Цветы
Я подарю цветы тебе не те,Что дети гор мусолят на прилавке,На рыночной заласанной плитеМеняют на рубли в суетной давке.
На все — цена. И взгляд из-под буклеВещает сухо: бесполезны торги.Цветы — тепла и солнца дар земле —Лежат мертвы и холодны, как в морге.
По три, по пять зажатые в горсти,Переплывут в квартиры, в склянки встанут.О, женщина любимая, простиЗа детище теплиц, а не поляны!
За атрибут банкетов и утех,Без разницы — в крестины, в упокойню…О, женщина, прости еще и тех,Кто вырастил цветы, как скот на бойню.
Меня. Когда к тебе на полпутиЯ тискаю букет, а не помаду.Цветок! Меня и женщину прости,Свою погибель бросив нам в отраду.1987 год
Цыганка
Цыганка (юбка — хвост павлиний!)Наманикюренным ногтемВ ладони русла вещих линийСкребет извилистым путем.
Чтоб в интересном самом месте,Как на скаку посредь пути,Душе взамен желанной вестиСпоткнуться вдруг: «Позолоти…»
Я знаю: шельма ты, плутовка!Зажмешь червонец, дунешь — нет!Но золочу за то, как ловко,А не за то, как дашь совет.
Два глаза — бусины под лаком —Цепляют — взгляд не отвести.Так под дождем глядит собака.«Позолоти… позолоти…»
И в бесконечно длинной притче,Свой бред от бабки переняв,В ладонь, как в душу, пальцем тычет,На счастье выхватив меня.
Так заговорщески таращит,Так щурит в трещины глаза,Что впрямь душе нет бреда слаще,Чем вся цыганская буза.Словоохотлива, как сводня,Она-то знает к сердцу путь:Чтоб быть уверенным в сегодня,Знать надо завтрего чуть-чуть.
И, зная эту лихоманку,Глаза под брови закатив,Споткнется хитрая цыганка:«Позолоти… позолоти…»1987 год
Чайная роза
Бросить машину. Костюм порешить.Годы отбросить, как тяжкую ношу.Вырвать у тела, отдать для душиИ пошататься почти что гаврошем.
Выбить на картах вокзальных барыгИ принести в дар студентке случайнойУлицы ночью, дома и дворыС розой ворованной, желтой и чайной.
Выкинуть кольца. Зарыть телефонИ закусить папиросу над спичкой —Как мне легко будет ставить на конИ окунаться в дурные привычки!
Будет студентка царапаться, ноБритвы ногтей бесполезны. И поздно.Это всего — про гавроша кино.Воспоминанье под чайную розу.
Бросить понты и холеную жизнь(Хоть без нее не особо скучаю)И предложить бы студентке: «Ложись!..»Но не в постель. А на сердце печалью.
Ведь завтра обратно рванем со всех ног,Что для души — повздеваем на тело…Что для студентки из клумбы цветок? —Чайная роза. Обычное дело.1995 год
Четыре зуба
Зуботехнику Марине
Летит душа, как под гору телега —Чем дальше вниз, тем громче и быстрей!Что станет с ней, скажи, в конце пробега,Когда замрет у адовых дверей?
В каких летах она оставит тело:Увядшее иль в полном цвете сил?Какая разница, казалось, нету дела,Коль жизни путь уже отколесил.
Но мне, скажу, есть разница и в этом,Поскольку мне предписан только ад(Как, впрочем, всем порядочным поэтам!),А посему безмерно буду рад
Иметь не торс, не бицепс — это грубо! —Они в аду мне просто ни к чему —Хотел бы я иметь четыре зубаФарфоровых и вечных потому.
Замешанных на самых прочных глинах.Два — вверх, два — вниз, или четырев ряд.Неважно. Были б копией змеиных.А яд найду. Весь изойду на яд.
Чтоб всех, кого при жизни не дожалил,Дожалить здесь уже наверняка,Кто в креслах свились толстыми ужами,Погрев на мне змеиные бока,
Почувствовали: рано в ад столкнули —Я здесь в аду моложе и сильней.Меня теперь не так-то просто — пулей!И не загонишь в хлев моих коней!
И зубы есть. Не шатки и не слабы —Фарфоровые — долго не сносить.А ваши выпали. И, вот, теперь вы — жабы.И вас, беззубых, есть чем укусить!
Любую, право, вынесут нагрузку.Ах, как приятно будет мне в адуЧай с подлецами, с шельмами вприкускуВ 2000-каком-нибудь году!………………………………..
Поэта жизнь — не мягкая перина,И зубы обломать на ней — не новь.Поэтому, прошу тебя, Марина,Фарфоровых четыре приготовь.1989 год
Шансонье
В летнем кафе в самом центре ПарижаДень убиваю. Мне скучно. Мне жарко.В небе творение Эйфеля вижуИ нашу сестрицу в Останкине жалко.
Сердце дурью маетсяВ сладкой пелене,И вовсю стараетсяМилый шансонье.
Здесь я знакомых не встречу случайно,И не поймет мадмуазель, что напротив.И от того на душе так печально, —Видно, привык жить я в водовороте.
И ледышка хилаяТопится в вине,И мой слух насилуетМилый шансонье.
Так в забытьи по прекрасному летуДушу мою где-то черти носили.В центре Парижа раздолье поэту —Ну почему это все не в России?
И поет о летеИли о весне? —Прямо в сердце метитМилый шансонье.1999 год
Шансоньетка
Вечер по стеклу размазан,На десерт дают стриптиз.Раздевается не сразу —Снизу вверх и сверху вниз.— Ах, какая!.. Ух, какая! —Языки сощелкали.В яркий свет себя макаяИ глазенки — щелками.
Шансоньетка! Заведенная юла.Шансоньетка. Не до углей,не дотла —Выгорает до окурочка.Дурочка.
Не столкнусь с тобой в метро я.И не увяжусь пешком.Здесь ползала землю роет,Норовит тряхнуть мешком.И ни слёз в тебе, ни страха,Ни влечения к рублю.Ну, давай еще полвзмаха —И я тебя почти люблю.
Шансоньетка! Заведенная юла.Шансоньетка. Не до углей,не дотла —Выгорает до окурочка.Дурочка.Но чего не будет точноНи по просьбе, ни на спор:В самом издыханьи ночи,В самый шапочный разбор,Передушен, напомажен,Зябко окунаясь в дым,Твой окурок рядом ляжетС недокуренным моим.
Шансоньетка! Заведенная юла.Шансоньетка. Не до углей,не дотла —Выгорает до окурочка.Дурочка.1993 год
Шара-бара
В дальнем городе, где детство, свесив ноги,Азиатской пыльной маялось жарой,Проезжал смешной старьевщик по дороге,Зазывая всех своей «шара-барой».
И менял он на бутылки и обноскиЛеденцы и много всякого добра,И кричал на все лады и отголоски:— Есть шара-бара!..
Я уехал. Я слоняюсь по столице,Городской и светской хроники герой.Здесь старьевщика другого колесницаЗазывает золотой «шара-барой».
Он меняет душ обноски на обновки,Он торгуется с утра и до утра.От Кремля старьевщик катит до Рублевки.— Есть шара-бара!..
Я уехал. Время краски тихо стерло,За плечами годы встали в длинный строй.И теперь, до хрипоты срывая горло,Пробавляюсь я и сам шара-барой.
Обгоняючи попутные упряжки —Знать, такая на дворе стоит пора —Вот и я стихи меняю на бумажки.— Есть шара-бара!..Шара-бара. Давай меняться, только свистни.Мониста дней на щепки из-под топора.Меняю жизнь еще хотя бы на полжизни.Шара-бара… Шара-бара.2007 год
Шарк… шарк…
