Он и сейчас еще мог, потоптавшись возле Инякина в полуобнимку с ним и выждав момент, ухватить его за руку повыше локтя; пригнуться, валя его себе на плечи животом вниз, как мешок, и кинуть спиной на паркет «мельницей»: испытанным приемом — броском через плечо.
Раз! — и ноги Инякина описали в воздухе полукруг, как мельничные крылья.
Но Инякин хоть и тяжел был, да ловок. Он то и дело выскальзывал из-под Ермакова. Рубаха Инякина задралась, напружиненные мускулы груди каменели, он с досадой смотрел на рыхлую, как ему казалось, отвыкшую от работы руку Ермакова, которая почему-то отжимала его тело к паркету, как железный рычаг.
Острый запах разгоряченных тел забивал даже запахи табака и масляной краски.
Ермаков приподнял голову, чтобы, по обыкновению, завершить единоборство какой-либо шуткой, но, заметив Игоря, выпрямился и спросил, поправляя сбившийся набок галстук.
— Ты что ж это, Некрасов?
Инякин немедля оказался на ногах и зачастил, словно его только что оборвали на полуслове:
— Это они с Тонькой сговорились… Она меня подцепила за ремень, не иначе… Э, да кто ее не знает! Где Тонька, там и рвется. Ее подзуди — на нее управы не будет.
Ермаков обнял Инякина за плечи, провел к двери, сказав на прощание: — В следующий раз на подмостях не храпите, ваше костлявое высочество! От вашего храпака у Тоньки, наверное голова заболела.
Вернувшись к своему письменному столу, вокруг которого рассаживались прорабы и начальники стройконтор — участники прерванной летучки, он повторил с упреком:
— Что же это ты, Некрасов?.. Да я не про Тихона! Кто его подцепил и зачем — разберемся… Я про стенку Староверова. Мы-де очки втираем. Нехорошо! Я же сам приказал сломать ее.
— Кривую стенку, Сергей Сергеевич, засняли для всех газет. Для телевидения. Втерли очки Генеральному. Bы знаете об этом?
— Он все в политики лезет! — вскричал Чумаков. — А политического сознания в нем ни на грош. Да! То, что стена кривая, об этом кто знал?.. Я да ты да мы с тобой. А подстегнула бы она через фотографию миллионы строителей. Вот, мол, вам пример для подражания. Полдома за смену вымахали! Нет в вас коммунистического… этого… Хрущева надули? Это… оплошка. Злой случай. И, заметь, единственный…
«Случай?!» Игорь вдруг подумал: явись он на стройку «котом в мешке», ему нечего было бы сейчас возразить… Он достал из своего штурманского планшета стопку зеленых бумажек, молча положил их перед Ермаковым.
Ермаков надел очки, повертел в руках мятые наряды Силантия и счета Инякина, подобранные по просьбе Игоря Огнежкой. Присвистнул, как будто раньше и догадаться на мог: деревянные, для перил, завитки заказаны Инякину чуть ли не на пятилетку вперед. Староверову выплатили по принципу «чи работай, чи стой».
Ермаков молча протянул наряды Чумакову, тот принял их безбоязненно, тут же соврал вдохновенно, что Староверову вывели вовсе не за стену, а за сверхурочное..
— Твои предложения? — перебил его Ермаков.
Чумаков пожал плечами. Никаких предложений у него, разумеется, не было. Он сделал рукой неопределенный жест, который, по-видимому, означал: «Чего языками-то трепать, в другой раз выведем —.комар носа не подточит.
Ермаков взглянул на Игоря:
— Вы что скажете?
Отношения с Некрасовым были еще неопределенными, и он говорил ему то «вы», то «ты».
Игорь встал:
— Предлагаю сменить бригадира.
Кустистые, торчком, брови Ермакова полезли вверх. Сменить?! Силантия?! Который руководит бригадой только на его глазах четверть века! Это была такая нелепица, что Ермаков забыл даже, что хотел выругал Чумакова. Он поднялся, беззвучно шевеля толстыми губами, бранясь почему-то про себя, как с удивлением и досадой отметил Чумаков: «Баб нет, кого он совестится!» Взяв в руки указку, Ермаков неторопливо прошел вдоль развешанных на стенах кабинета графиков и планов, исполненных в красках.
Оглянувшись на Игоря, он пробасил, преодолевая неприязнь:
— Четверть века трест держали где-то на уровне двадцать четвертого года. За шиворот держали. Не давали строить Вникни! Один-единственный корпус мы высиживали пятилетие. Уря-уря! Нос в крови. А сейчас? Отрезали горбушку. Весь Юго-запад столицы. Заречье. Ешь, не подавись! И уплетаем! За обе щеки!
— Все ясно, Сергей Сергеевич! Изголодавшемуся отрезали горбушку… — Он круто, на каблуках, отвернулся от Ермакова, присел возле стола и продолжал с усилием и более жестко: — И вот он, изголодавшийся, не чувствует уж никаких иных запахов, кроме аромата теплой горбушки.
— Каких запахов не чувствует? — настороженно пробасил Ермаков, возвращаясь на свое место.
— Водки, например. Впрочем, о пьянке позже, — помолчав, продолжал Игорь. Чем больше он волновался, тем медленнее говорил. Когда же Игорь был взбешен, он уже не говорил, а цедил сквозь зубы, не догадываясь еще, что на стройке это действовало куда сильнее, чем окрик или матерная брань. — 0 пьянке потом, повторил он. — Тут речи не помогут. Я хочу сказать о другом. Этажи растут ввысь, а люди? Люди поднимаются вместе с этажами?.. Вот пришел на стройку молодой рабочий Александр Староверов. Вы его знаете, Сергей Сергеевич… кажется?
Сергей Сергеевич терпеть не мог, когда человеку за какую-либо оплошность годами на всех собраниях «мотали кишки», как он выражался. Он пробасил с вызовом:
— А что Шурка Староверов? Отличный рабочий Щурка Староверов! Он сложил дом для артистов оперного театра, гостиницу. Новый город многим обязан ему. Если б у всех других заслуги были столь очевидны, — он взглянул на Игоря исподлобья.
Игорь аж зубами скрипнул.
— Увлеченные краюхой, Сергей Сергеевич, вы не заметили, что происходит с Александром в артели Силантия. Да, в артели! — повторил он тверже.
— Не кричи, ты не на кране! — раздраженно вставил Чумаков. — Привык криком разговаривать оттедова. — И подумал: «Как только Ермак терпит?..»
Игорь взял в руки зеленые листочки Силантия и рассказал о том, что он наблюдал на корпусах, услышал от Огнежки и от других прорабов.
— Мы возмущаемся, когда к нам домой вваливается молодой паренек, штукатур или маляр, и запрашивает с нас за ремонт такую сумму, что глаза на лоб лезут. «Рвач! — браним мы его про себя. — Шкуродер! А где, когда он стал рвачом, этот вчерашний школьник?
Игорь кинул на стол перед Ермаковым зеленые наряды. — Я спросил Александра, как он относится к этому. Знаете, что он мне ответил? «Мы не крадем… свое берем». Из месяца в месяц, изо дня в день Староверов деклассируется.
Наступила такая тишина, что стал слышен звон капель из-за боковой двери, где был в комнатке отдыха управляющего умывальник.
«Круто взял, — недовольно подумал Ермаков. — Зеленый, а Хрущ его настропалил…»
— Или вот еще! Прислали на стройку молодого инженера Огнежку Акопян. Замечательная женщина. Умница. Болеющая за дело. Чему ее тут научили? «Выводиловка» представляется ей гидрой о семи головах. Срубишь одну — на ее месте две вырастут. Сейчас еще Огнежка кусает губы, переживает, а пройдет год-два она рукой махнет: мол, все одно…
Ермаков, насупившись, точил лезвием безопасной бритвы карандаш. В сердцах нажал
