отмерила ручкой лопаты, посоветовалась с остальными, наконец назвала цифру.
Пожилая женщина протянула Тимофею бутылку с водой, он отхлебнул глоток, поблагодарил.
— Это вам спасибо, товарищ! — с чувством сказала женщина.
Огнежка и Игорь несколько минут шли молча. Игорь вытирал платком шею, лицо.
Огнежка подняла прутик и, присев на корточки, принялась вычерчивать прутиком в дорожной пыли какие-то цифры. Наконец она подняла голову.
— Следите за моими расчетами, товарищ Некрасов! — И обвела прутиком цифру «2 р. 23 к.», означающую плату за погрузку одного кубометра. Потом заключила в кружок другую цифру — вес одного кубометра сырого песка.
— Чтоб заработать хоть двадцать пять рубликов вам надо было бы перекидать ни много ни мало двадцать тонн!
Огнежка поднялась с колен.
— У вас семья есть?.. Мать и сестры в деревне? Так!.. Вы заработали сегодня на погрузке, если бы трудились, разумеется, полный рабочий день, двенадцать рублей с копейками. По трешке на живую душу. На трешку в Москве можно купить разве что сто грамм колбаски. А если у вас есть дети?!
Игорь взглянул на Огнежку почти с испугом.
Она с силой отшвырнула прутик в сторону.
— Не беспокойтесь! Прораб дотянул бы вашу зарплату до прожиточного минимума, иными словами — «намазал», хотя этого ему не преподавали в институте… Но, как вы знаете, хлеб, протянутый Христа ради, горек, — недаром женщины готовы были расцеловать вас, когда я им сказала, что вы хлопочете о справедливых нормах… Да что там горек! Отравлен унижением!.. Ведь хлеб этот, честно заработанный людьми хлеб, прораб волен делить, как ему вздумается. Сегодня дал, завтра не понравился ему твой взгляд или слово — отнял…
Огнежка свернула к тресту, ускорила шаг. Игорь едва поспевал за ней.
— Как видите, с наукой, почерпнутой за пять лет учебы, мне пришлось расстаться на пятый день работы.
Но если б только это! К «намазкам» здесь привыкли, как к водке.
«Намазка» не замазка, к рукам не липнет», — говорит радетель за человечество Тихон Инякин, покрывая бригаду. Вот документы, полюбуйтесь. — Огнежка достала из сумочки наряды Силантия на зеленой бумаге. — Вчера Шура Староверов перекосил стену. Он поплатился за брак? Ему «вывели» вывели, как всегда, «среднесдельную» — тридцать рублей. Сегодня Шура сломал эту стену. Ему вывели тридцать шесть рублей.
«Значит, это не случайная прибаутка «Трест МОССТРОЙ — чи работай, чи стой, все равно тридцатка…»
Искоса взглянул на Огнежку. «Признаться, хорошо она мне по морде надавала. Со страстью. Кавказ!»
Кавказ ему явно нравился. Глазищи какие! Умные. И в пол-лица. В глазах прозелень. Не оторвешься…
Игорь влюбчивым не был. А тут голова пошла кругом. Пора бы ему подняться и уйти. А он от стула отлепиться не может.
— Я опасался, что ничем не смогу помочь стройке… — слова срывались с языка сами по себе, и так, сами по себе, вдруг ляпнули столь дерзко и нагло, что Игорь вздрогнул: — Но, если жениться на прорабе — по моему, это… это и есть помощь стройке.
— Очередное заблуждение, — холодно ответствовала Огнежка. Прорабы любят пианистов…
Игорь поднялся порывисто, выскочил в коридор, заходил из одного конца в другой, наталкиваясь на людей. «Еще раз мне по мордасам».
Поостыв, вытер повлажневшее лицо платком. Вернулся к мыслям, ради которых и отправился к Огнежке «Мне вывели». «Ему намазали… за чей счет?»
«Намазка» не замазка…» Эдак пройдет несколько лет — и Александр Староверов, честный парень, кадровый рабочий-строитель, станет рвачем, а то и захребетником или отчается, удерет отсюда куда глаза глядят…»
В тот же день и ударила «молния». Она появилась возле портального крана. Углем на фанерном щите начертали: «Строим — ломаем, очки втираем». Под заголовком рисунок: Силантий и Тихон Инякин подпирают плечами падающую стену.
«Молния» провисела с четверть часа, не более. Затем она пропала куда-то. Но на подмостях только о ней и говорили…Тихон Инякин бросил рубанок и отправился к Чумакову.
— «Немой»-то что натворил! «Молнию» видел? Кончать надо с крановщиком. Выводи за штат или хочешь, я им займусь.
— Займись, ты знаешь, куда писать… Не мне тебя учить!
Белая, со следами пальцев, дверь управляющего была защелкнута на замок, но ключ торчал снаружи. По утрам стало моросить. Сгустился туман. Прожекторы и огромные, как кувшины, электролампы гасили поздно — капли дождя сверкали в рассеянном свете фиолетовым огнем.
«Погодка нелетная», — невесело усмехнулся в один из таких дней Игорь, пытаясь разглядеть что-либо внизу. Он работал почти вслепую, по голосу…
От огромного нервного напряжения клонило в сон.
Так бывало с ним разве что перед вылетом на караван. Обычно летчики сновали в это время по землянке взад-вперед, рассказывали что-либо нарочито беззаботным голосом. А Тимофею хотелось спать. Его отвлек от полудремы мальчишеский возглас: «Вира!..»
Игорь глянул вниз. Корпус начисто закрыло от него мерцающим серебристо-фиолетовым потоком.
Игорь тронул рычаг, и почти в тот же момент над корпусом прозвучал страшный, крик:
— А-а!
Игорь стремглав, едва не сорвавшись с мокрых перекладин, спустился вниз.
Оказалось, кто-то зацепил отсыпавшегося с перепою Тихона Инякина за брючный ремень, и Игорь вздернул его над подмостями метра на три.
Тихон висел, схватившись за трос и изгибаясь червяком.
— Эт-то т-тебе так не пройдет! — выговорил бледный Тихон, когда Игорь опустил его на подмости.
Игоря немедля вызвали в контору и объявили приказ: «Отстранить от работы за хулиганство».
— Чтоб на корпусе тебя, вражина, больше не видели, — объявил Чумаков, прищурясь. — Слыхал ай нет?!
7
Игорь вернулся к своему крану, сдал смену и вскочил на подножку грузовика, который погромыхивал вдоль корпусов.
— Подбрось к Ермакову!
У паренька, шофера грузовика, который мчал Игоря по волнистым буграм, вверх-вниз, как на катере, при упоминании о Ермакове даже голос потеплел. А он, Игорь, до сих пор не может точно и твердо сказать, что за человек Ермаков. Возгласы «Ермак! Ермаков!» производит на стройке тот же эффект, что на флоте «полундра!» «Как же поступит Ермаков? Подтвердит чумаковский приказ?»
Игорь услышал за дверью шум, веселый голос Чумакова:
— Тихон, через себя его!
Он решительно вошел. Посередине кабинета пошатывались, неестественно изогнувшись и обхватив друг друга волосатыми, широкой кости руками Тихон Инякин и Ермаков, багровые от напряжения, с вылезшими из брюк нижними рубахами.
«Этого еще не хватало!» Игорь пытался заглянуть за плечи людей, обступивших Ермакова и Инякина.
«Для пущей демократичности он что ли?»
После университета Игорь трудно привыкал к таким сценам, он искал в них преднамеренность, хитрый умысел Ермакова — и зря.
Ермаков никогда не отказывал себе в удовольствии прижать лопатками к полу Инякина или других кряжистых стариков — каменщиков, плотников, бригадиров, когда те при встрече с ним замечали усмешливо, что он, Ермаков, потолстел, обрюзг, размяк в своем кресле и вообще «не тот, что был».
Стоило Ермакову услышать что-либо подобное, как он «заводился с полуоборота», как говаривал Инякин.
Нынче именно это и произошло.
— Подножку ему, Тихон! — советовал Чумаков. — Сергей Сергеич; животик подберите!
Ермаков некогда занимался в спортивном обществе «Спартак» борьбой самбо.
