– Смотрите, – воскликнул фокусник, – вот вам голубь, исходящий от отца. Ведь ты же отец, да?
– Даже дедушка, – гордо отвечал старик.
Легко и плавно кружась, голубь устремился ввысь, и вот он уже парит над городскими стенами, и все взгляды обращены ему вослед, а тем временем в толпе шустрит мальчишка, срезая у зевак кошельки. Голубь уже почти скрылся из виду.
И вдруг голубь стремглав ринулся вниз, он не летел, а падал, порой приостанавливаясь в своем падении, словно его подшибли стрелой, и то кружился беспомощно, то как будто оправлялся, а потом вновь летел вниз, и наконец...
Тут все заметили девушку, сидевшую на низком пригорке под гибкой пальмой. Черноволосая, красивая, одетая в синее платье с капюшоном, целомудренно укрывавшим голову. Голубь спустился к ее ногам, вспорхнул на колени и принялся ворковать – «гули-гули» – а девушка ласкала его, гладила по головке, все теснее прижимая к себе, словно хотела укрыть в своем лоне.
Кое-кто из зрителей захлопал, некоторые даже кинули монетки в мешок фокусника, но большинство сообразило, что дело нечисто, и бросилось врассыпную. Величественная дама с рыжими волосами, одетая в синий плащ, ушла одной из последних.
Те, кто поспешил уйти, оказались правы: послышался стук копыт, взвилась пыль, в разбегавшуюся толпу врезались четыре закованных в броню всадника. Двое спешились, швырнули поводья товарищам и схватили фокусника. Квинт с яростным воплем прыгнул стражнику на спину, обхватил его за шею, пытаясь повалить, но тут один из воинов развернул коня и взмахнул мечом над головой Квинта. Уолт, метнувшись вперед, успел закрыть друга своим телом, и удар – к счастью, не лезвием, плашмя – пришелся ему по лицу. Он почувствовал боль, услышал грохот страшнее раскатов грома, увидел перед собой яркий – ярче солнца – свет и упал. Тьма окутала его мягким покровом.
Уолт пришел в себя, когда на лицо ему полилась холодная вода из фляги Квинта, но не узнал склонившегося над ним человека. С трудом сосредоточив взгляд, он начал различать черные сросшиеся брови, дерзкий носик и тревожную улыбку. Та самая девушка в синем. Голова его покоилась на коленях мальчика, который вытаскивал или срезал кошельки у зазевавшихся зрителей.
– Что произошло? – спросил Уолт. Голова шла кругом, во рту пересохло, щека и ухо страшно болели от удара, но все это мелочи по сравнению с тем, что выпадало на его долю в прошлом.
– Отец наш... («Который на небесах», – бездумным эхом отозвалось в голове Уолта). Наш отец в тюрьме, и твой друг тоже.
Это сказал мальчик.
– Я шел за ними, – добавил он. – Тюрьма рядом, сразу за воротами.
– Что теперь будет?
– Утром их будут судить. В лучшем случае за нарушение общественного спокойствия, за нападение на стражника и так далее, но, боюсь, всплывет обвинение в кощунстве.
– Папочка такой глупый! – воскликнула сестра, и голос ее задрожал от слез. – Ему кажется, он придумывает очень ловкие штучки, а на самом деле он каждый раз попадает в беду.
Уолт поднялся, опираясь рукой на плечи мальчика, девушка тоже подала ему руку, и они повели его прочь от ворот, на широкую дорогу, где толпились торговцы, предлагавшие готовую пищу, и стояли лотки с хлебом и фруктами. В сумерках тени удлинились, возле некоторых прилавков зажглись факелы или масляные лампы. Торговля шла бойко, там, где готовили мясо, вился, поднимаясь к небу, ароматный дымок.
– Куда мы идем? – спросил Уолт по-английски, стараясь отчетливо выговаривать каждое слово.
– В гостиницу, где мы остановились. Неплохая гостиница. Можешь лечь сегодня на папиной кровати.
Дети объяснялись на смеси английского и нормандского наречий, вставляя обиходные латинские и греческие слова, когда других не хватало. Несмотря на звон в распухшем ухе и гомон большой улицы, Уолт понимал почти все. Девушку звали Аделиза, мальчика – Ален. На глаз Уолт дал бы ей четырнадцать, ему – двенадцать лет.
Гостиница размещалась в двухэтажном кирпичном здании, оштукатуренном и побеленном, с высокими воротами, в которые можно въехать верхом. За воротами тянулся просторный двор, пятьдесят шагов в длину и столько же в ширину, с колодцем посередине. Большую часть нижнего этажа занимала конюшня, тут же помещался и трактир, тесно уставленный столами и скамьями. Там уже собралось множество мужчин и несколько женщин – потаскушки и танцовщицы. Они пили, пели, перекрикивались хриплыми голосами.
Ален пошел взглянуть на лошадь и мула и убедиться, что их напоили и накормили, а Аделиза повела Уолта по лестнице наверх, на небольшую деревянную веранду, скорее даже балкон, крытый красной черепицей. Открыв узкую дверь, они оказались в комнате, где дети жили вместе с отцом.
Тесная комнатка с единственной деревянной кроватью, на кровати – набитый соломой матрас да изношенное одеяло. Еще два матраса лежало на полу. Свет проникал через маленькое окошко. На день его закрывали от жары, но, едва войдя, Аделиза распахнула ставни.
У стены стояло пять больших седельных сумок, на полу валялась кое-какая одежда и обувь. Аделиза уложила Уолта на кровать.
– Скоро вернусь, – пообещала она, погладив прохладной белой рукой его лоб.
– Куда ты идешь?
– Принесу воды и повязку на твою рану.
– Простая царапина.
– Тебе не видно. Самая настоящая рана, глупенький. – Она легонько коснулась его плеча и ушла.
Уолт осторожно ощупал скулу и вздрогнул от боли, дотронувшись до уха. На щеке запеклась густая, еще влажная корка крови. Задние зубы плохо держались в деснах после такого удара, по меньшей мере четыре из них начали шататься. Уолт спустил ноги с кровати, намереваясь встать и поискать зеркало или что-то подобное ему, но тут накатила дурнота, пришлось упереться рукой в стену и наклониться вперед, чтобы голова свесилась вниз. И тут взгляд его упал на один предмет, стоявший у стены и скрытый дорожной сумкой – вот почему он не заметил его прежде. Теперь в глаза ему бросился блеск перламутра и полированного сандала, выложенного золотом. Лучи света скользили вверх и вниз по двенадцати вырезанным из кишок струнам. Уолт отодвинул сумку и посмотрел повнимательней.
Перед ним стояла арфа, самая большая, какую он видел в жизни. Уолт тотчас же узнал ее. Корпус, хранитель звука, был не менее двух футов в длину, внизу расширялся до девяти дюймов в поперечнике, и глубина тоже составляла девять дюймов. Словно маленький кораблик, арфу выстроили из планок твердого, выдержанного дерева, которые крепились к невидимой снаружи раме с помощью медных гвоздиков. Вся поверхность была инкрустирована перламутром и сусальным золотом. Шейка из темного дерева, отполированного до блеска (и, видимо, настолько твердого, что его нельзя было выложить перламутром, хотя и удалось проделать отверстия для колков, на которых крепились струны), поднималась вверх почти на два фута.
Так вот кто этот фокусник, из-за которого Квинт заключен в темницу, а сам Уолт едва не остался без головы. Когда он впервые увидел этого человека – три, четыре года назад? И где – в большом зале Руана? Нет, в Байё. Он играл на арфе и пел на пиру для Вильгельма, герцога Нормандского, и Гарольда, графа Уэссекса. Что же он пел? Ах да, «Песнь о Роланде».
Но как же так? В субботу четырнадцатого октября 1066 года тот человек одним из первых пал под ударами боевых топориков. Уолт собственными глазами видел, как он рухнул на землю. Тайлефер, «Острое железо», менестрель, маг, шут, жонглер герцога Вильгельма, известный всему западному миру как величайший затейник своей эпохи. И спустя два года он зарабатывает себе на хлеб, кривляясь на площади малоазиатского города?
Голова Уолта кружилась. Он опустился на постель, потер глаза, пытаясь вызвать другой образ – не певца и воина, павшего с окровавленным лицом на холме битвы, а того, кто пел и играл на арфе в большой пиршественной зале за год до рокового сражения. Он тоже был темноволос, крепко сбит, но, как помнилось Уолту, осанка у него была горделивей и лицо не столь печальное, без нынешних глубоких морщин. Уолт слегка покачал головой – сильно не мог, слишком больно. Арфа та самая, сомнений нет. Двух таких не найти во всем христианском мире.
А что они делали в Байё, Гарольд и восемь его ближних слуг, восемь телохранителей, последний, надежнейший оплот эрла? Уолт снова покачал головой. Была на то причина, была, то ли приказ короля, то ли какое-то обстоятельство, касавшееся самого Гарольда. Теперь уже не вспомнить, как это получилось.
Он уснул, очнулся ненадолго, когда вернулись Аделиза и Ален. Мальчик приподнял ему голову, девушка смазала лицо елеем и медом, потом обмыла водой и напоила Уолта разбавленным вином.
По приказу короля? Какого короля? Ну, конечно же, Эдуарда Исповедника. Это он послал их в Нормандию, сообразил Уолт, вновь проваливаясь в сон.
Часть II Исповедник
