белых кудряшках, она производила впечатление этакой наивной юной милашки, хотя, по моим представлениям, ей было где-то около тридцати. Она представляла собой полнейшую противоположность худой, замызганной Антонине. Да и вся обстановка вокруг также являла явственный контраст убогой хибаре в богом забытом Змеином овраге. Как два мира: один, из которого Владислав Губанов вовремя сбежал, другой — куда он пришвартовался и чувствовал себя в нем, видимо, весьма комфортно, если только не считать отягощавшего его душу «хвоста» в виде незавидной судьбы сына от первого брака.
Ирина Викторовна склонила набок хорошенькую головку в белых локонах, подперла гладким кулачком детский подбородок и продолжала ждать дальнейших вопросов, всем своим видом выражая: дескать, я вся такая душечка, вся перед вами на виду, что вы от меня еще хотите? Я же хотела от нее только правдивых ответов.
— Скажите, а как вы сами относились к предстоящим переменам в вашей семье?
— В каком смысле? — сделала вид, что не поняла, Ирина Викторовна.
— Ну вы же знали, что так или иначе не останетесь от этого в стороне. В вашу семью приходит посторонний, по сути, человек. И вы наверняка не раз обсуждали это с мужем. Каковой была ваша позиция?
Губанова молчала. Молчала довольно долго, минут пять. Потом устало посмотрела на меня и проговорила:
— Притворяться, что мне это было по душе, у меня нет сил. Да, я не хотела, чтобы этот Сережа жил с нами. И, кстати, никогда не скрывала этого от Владислава. Я приводила ему сотни аргументов, но он уперся, как осел. Он принял решение сам, не советуясь со мной, и это было обиднее всего.
— То есть вы прямо ему возражали?
— Не только я, но и все наши друзья и знакомые. Я уж не говорю о родственниках!
Под родственниками она, конечно же, имела в виду своих родителей, потому что родственников у самого Владислава Юрьевича не было.
— И возражения ваши заключались только в словах?
— Конечно! А в чем же еще? — Она недоуменно посмотрела на меня.
— Скажите, а вы когда-нибудь были в Тарасове?
— Я? Нет! — тут же ответила Губанова. — С какой стати мне там быть?
— Ну, все-таки когда-то там жил ваш муж…
— Вообще-то мой муж родом из Самары, — перебила она меня. — В Тарасове у него никого из родни нет, — резко подчеркнула она последнюю фразу и встала из-за стола. Подошла к серванту, достала флакон настойки валерьянки и плеснула себе в стакан. Я наблюдала за ней. Что это она так волнуется?
— Если вы считаете родственницей его первую жену, — презрительно продолжала она, — то он давно вычеркнул ее из своей жизни. Алкоголичка несчастная! Живет черт знает в каких трущобах!
— А вы откуда знаете? — прищурилась я.
— Мне Владислав рассказывал! — ничуть не смутившись, махнула рукой Губанова. — Тоже мне мать называется. А он еще хотел сюда этого мальчишку привезти! Вы представляете себе, что такое наследственность?
Ирина Викторовна снова села за стол и пристально посмотрела мне в глаза.
— Вообще-то да, примерное представление имею, хоть я и не врач, — улыбнулась я.
— Так вот! — Ирина Викторовна подняла пухленький белый палец. — Это очень серьезное дело. Я прочитала массу статей на эту тему, поверьте. И большинство ученых сходятся во мнении, что наследственность имеет куда большее значение, чем воспитание. А тут еще и последствия от пребывания в детском доме… Одним словом, понятно, что от этого мальчика ничего хорошего ждать не приходится.
— Но ведь бывают и другие примеры, — возразила я. — В семье алкоголиков, воров, проституток, да и просто подлецов вырастают прекрасные дети, с хорошим нравственным стержнем. Хотя их воспитание далеко от правильного. Чаще всего ими никто не занимается.
— Правильно, — кивнула белокурой головой Ирина Викторовна. — Но это только подтверждает мою теорию. Точнее, теорию генетиков, — поправилась она. — Просто этим детям передались иные гены. Не дурные гены их родителей, а чьи-то еще, из предыдущих поколений: прабабушек, прадедушек, вот и все. В одной и той же семье могут вырасти два абсолютно разных человека. Но одному передались отрицательные гены, а другому — положительные. Вот так.
— Но тогда почему же вы противоречите сами себе? Получается, что вы априори записали Сережу Губанова в человека с дурными генами. А вдруг он пошел не в мать, а в отца? Вы ведь уважаете своего мужа?
Ирина Викторовна вспыхнула.
— Мой муж — достойный человек, — пробормотала она.
Я молчала, ожидая продолжения, но она после моих слов замкнулась и не стала развивать дальше теорию, которая ей так полюбилась.
— Вы когда в последний раз видели своего мужа? — круто переменив тон, сухо и деловито спросила я.
Ирина Викторовна явно не ожидала такого жесткого поворота в столь мирно и идиллически протекавшей дискуссии.
— В каком… смысле?
— В прямом, — еще жестче уточнила я. — И в суде вам будут задавать вопросы еще и похлеще.
Нет, я не угрожала. Мне и угрожать-то ей пока что было нечем.
Просто я постаралась выбрать наиболее подходящий тон, чтобы заставить эту дамочку пусть даже не говорить правду, но хотя бы задуматься, что если ей есть что скрывать, то рано или поздно это выяснится. Суд-то все равно состоится, как ни крути. И мадам Губановой номер два придется на нем присутствовать: Ярослава Ярошенко времени терять не станет. Да и я не зря сюда явилась, во всяком случае, не только для разговора с Губановой. Похоже, Ирина Викторовна не договаривает чего-то очень существенного. Уж не замешана ли она сама каким-то образом в этом деле? Если так, то каким именно? Но она явно скрытничает!
— Послушайте, что вы от нас хотите? — не выдержав, вскочила она со стула. — Ни я, ни мой муж ни в чем не виноваты — ни в чем! И на суде я буду защищать его, понятно?
— От кого защищать? — со спокойной улыбкой спросила я. — Или от чего? От обвинения в убийстве собственного сына?
Ирина Викторовна буквально задохнулась от этого абсурда, в который я намеренно ее загнала, и снова опустилась на стул. Что-что, а вывести ее из равновесия мне удалось. Это было что-то типа «графиня изменившимся лицом бежит пруду» или «грузите апельсины бочками», но именно такие действия и заставляют человека потерять почву под ногами. Кому-кому, а достопочтенному Остапу Бендеру в этих вопросах можно доверять.
