Мужичок остолбенело задумался.
– На своем? На своем… Жрать нечего, – он загнул один палец на давно немытой руке. – Выпить, опять же, не на что…
– А вы пробовали… как-то вписаться в нынешнюю действительность? – неожиданно для себя всерьез заинтересовался разговором Коновалов, – Работаете где?
Мужик опять было гордо откинулся на несуществующую спинку, но вовремя спохватившись, удержался на табуретке, вцепившись в ее края грязными руками.
– Я вам так скажу, товарищ профессор. Мы, пролетарьят, изначально против капитала настроены. Его могильщики, так сказать. А потому вкалывать на буржуев не будем!
– А на государство?
– А где оно, то государство теперь? – прищурился Пузырев. – Никаких, понимаешь, социальных гарантий. Рабочих столовых с дешевым питанием нет, – он принялся опять загибать немытые пальцы, – санаториев нет, курорты богатеи захапали. Профилакториев – и тех нет.
– А раньше часто по санаториям ездили?
–.Да, считай, кажный год! Ежели бы профком, гнида, мне, рабочей косточке, путевки бесплатной хоть раз не дал – я б из него душу вынул! Даже за границей побывал. Кажись, в Болгарии… Или Чехии? – он вопросительно глянул на Коновалова. Тот пожал смущенно плечами. – Ну, где вино дешевое?!
– В Болгарии, наверно, – напомнил ему полковник. – В Чехии – пиво.
– Во, блин, значит, Болгария. Мы с ребятами из нашего цеха как перед границей всю водку заначинную выжрали, чтоб, значит, не изъяли, так ни хрена не помню, потом вином отпивались. Вино, помню, там совсем дешевое. Значит Болгария, – удовлетворенно согласился Пузырев.
– Вы раньше на заводе работали?
– Ну да, на тутошнем. Только он закрылся теперь, – охотно вспоминал мужик. – И то, сказать по правде, товарищ профессор, такую хренотень выпускали! Мы лемеха для плугов ковали. Откуем, красочкой покроем – красота! Хоть в сервант дома ставь заместо статуек. А как в поле тот плуг выйдет – бздынь! Лемеха гнутся, ломаются.
– Что ж вы их плохо делали?
– Мы-то хорошо делали, – с гордостью заявил Пузырев. – У меня зарплата знаете какая была? Четыреста рублей советских! В два раза больше, чем у главного инженера… Говорили, сталь не того качества нам поставляли. Не той марки. Да нам-то, рабочему классу, какое дело?! Тогда – не нонешнее время, когда задержки зарплаты пошли. Мы бы свои заработанные из глотки вырвали! Эх, такую страну развалили, – сокрушенно вздохнул мужик. – Не жизнь была – масленица! Одним словом – диктатура пролетариата!
Коновалов покивал сочувственно.
– А теперь на что живете? Где семья – жена, дети?
– Сын в тюрьме, – с вызовом сообщил Пузырев. – Запустили, понимаешь, молодежь, никаких тебе общественных организаций… этого, как его, комсомола! Одни видюшки-порнушки. Жена в деревню к родне уехала. На родственника-фермера батрачит. Так она ж из крестьян… Рабская психология! На любую власть ломить готовы. Все время одно и тоже – хлеб, урожай, надои… Слушать противно! Не-е, это не для меня. Мне, как пролетарию, кроме цепей терять нечего!
– А… друзья? – направил разговор в нужное русло полковник. – Они что ж… тоже пьют по идейным соображениям? А может, среди них и непьющие есть? Те, кто не на словах, а на деле… Помните? Призрак бродит по Европе, призрак коммунизма… У вас в Козлове такие призраки есть?
– Да сколько угодно! – всплеснул руками мужик. – Я ж говорю – народ в отчаянье!
– Мы, социологи, изучаем общество на примере конкретных групп населения, – строго поправил его Коновалов. – Меня интересует не абстрактный народ, а ваши друзья… Ну, те, кто у вас часто бывает. А может нечасто… Один раз, например, заходил.
– Ну, те, кто часто заходит, к организованному сопротивлению режиму неспособны, – без доли самокритичности осудил собутыльников Пузырев. – Больные люди, хроники, жертвы антинародных реформ – что с них возьмешь?
– А молодежь? – поинтересовался невзначай полковник, – захаживает? У них же тоже сейчас… проблемы. Тюрьму предпочитают армии… Кстати, ваш сын не служил?
– Сел аккурат в восемнадцать, – пригорюнился Пузырев. – Да если б и служил – что толку? Вон, одноклассник его, Сашка Жарков. Героя на войне получил – а что толку? Заходил прошлый раз…
– Стоп! – вмиг сбросив с себя личину добродушного профессора, стукнул кулаком по столу Коновалов. – Когда заходил? По какому поводу? Быстро!
Мужик подпрыгнул на табуретке, изумленно хлопнул глазами, а потом осклабился, догадавшись.
– Ну вот… Я ж так и знал – сатрапы! А то все с подходцем, с хитростью… Спросили – я бы и так сказал. Три дня назад заходил. Про Ваську спрашивал – сына маво. Мол, че пишет, как там на зоне… Бутылку самогона принес. У меня аккурат Лешка Сидякин гостевал, сосед мой. Ну, на троих тот бутылек раздавили. Я уж до того поддатый был, уснул, больше ни черта не помню. Может, они еще выпивали, куда-то пошли да натворили чего – про то я, гражданин профессор, не знаю. А больше вам без адвоката ничего не скажу. Пытать начнете – в Страсбургский суд по правам человека пожалуюсь!
Коновалов надавил на кнопочку под крышкой стола, коротко бросил конвойному.
– Уведите, – и первым вышел из кабинета.
ХVI
Обитал Сашка Жарков с матерью на окраине городка, в районе, именуемом с дореволюционных еще времен «Нахаловкой», где и номеров-то на домах не было. И потому водитель милицейского «Уазика», везшего Коновалова с Гавриловым, поплутал изрядно, прежде чем по подсказке соседей нашел низкорослую мазанку Героя России. Избушка опиралась саманной стеной о ствол высоченного тополя, который не позволял ей окончательно завалиться набок.
Решительно распахнув скрипнувшую жалобно под его натиском калитку, Гаврилов шагнул во двор первым, а Коновалов подстраховывал его сзади, держа руку запазухой на рукоятке пистолета и удивляясь бесшабашности подполковника, граничащей с непрофессионализмом – все-таки главного подозреваемого задерживать шли, снайпера с боевым опытом. По-хорошему, самим соваться сюда не следовало, но все приданные милицейские силы были в разгоне – шерстили «блатхаты», проверяли поднадзорный элемент, проводили сплошные подворные обходы, устанавливая личности приезжих и набивая изолятор временного содержания при РОВД теми из них, кто вызывал подозрение.
Прокурор города, видя такое нарушение законности, встал было на дыбы, но после звонка из головного ведомства вошел в положение и согласился потерпеть правовой беспредел два-три дня – вплоть до отъезда престарелого президента. А потому Гаврилов предложил Коновалову, не отвлекая людей, «прошвырнуться» по этому адресочку вдвоем – что, мол, они, в случае чего, с сопливым пацаном, хотя и героической биографии, не справятся?
Однако умение Коновалова мгновенно выхватывать оружие и поражать противника не целясь, «от живота», на тихой улочке не потребовалось. Навстречу им с хрипатым лаем кинулась лишь собачонка, от которой Гаврилов отмахнулся небрежно сорванной по пути хворостиной. От такого пренебрежения к себе собачка и вовсе впала в истерику и забилась с визгливыми стенаниями под низенькое, в три ступеньки, крыльцо.
На лай дворняжки из дальней сараюшки вышла толстая, одутловатая тетка. Неприязненно глянув на гостей, звякнула пустым цинковым ведром, подошла, подбоченясь.
– За Сашкой пришли? Хоть бы постыдились за такую мелочь мальчишке нервы трепать. Он и так на войне контуженный, а тут еще вы… Давеча его прокурор вызывал, и участковый допрашивал. Может, посадите ишшо? За геройство-то? На войне уцелел, так теперь дома добивают…
Она неожиданно заплакала, утирая слезы рукавом застиранного халата, и Гаврилов взял ее за плечо, попросил сконфуженно.
– Ну чего ты, Наташка, чего? Я вон к тебе старого знакомого привел. Ты Илью-то помнишь? Мы ж с ним в одном классе учились. Он за тобой, на второй парте в ряду возле окошка сидел, вспомнила? Вот он, Илья-то, гляди. Мы просто так завернули, повидаться. А ты нам про Сашку, да в слезы!
Теперь и Коновалов узнал в располневшей, состарившейся безнадежно женщине одноклассницу – простоватую хохотушку Наташу Мельникову, не красавицу, но вполне симпатичную в ту пору девчонку, и содрогнулся внутренне – что делает с людьми такая вот нищенская, беспросветная жизнь!
– И впрямь, Илья! – улыбнулась смущенно сквозь слезы хозяйка. – А важный-то какой, прямо министр! В костюме, при галстуке…
– Да это так… в командировке я… проездом, – бормотал растерянно Коновалов.
– Где живешь-то?
– В Москве…
– А мы вот тут… перебиваемся… – Наташа опять всхлипнула, потом спохватилась. – Ну, айдате в дом, че на дворе-то стоять. Мы с сыном хоть и не роскошествуем, но угостить найду чем. Картошечки поджарю, сальца нарежу, зелень в огороде своя – не покупная. И выпить чего найду, за встречу-то, – став на миг прежнее, узнаваемой, озорно подмигнула она.
