профессору, чувства зависти, не имеет ни малейшего желания подражать ему.
Верещагин успешно сдал экзамены, оставалось выполнить лишь композицию на получение академической медали. Профессор живописи Моллер, зная способности Верещагина, уговаривал его после сдачи экзаменов:
— Поездка в Париж вам, молодой человек, не дала ничего хорошего. Вы там увлеклись зарисовкой натуры. Жаль, очень жаль, что Бейдеману, занятому своим делом, не пришлось руководить вами. Вы сбились с правильного пути, не успев даже встать на него. Подумайте, пока не поздно. К чему эти своевольные любительские альбомы с натуральными рисунками? Из-за них вы отстали от своих товарищей. Вы с экзаменами справились лишь благодаря способностям. Но за вами еще долг перед Академией — написать эскиз на сюжет из «Одиссеи». Возьмите момент из песни двадцать второй, где возвратившийся из странствий хитроумный Улисс избивает навязчивых женихов Пенелопы, и — работайте…
— Господин профессор, кому это нужно! — воскликнул Верещагин. — Я люблю Гомера, но зачем к его поэмам мои иллюстрации?..
— Это нужно прежде всего вам, молодой человек, — настойчиво требовал Моллер. — Нужно в целях соблюдения академических правил. Иначе вы будете отсталым и непокорным учеником, каких Академия не милует и не прощает…
— Только разве ради этого, — подумав, согласился Верещагин. — Чтобы не быть, вернее — не числиться, среди отсталых, я выполню требуемое задание.
Времени для экзаменационной работы над сюжетом «Избиение женихов Пенелопы» было достаточно. Верещагин стал внимательно перечитывать «Одиссею», вдумываться в картины далекого прошлого, когда историческая действительность в сознании и в устах певцов переплеталась с мифами, когда предполагаемый творец эпических поэм Древней Греции воспевал изворотливый ум и предприимчивость Одиссея. Готовясь писать картину, Верещагин увлекся лекциями по истории, которые читал профессор Николай Иванович Костомаров. В Петербурге вскоре после манифеста стали раздаваться смелые и тревожные голоса в защиту обездоленного крестьянства. Петербургский университет, как рассадник студенческих беспорядков, был временно закрыт правительством. Историк Костомаров вышел из состава профессоров университета и стал читать лекции публично в помещении Городской думы, на Невском проспекте. Однажды, оставшись после лекции, Василий Верещагин пробился сквозь толпу студентов, окружавших профессора, и обратился к нему:
— Николай Иванович, позвольте спросить вас по одному интересующему меня вопросу… Пожалуйста, пожалуйста!
— Я ученик Академии художеств, мне велено написать экзаменационную картину на сюжет, взятый из «Одиссеи». Мне бы хотелось слышать от вас некоторые подробности из быта людей античного мира, об отношениях и нравах мужчин и женщин.
— Понятно, понятно, — скороговоркой ответил ему Костомаров, — но едва ли чем могу быть вам полезен. И не потому, что история древнего мира не мой предмет, но потому, что я сторонник той живописи, которая показывает события нашей истории, картины народного быта. Поскольку Академия формально требует от вас такой пробы вашего таланта, подчинитесь и постарайтесь удивить своих учителей. Что касается деталей, необходимых вам при разработке этой темы на полотне или на картоне, если вам недостаточно Гомера, то могу рекомендовать познакомиться с работой моего племянника, Всеволода Дмитриевича Костомарова, составившего «Историю литературы древнего и нового мира». Эта работа вам многое подскажет…
— А не могу ли я встретиться и побеседовать с автором? — спросил Верещагин, желая узнать все необходимое для работы над картиной. Но профессор горестно улыбнулся уголками губ и тихонько проговорил с украинским акцентом:
— Не советовал бы вам поперед батьки в пекло соваться. Мой племянник за свои вольные прокламации арестован и разжалован в солдаты, так что не ищите его.
— Странно!
— Ничего странного, молодой человек, наше поколение свыклось со всеми полицейскими странностями…
Готовясь к работе над заданной темой, Верещагин переписал в тетрадь всю двадцать вторую песнь «Одиссеи». Шагая по длинным коридорам Академии, он твердил отдельные строки:
Мрачно взглянув исподлобья, сказал Одиссей богоравный: А! Вы, собаки! Вам чудилось всем, что домой уж из Трои Я не приду никогда, что вольны беспощадно вы грабить Дом мой, насильствуя гнусно моих в нем служанок, тревожа Душу моей благородной жены сватовством ненавистным…
Дальше начиналась борьба из-за прекрасной и верной супруги Пенелопы. Медноострые губительные копья, смертоносные стрелы засвистели в обширных покоях дворца; обливаясь кровью, падали женихи Пенелопы… Картина с ее сложным сюжетом постепенно возникала в представлении художника, надо было приступить к выполнению эскиза. В скором времени Верещагин представил эскиз Совету Академии. Переделывать не пришлось. За эскиз присудили ему серебряную медаль. Товарищи по классу посоветовали писать с эскиза большую картину на картоне. Верещагин согласился. В мастерской при Академии богатырского сложения натурщики позировали Одиссея, сына его Телемаха, старого свинопаса и верного слугу Евмея. Еще картина не была закончена, а Верещагин уже слышал одобрительные слова своего учителя Бейдемана, который предсказывал ему большие успехи в будущем.
Однажды академик Бейдеман пригласил Верещагина к себе в домашнюю мастерскую и показал ему свой «Апофеоз освобождения крестьян». Они были вдвоем: почтенный академик-профессор и своенравный, подающий надежды ученик. Бейдеман писал апофеоз акварелью. Верещагин долго рассматривал празднично-торжественный и угоднически слащавый «Апофеоз». Потом, посмотрев на бледного, изнуренного болезнями и работой профессора, спросил:
— Александр Егорович, простите меня, но скажите — могу ли я со всей дерзостью и прямотой судить об этой вашей вещи?
Бейдеман, видимо не ожидавший такого вопроса, сказал не совсем решительно:
— Затем я вас и пригласил.
— Так вот. Мое общее замечание: ваш «Апофеоз» от начала до конца — фальшивое создание, отнюдь не соответствующее результатам манифеста о раскрепощении крестьян.
— Однако это сказано слишком смело! — удивился Бейдеман.
— Смелость
