машины и военной экономики Германии требовались лишь соответствующие политические условия.
К началу 1930-х гг. у руководства Франции не осталось вариантов действий на случай резкого обострения международной обстановки. В 1930 г. последний французский солдат покинул Рейнскую область. После этого безопасность страны полностью зависела от того, насколько последовательно Берлин будет придерживаться курса на сохранение мира. Но именно в этом вопросе сохранялась большая неопределенность. Обвал нью-йоркской биржи в октябре 1929 г. и начавшаяся после этого Великая депрессия сломали все расчеты на мирную эволюцию Локарнской политики. Германия одной из первых ощутила на себе тяжелые последствия мирового экономического кризиса. Падение промышленного производства сокращало доходы государства и разгоняло маховик безработицы[214]. Ответом правительства канцлера Г. Брюнинга на кризис стал жесткий курс на сокращение государственных расходов, что еще больше подогревало массовое недовольство. Социально-политическая ситуация в Германии быстро дестабилизировалась. На выборах в Рейхстаг в сентябре 1930 г. ошеломляющий успех сопутствовал нацистской партии (НСДАП), которая сформировала вторую по численности фракцию в парламенте. Ее лидер А. Гитлер открыто говорил о том, что Веймарский режим – «не что иное, как дань врагам и худшее из кабальных условий Версальского договора»[215].
Как отмечает А. Туз, «если у правительства Брюнинга в 1930 и начале 1931 гг. имелось пространство для маневра, то лишь в сфере внешней политики, а не экономики, и оно воспользовалось этим пространством самым пагубным образом»[216]. Пытаясь перехватить часть лозунгов националистов и выйти из внутриполитического тупика, канцлер начал реализовывать более агрессивную внешнеполитическую программу. Несмотря на тяжелое финансовое положение страны, было принято решение расширить военно-морскую программу за счет строительства двух новых кораблей. Берлин активизировал свою политику в Центральной и Юго-Восточной Европе, предложив Венгрии и Румынии заключить эксклюзивные двусторонние торговые соглашения. В то же время было объявлено о проекте создания австро-германского таможенного союза, что явно шло вразрез с положениями Версальского договора. Кроме того, германское правительство заявило о необходимости введения моратория на уплату репараций[217].
Все эти шаги имели антифранцузскую направленность. Брюнинг и глава МИД Ю. Курциус отклонили предложение Парижа об оказании Германии финансовой помощи в обмен на выполнение обязательств по репарациям, отказ от таможенного союза с Австрией и ограничение военно-морской программы[218]. Франко-германское сотрудничество себя, очевидно, исчерпывало. В начале 1932 г. окончательно отошел от дел Бриан. Выступая на заседании Лиги Наций в сентябре 1930 г., он заявил: «Пока я нахожусь там, где стою сейчас, войны не будет»[219]. Однако его эпоха подошла к концу, открывая пусть в неизвестность. Смерть Бриана в марте 1932 г. стала символическим концом политики «в духе Локарно». Договоры и взаимные обязательства оставались в силе, но они уже не опирались на необходимую политическую волю и баланс интересов.
Эдуард Эррио.
Источник: Bibliothèque national de France
Французская политика находилась на важной развилке. Она могла продолжать руководствоваться «триадой Эррио» и выстраивать здание национальной безопасности на ее фундаменте. Проблема заключалась в том, что «новая дипломатия», дававшая плоды в период стабильного развития и экономического роста второй половины 1920-х гг., не подходила для эпохи кризисов. Великая депрессия привела к резкой радикализации внутри– и внешнеполитической повестки в странах Запада, и первой жертвой этого процесса стало представление о возможности гармоничного международного развития без войн и конфликтов. Все минусы этой во многом умозрительной концепции, вероятно, сказались бы в любом случае, однако кризис рубежа 1920-1930-х гг. ускорил распад той системы, на которую возлагались столь большие надежды. «Политика фашистов и нацистов, – отмечает британский историк П. Джексон на страницах «Кембриджской истории Второй мировой войны», – была невосприимчива к “нормативному влиянию” “Новой дипломатии”. Оба режима рассматривали “мировое общественное мнение” как нечто, чем можно манипулировать, а не в качестве фактора, который всегда необходимо учитывать в политических построениях. Их целью было разрушить нормативный порядок, возникший после 1918 г. Французские и британские дипломаты должны были оставить те исходные постулаты и политические соображения, которыми они руководствовались в предыдущее десятилетие»[220].
Однако возвращение к силовой политике сдерживания Германии было сопряжено с целым рядом трудностей. Локарнские соглашения сделали де-юре невозможными любые односторонние действия Франции в отношении Германии. Эвакуация Рейнской области в 1930 г. подтвердила это положение дел де-факто. Французская внешняя политика в начале 1930-х гг. реализовывалась через каналы Лиги Наций. «Мистика Лиги Наций, хотя она и не вызывала в той же степени былого энтузиазма и не внушала той веры, оставалась ключевым элементом нашей внешней политики, а также определяла ход внутренних дел»[221], – вспоминал Гамелен. Вместе с тем сама Лига оказалась слабым институтом с неясной компетенцией и отсутствующими механизмами реализации своей воли. Специальные статьи ее устава предполагали международную помощь жертве агрессии, однако эти гарантии, по признанию самого Бриана, оставались «в значительной мере моральными обязательствами»: они не были точно определены, и государства могли толковать их различным образом в зависимости от конкретных обстоятельств [222]. В 1931 г. Лига Наций провалила свой первый экзамен на дееспособность перед лицом агрессии, не сумев занять четкую позицию в отношении вторжения Японии в Маньчжурию.
Франция переживала тяжелые последствия экономического кризиса. К лету 1932 г. промышленное производство составило 69 % от уровня 1929 г. Быстрыми темпами сокращалась занятость. В декабре 1932 г. в стране насчитывалось 277 000 безработных, через два года эта цифра превысила 400 000 человек. Вместе с частично занятыми уровень безработицы достигал 50 % всех работающих по найму. Сокращались реальные заработные платы. Падали и доходы государства[223]. Однако в отличие от Германии, где экономический кризис привел к росту реваншистских настроений, во Франции он лишь укрепил массовый пацифизм. В начале 1930-х гг. в стране не осталось ни одного влиятельного политического движения, которое бы выступало под лозунгами активного силового курса на мировой арене. По словам историка, пацифизм превратился в своего рода «французскую страсть»[224], охватив все слои общества и завоевав подавляющее большинство образованного класса. В 1927–1928 гг. мощной критике с антивоенных позиций подверглись законы, осуществившие реформу армии, авторы которых сами в значительной степени вдохновлялись пацифистскими идеями. Соответствующие петиции подписывали писатели и ученые с мировыми именами[225].
Руководство Франции оказалось в трудной ситуации. Инерция бриановской политики, сложность ее пересмотра в условиях начала 1930-х гг. подталкивали его к продолжению курса на поддержание коллективной безопасности. Однако те цели, которые ставил перед собой Бриан, были уже, очевидно, недостижимы. Берлин менял свою внешнеполитическую ориентацию. В преддверии намеченной на 1932 г. международной конференции по разоружению в Женеве правительство Веймарской республики подняло вопрос о военном паритете Германии с другими государствами. Созыв этого представительного форума стал завершением долгой работы, которая началась сразу после подписания Версальского договора. Но в момент ее открытия Париж столкнулся с
