Но не все оставляли старые крючья, особенно из хорошего металла: такие вытаскивали и забирали с собой. И тогда брошенные места можно было определить по проделанным в скале дырам, в которых не успели поселиться птицы.
Некоторые специально проверяли старые участки, чтобы воспользоваться чужими крючьями или дырами для облегчения подъёма, а некоторые принципиально искали места, где никто не поднимался.
Монт никогда не пользовался чужими участками, а всегда искал нетронутые места Стены. Пока таковые имелись.
А теперь придётся подниматься по отцовскому маршруту до расселины и проверять, куда она ведёт, либо врать, что расселина закончилась тупиком.
Впрочем, пока он ни того ни другого делать не собирался: на его участке крючья входили в скалу легко, держались прочно – а чего ещё желать скалолазу?
К тому же Монт не был уверен, что отец действительно видел расселину: откуда взяться расселине на такой высоте? И неизвестно, как высоко она тянется. Не может быть, чтобы до самого верха Стены!..
Монт вспоминал, а руки его работали, подтягивая тюк со снаряжением, матрасом, пологом, тёплой одеждой. Да и поужинать не помешает.
Растянув гамак между двумя соседними крюками (один пришлось вбить дополнительно к основному), Монт поставил распорки и натянул над гамаком полог: вдруг ночью пойдёт дождь? Или сверху посыплются камушки, выдавленные перепадом температур и замерзающей в трещинах водой.
Завершив приготовления, Монт натянул на себя всю тёплую одежду и залез в гамак. Пока он двигался, ему хватало согрева собственных мышц, но теперь, в состоянии покоя, следовало беречь каждую каплю тепла.
Ночь прошла спокойно. Да иначе и не могла пройти: крюки вбиты надёжно, гамак привязан прочно, полог закреплён основательно. А сильных ветров в Долине никогда не бывает – ни на высоте, ни внизу. Словом, за всю ночь Монт не проснулся ни разу.
Позавтракав, Монт продолжил движение, приближаясь к нижней кромке облаков. И вот они заклубились на расстоянии вытянутой руки. Так высоко он никогда не забирался. Выше птиц! У Монта замирало под ложечкой.
Ещё чуть-чуть – и он оказался в облаках. Мутный туман окружил его. Облака, такие лёгкие и пушистые снизу, превратились в обычный туман, какой бывает в бане, и какой вырывается из носика поставленного на огонь чайника.
Здесь Монт столкнулся с неожиданным препятствием: влага конденсировалась на камнях, и они мгновенно потели.
«Скверно», – подумал Монт. Скорость продвижения резко замедлилась. Тело скользило по скале, и приходилось более тщательно выискивать места, куда поставить ногу.
Но, как ни странно, освещение усилилось. Да, туман мешал смотреть вдаль, но зато его сияние помогало рассмотреть самые мелкие детали вблизи, на поверхности Стены. А это-то Монту и было нужно. Вместо того, чтобы дрожать в гамаке, дожидаясь, пока солнце осветит Стену, можно, пусть и медленно, но подниматься наверх.
Вбивая очередной крюк, Монт почувствовал, что ощущение собственного местоположения изменилось. А вслед за этим почувствовал, что надетое на него снаряжение вдруг потянуло назад. Не вниз, а назад.
«Обратный уклон!» – догадался Монт.
Чувство равновесия не могло ошибаться: Монт не один год провёл на Стенах, чтобы не понять, что происходит. Как же он мог забрести под козырёк? Разве что… монотонная работа, чрезвычайная сосредоточенность на каждом действии: закрепиться, отыскать подходящее место, осторожно снять со связки очередной крюк, вбить, отвязать страховочную верёвку, пропустить в кольцо, вновь надёжно привязать страховку. Эта монотонность и не позволила Монту уловить момент изменения наклона Стены. Поэтому он и забрался под козырёк. Да и облачный туман…
Так он объяснил себе, чтобы успокоиться.
Не следовало сбрасывать со счетов и притяжение громадного, тяжеловесного скального массива, влекущего к себе не только психологически, но и физически, повинуясь закону всемирного тяготения. Пока обратный уклон был невелик, притяжение как-то компенсировало вес тела, а когда угол наклона увеличился настолько, что вес перестал компенсироваться, Монта потянуло вниз.
«Это из-за облаков, – подумал Монт. – В них легко потерять ориентировку».
Он повернул голову вправо-влево. Нет, по обе стороны по-прежнему расстилалась ровная Стена, и не было заметных признаков, которые бы указывали, что он очутился под козырьком. Если только… если только козырёк не оказался столь большим… Или же что сама Стена принялась ощутимо заворачивать внутрь, к центру Долины.
Монт посмотрел вниз, сквозь мутную дымку, и внутренне ахнул: так и есть, Стена ощутимо ушла вправо, и он висел почти над самыми холмами, оставив в стороне скальные обломки. «Если придётся падать – всё помягче будет», – мелькнула в голове нелепая мысль. Но Монт знал, что, свались он отсюда, удар от падения не смягчат ни земляные холмы, ни густая травка.
«Не потому ли порой и находили разбившихся прямо на холмах? – подумал он. – Но думали, что кто-то перенёс их сюда, чтобы не отыскали их участок. Но зачем это делать? А они добирались досюда… и даже дальше, но затем… подводил крюк, или дрогнула рука – и вот бывший скалолаз летит, подобно птице, но не умея, как она, уцепиться за воздух, чтобы замедлить падение».
Монт висел, не решаясь вернуться. А облака над ним таяли и уходили вниз. «Они перемещаются и по вертикали, – подумал Монт. – Словно скалолазы».
Когда облака оказались внизу, Монт понял, что сейчас сможет впервые увидеть то, чего никогда не видел: верх Стен. От этой мысли у него похолодела спина. Он мог, но никак не решался.
Монт рассматривал клубящиеся под ним облака и опасался поднять глаза кверху, словно догадываясь о том, что увидит. Он смотрел на расстилающуюся внизу облачную поверхность, на её пики и впадины, на бледные провалы в облаках, пытался разглядеть сквозь них землю, поля и дома. Порой ему казалось, что он угадывает знакомые места… но облака постоянно сдвигались, поворачивались, и иллюзия исчезала.
Но вот всё внизу увидено, никаких поводов не смотреть наверх не осталось. И Монт решился: глубоко вздохнув, поднял глаза и обомлел: над ним, постепенно забирая к зениту, нависал каменный свод.
До него было далеко, очень далеко – почти столько же, сколько оставалось до земли. Свод закруглялся медленно, неспешно, поднимаясь на невообразимую высоту, и там, в самой вышине и где-то далеко сбоку, слева, прерывался узкой, извилистой, ослепительно голубой полоской. Полоска змеилась вдоль всей длины громадного каменного свода, простираясь с севера на юг, и лишь в некоторых местах обе стороны смыкались короткими каменными перемычками. И где-то далеко-далеко на юге из этой полоски ослепительно сверкало нестерпимо яркое солнце…
Монт понял, что никто и никогда не сможет взобраться на верх Стены.
Казалось, неведомый великан глубоко вспорол, разрезал земную твердь – на расстоянии широко расставленных рук, насколько хватало размаха. А затем поднял вверх края вырезанной полосы и начал сводить воедино, заворачивая внутрь и воздвигая длинные Стены, но не успел сомкнуть: ему наскучила, надоела забава, и он ушёл. А Долина и окружающие Стены остались. И то, что ссыпалось с каменной подложки земной коры, осталось лежать у подножия.
«Нет, – подумал Монт. – А как же Север и Юг? Там ведь точно такие же Стены… в общем…»
Западная Стена на Севере плавно переходила в Восточную, и если бы не трещины, можно было сказать, что это та же самая Стена, только делающая поворот… Но трещины встречаются и на Западе, и на Востоке. А на Юге точно так же Восточная Стена переходит в Западную… Или наоборот? Но ни Северной, ни Южной Стен никто не выделял, словно их не было. Или они были столь незначительны по длине, столь несравнимы с Западной и Восточной, что о них упоминали, в общем, вскользь: «На Севере», или «На Юге». И никогда «на Северной Стене», или «На Южной». Но всегда – «На Западной» или «На Восточной».
Монт висел, потрясённый, маленькой мошкой, запутавшейся в паутине, и думал: не перерезать ли страховку, и не разжать ли руки? Чтобы никогда не испытывать бессилия перед необозримой мощью, которой ты ничего не можешь противопоставить.
«Неужели никто не поднимался сюда? – думал Монт. – А если поднимались, почему не рассказывали? Чтобы не разочаровывать тех, кто пойдет следом? Чтобы был кто-то, кто захочет подняться ещё? Нестерпимо знать, что ты последний. Невыносимо быть последним! Не потому ли находили разбившихся на холмах?..»
И тут же он спросил сам себя: а я смогу рассказать об увиденном? Или буду молчать до скончания моих дней, как… как… Как Антл?
Он вспомнил Антла, глубокого старика, который многому научил его. Антл никогда не делал секретов ни из чего и ни от кого – может быть, потому, что у него не было своих детей? – но который никогда не рассказывал о себе. Все рассказы были безличными и походили на наставления: если случается то-то и то-то, надо делать так-то и так-то. А чтобы не случилось того-то и того-то, надо предусмотреть следующее. И тому подобное.Надо сказать, его рассказы помогали, но Антл никогда не упоминал, где может произойти «то-то и то-то», а отговаривался отшибленной памятью. «Упал с большой высоты – и отшибло! Даже где упал – не помню». – И хитро улыбался при этом. Что ж, молчание было его правом.
