Учёные спорили. Одни утверждали, что подобное положение Задницы прямо указывает на то, что высшие силы игнорируют их планету. А уж как относиться к игнорированию – другое дело.
Другие, наоборот, доказывали, что над теми планетами, от которых Высшие Силы достоверно отвернулись, нет ничего, их небеса пусты. И, значит, попусту возносить просьбы к небесам: реакции не будет никакой.
И поэтому когда Сияющая Задница напрягалась, извергая отнюдь не благородные газы, а иногда и чего-нибудь покруче, такие учёные считали подобное чем-то вроде особого проявления благодати, своего рода Верховным Символом.
– Какой же это символ, когда все задыхаются? – возражали им.
– Кто вы такие, чтобы пытаться познать божественное откровение? – с пафосом возражали заступники Сияющей Задницы. – Может, оно как раз и заключается в том, чтобы выжили самые стойкие?
– А, гм… падающее с неба?
– Но это же удобрение! Для повышения плодородности почвы! – удивлялись апологеты. – Иначе ничего не будет расти!
Да, земли на планете были благодатно-плодородны, они давали по три-четыре урожая в год. Этому же способствовал и мягкий климат – Сияющая Задница излучала не только свет, но и тепло, – а также защищала от губительных космических лучей: на планете не было озонового слоя, а Сияющая Задница притягивала к себе всё и вся.
Жители планеты жили спокойно и счастливо, не опасаясь никакого инопланетного вторжения: Сияющая Задница надёжно защищала планету. Откуда ни пытались подобраться враги, они неизбежно попадали в Задницу.
И пусть из-за Сияющей Задницы не было видно звёзд – кому они нужны, эти звёзды? Спокойная жизнь важнее. Тем более что ни о звёздах, ни об иных мирах обитатели мира Сияющей Задницы даже не догадывались. Откуда им знать о других планетах и звёздах, когда всю жизнь, от рождения до смерти, на небосводе единственно царила Сияющая Задница…
Притча о величественном фаллосе и …
Над одной из планет гордо реял Величественный Фаллос. Ничто не могло смутить его величие: ни грозовые тучи, чёрной шевелюрой клубящиеся вокруг, ни лютый холод заоблачных высей, которые любую гору, дерзнувшую подняться на их высоту, окутывали ледяным покрывалом, замораживая дальнейшее стремление к росту. И ни нескромные взгляды живущих на планете людей.
Фаллос реял над миром, словно недостижимый символ. Он и был символом, идеей данного мира. Немало мужчин и женщин, робко взглядывая на него, вздыхали – одни с грустью и завистью, другие с вожделением и любовью. Ибо равнодушных не было. Немало жён попрекали на брачном ложе своих и чужих мужей, и немало мужей огрызались в сердцах, понимая, что идеала достичь невозможно.
– Ах, если бы!.. – вздыхала женщина, молитвенно прижимая руки к груди.
– Ты будешь на нём, словно свинья на вертеле! – разражался бранью муж.
– Да пусть хоть как муха на булавке, а всё не зубочисткой в зубах ковырять! – парировала жена.
Но были и другие. Молча взирая на маячащий в облаках символ, они не забывали обратить внимание и на находящихся рядом. Эти, по крайней мере, могли ответить взаимностью.
Но Величественный Фаллос продолжал парить на миром, и, взглянув на него, неизбежно приосанивались и подбирали животы почтенные отцы семейств, изо всех сил тянулись вверх маленькие мальчишки, лихорадочно придумывали что-то подростки с горящими глазами. Но, как ни старались, ничего нового придумать не могли.
Вот и вся история.
Вы спросите, почему я написал только о Величественном Фаллосе? Ведь где-то, говорили, есть ещё более удивительная планета – над которой парит Е…чая П…, и там, по слухам, такое творится!..
Да полноте вам! Неужели кто-то может всерьёз что-то сказать о планете, которая п… накрылась?
Рабы вещей
Борис лежал на кровати с закрытыми глазами. Потом кровать открыла глаза и сбросила Бориса на пол. Она выспалась и захотела привести себя в порядок. Кровать сосредоточилась и принялась передавать Борису телепатический приказ. Борис, неосознанно уловив его, принялся безропотно убирать кровать, поправляя простыню и разглаживая одеяло.
Затем Борис вспомнил, что забыл напоить унитаз, а заодно и накормить его. А может, это унитаз телепатически напомнил Борису, что негоже забывать о нём.
Унитаз глотал жадно, урча от удовольствия.
После пришёл черёд бритвенного станка. Тому взбрело в голову сделать несколько физических упражнений – ничего особенного, лёгкий комплекс привычной утренней гимнастики. Но, поскольку сам станок двигаться не мог – запретил доктор – передвигать его пришлось Борису. Чего не сделаешь, если хорошо попросят.
Пока Борис торопливо проделывал утренние эволюции, одежда терпеливо взирала на него со стула. Терпеливо, хотя и с некоторой укоризной. Она молча напоминала, что замёрзла за ночь и пришла пора её погреть. Что Борис молча и выполнил в своё время.
С особым тщанием Борис затянул шнурки: они стремились сохранить стройность и хотели всегда находиться в тонусе.
Посмотрев на штиблеты, Борис подумал, что не мешало бы купить новый крем и помазать обувку. Уловив его телепатическое пожелание, туфли пришли в бурный восторг и весь путь до гаража проделали вприпрыжку.
Потом Борис, повинуясь очередному телепатическому приказу, долго гладил пальцами руль – мягкий целебный массаж никому не повредит – и дёргал рычаг переключения передач. У того была лёгкая мазохистская наклонность.
Ещё большим мазохизмом страдал резиновый коврик у дверей учреждения, где работал Борис. Он просто пищал от удовольствия, когда по нему елозили грязными ногами.
На работе Борис ждали новые сюрпризы. Лифт перегрузился сверх всякой меры и теперь поднимал людей, покряхтывая. Но у него была своя мечта: накачать мускулы, поднабраться силёнки – и превратиться в космический. Поэтому подобные упражнения не были ему в тягость. А началось это у лифта после прочтения трактата о бодибилдинге, который забыл в кабине один из пассажиров. Лифт подобрал книгу и спрятал между двойной обшивкой кабины.
Борис вошёл в офис и опустился в кресло. Оно томно вздохнуло и прильнуло к нижнему бюсту Бориса со всей нежностью неудовлетворённого сексуального влечения.
Ручку распирало от чёрнил. Она надеялась в один прекрасный день написать что-либо значительное, а пока тренировалась, изводя себя в бесконечных начертаниях замысловатых извилистых линий.
Впрочем, уделять всё внимание ручке Борис не стал. Он протер фланелькой экран монитора, клавиатуру, а потом принялся ожесточенно нажимать на клавиши. Это напоминало игру в прятки или догонялки: Борис старался нажимать пальцами на те клавиши, которые приседали, уклоняясь от давления.
В обеденный перерыв Борис спустился в буфет. Есть особо не хотелось, но вид одинокого кексика, сиротливо лежащего на подносе, пробудил в Борисе отеческие чувства. Он вспомнил о десятках и сотнях иных кексиков, уже соединившихся где-то далеко-далеко со своим Верховным Воплощением, и решил незамедлительно присоединить бедолагу к небесному братству. Кексик благодарно запищал на зубах.
«Мы – рабы вещей, – уныло подумал Борис вечером, омываемый потоками воды, – даже под душ я становлюсь только потому, что тёплая вода хочет остыть на мне, а холодная – согреться…»
Ущелье
Свет возник на западе, и, медленно разгораясь, начал перемещаться к востоку. Редкие лучи солнца размыто сочились сквозь мутную пелену облаков. От нагретой почвы поднимались лёгкие струйки тумана. Растения разворачивались и подставляли листья световым частицам. Тепла им хватало и от земли, но свету они радовались постоянно.
Монт шёл на восток. По ровной дороге можно двигаться и в полумраке, зато когда он начнёт карабкаться по склону, свет станет ко времени и к месту.
Монт надеялся, что к моменту перехода солнца на восточную сторону Долины он сумеет подняться достаточно высоко, чтобы увидеть прямые лучи. Но для этого надо успеть забраться выше облаков.
«Не ослепну ли?» – мелькнула в голове мысль, но Монт отогнал её: рассказами о слепоте пугали малышей, чтобы отвадить чрезмерно отважных ребятишек от раннего скалолазания, да жрецы порой вспоминали о том же, предостерегая особо безрассудных смельчаков, не желающих примириться с вечным пребыванием на дне Долины.
Хуже слепоты были сами скальные кручи, двумя вертикальными стенами уходящие вверх, на Бог весть какую высоту. Они ограничивали жизненное пространство, стискивали души живущих в Долине, а узкие трещины и острые каменные клыки так и норовили впиться в незащищённые тела рискнувших бросить вызов скалам. И часто впивались: немало упрямцев нашло на острых камнях свою смерть.
