И Федунов присел на приступке конторы, вцепился руками в голову и простонал:
— Угробятся. Все угробятся.
Дрезина с Кириллом Ждаркиным, Богдановым и Наташей Прониной неслась по узкоколейке, громыхая, покачиваясь так, что все время казалось — вот-вот она свернется набок, стукнется и рассыплется. Местами огонь уже подходил к насыпи узкоколейки, обдавал жаром пассажиров в дрезине. И машинист, прикрывая лицо мокрой тряпкой, шутил:
— Пронесло… о господи, воля твоя.
Богданов не мог сидеть спокойно; несмотря на то что дрезина неслась с невероятной скоростью, он все время рвался вперед и бормотал:
— Люди! Чтоб ни одного человека огню! В этом, в этом суть, — и глаза у него наливались тоской.
Кирилл ничего не говорил. Он ясно понимал, что они едут в самое пекло пожара, что через десять — пятнадцать минут по узкоколейке уже нельзя будет вернуться, что там на участке около семисот человек. Хорошо, если пожар вспыхнул только в одной стороне участка. Но и тогда надо будет пробиваться через топи, а это не менее опасно, чем пожар.
«Что ж делать? Ага, вот что. По приезде немедленно загнать всех в озера, в карьеры. Пусть переждут в воде», — решил Кирилл и, повернувшись к Богданову, закричал, чтоб перебить грохот дрезины:
— В воду! Людей немедленно всех загнать в воду! Понимаешь?
Но на участке людей уже не было: они рассыпались по лесам, по торфяникам, и только сотни полторы де-вушек-торфушек набилось в маленькие деревянные вагончики-короба застрявшего поезда. Они молча, пугливо, как кролики, поглядывали оттуда.
Огонь шел стеной со всех сторон. Он шел кольцом, валил сосенки, забирался в глубь девственного торфа. Прогоревший торф проваливался, и тогда из ям вылетало буйное пламя. Путь с участка был перерезан, и отступать, казалось, было некуда, но еще безумней было сидеть и ожидать исхода тут, в этих деревянных вагончиках-коробах.
— Кто это придумал? — выпрыгивая из дрезины, проговорил Кирилл и, подбежав к первому вагончику, крикнул: — Вылезай! Сейчас же вылезай — и в воду. Куда поедете? Там огонь!
Девушки было зашевелились, но машинист, очевидно не разобрав приказания Кирилла, пустил паровозик. Паровозик завозился, издал пронзительный, жалкий свисток и тронулся.
— Куда? Куда тебя черт понес! Вернуть! Наташа! — с еще большей силой закричал Кирилл, показывая на паровозик.
Наташа была почти у самого паровозика. Она кинулась, нагнала его и на ходу впрыгнула к машинисту.
Паровозик не остановился. Он поскакал во всю прыть по раскаленным рельсам и попал в полосу сплошного огня: огонь бушевал по обе стороны узкоколейки, превратив торф в пепельную, дышащую синей спокойной дымкой золу. И, глядя на эту золу, казалось, что она никакой опасности в себе не таит: в нее даже хотелось сесть. Паровозик чуточку замешкался, дернулся: машинист, видимо, хотел дать задний ход, — но в этот миг провалился деревянный прогоревший мост, и паровозик, будто в шутку, свалился набок.
— Ох! ты-ы! — вырвалось у Кирилла, и он кинулся к вагончикам.
Первой показалась Наташа. Она вскочила на бок паровозика и успокаивающе помахала Кириллу рукой и даже что-то хотела сказать, но в эту минуту раздался раздирающий крик торфушек: загорелись деревянные короба, и торфушки, обезумев, не понимая того, что они делают, начали прыгать в серопепельную, манящую своей спокойной дымкой золу и тут же приседали, хватались руками за босые ноги, корчась, извиваясь, вспыхивая.
— Кирилл! Кирилл! — в ужасе прокричала Наташа и, ничего не соображая, подчиняясь стихии, желанию спасти торфушек, кинулась к ним и тоже присела в серо-пепельную золу, молниеносно превращаясь в маленький пылающий костер. На миг она было поднялась, двинулась в сторону Кирилла, но огонь схватил ее и метнул в пекло.
7
Весть о пожаре быстро разнеслась по строительной площадке.
Прорвавшись сквозь огонь, бегущие с четвертого участка люди рассказывали подробности катастрофы — и то, как Наташа вскочила на паровозик, как она махала рукой Кириллу и как кинулась к торфушкам и погибла в огне. Наташу многие знали на строительстве как начальника второго участка и как комсомолку, и весть о том, что она погибла в огне, подняла людей на ноги. Но тут подоспела другая весть. Рассказывали очевидцы, уверенно и подробно: в огне погибли Кирилл Ждаркин и Богданов. Они находились совсем поблизости от поезда с торфушками, и когда торфушки начали прыгать из коробов в золу, они оба кинулись спасать их, но огонь ошалело налетел на свою новую жертву. Богданов метнулся к воде, но огонь преградил ему путь, смял его. Кирилл же Ждаркин хотел было выхватить Наташу из пламени, но торф под ним провалился, и Кирилл сгинул в ревущем котле. Весть о гибели Кирилла Ждаркина и Богданова немедленно приостановила работы на строительных площадках. Люди, оставив котлованы, недоделанные корпуса цехов, коксовые печи, железнодорожные станции, канцелярии, квартиры в каменных домах, землянки, — десятки тысяч людей, прихватив с собой топоры, лопаты, ведра, ринулись на пожарище. А оттуда, с пожарища, им навстречу бежали обезумевшие торфяники, торфушки. Они бежали, никого не замечая, стремительно обгоняя друг друга, врываясь в вокзал, заполняя пассажирские поезда, товарные вагоны, все время выкрикивая одно и то же слово:
— Оман! Оман! Оман!
Вскоре, как только весть о гибели Кирилла и Богданова разнеслась по площадке, к Стеше пришла Маша Сивашева. Она боялась, что упорные слухи о гибели Кирилла сразят Стешу, еще не совсем оправившуюся после родов, и Маша хотела разуверить ее, убедить в том, что все это болтовня. Но, войдя в квартиру, она сама присела на стул у двери и молча протянула руку к Стеше.
Стеша полулежала на диване, упорно всматриваясь в ту сторону, где был расположен четвертый участок.
— Зачем? Зачем я его послала? Зачем я его послала? — беспрестанно повторяла она, крепко держа за руку Аннушку.
— Стешка! Милая… Стешка, — вырвалось у Маши, и, шатаясь, она подошла к ней, вцепилась своими тонкими пальцами ей в колени. — Ведь это же только слухи. Ведь… ничего же… Вон смотри — и гарь пропадает.
— Зачем? Зачем я его послала? — Стеша посмотрела на Машу тупым, злым взглядом.
— Мама! Не надо, — вдруг строго проговорила, точно взрослая, Аннушка. — Не надо. Вот я пойду и приведу Кирилку.
Стеша, чтоб отвлечь ее от беды, которая так неожиданно свалилась на них, попросила:
— Ты лучше пойди и посмотри, что делает братишка, — и, поворачиваясь к Маше, добавила, улыбаясь: — А мы ему еще не дали имени, — и снова потускнела, мертвенно вглядываясь вдаль, шепча: — Если бы я могла! Ах, если бы я могла, я побежала бы туда.
Прошел час, два… наступила ночь — темная и страшная.
Слухи ползли разные.
Говорили, что Кирилл и Богданов будто бы прорвались сквозь огонь и их видели на шестом участке в толпе. Говорили, что их, обгорелых, посадили прямо в вагон и отправили в областной город. Говорили, будто бы они вовсе не пострадали от огня, но на них напали обезумевшие торфяники, избили их и сбросили в озеро. Говорили, что в горах поднялись земляные жители и разгромили продовольственные склады. Говорили… Говорили разное, но все это было тревожное, страшное, и с каждым новым слухом Стеша все больше гнулась, блуждая по комнате тусклыми, мертвыми глазами. А совсем поздно ночью в квартиру торопливо ворвался редактор местной газеты Бах.
Бах, несмотря на свои молодые годы, был уже лыс. Ходили слухи, что лысину он себе сделал каким-то искусственным способом. Он всякий раз, проходя через сторожку, дразнил собаку, завывая и лая; заигрывал с ребятишками на улице. И дома у себя Бах — об этом все знали — был груб с сыном и женой.
«Балаболка», — называл его Кирилл.
— Прошу, прошу, — резким, лающим голосом заговорил Бах, выводя из-за своей спины главного инженера строительства Рубина.
Всегда причесанный, приглаженный, аккуратный, в эту минуту Рубин поразил Стешу своей растрепанностью: фуражка у него сидела боком, брюки были смяты, но в руке он держал чистый платок, точно собирался плакать.
— Ну, — быстро, тем же лающим голосом заговорил Бах, снимая пенсне. — Надо приготовиться. Вы, товарищ Огнева, член партии и должны понимать, что потеря одного человека, даже самого близкого вам, не должна бросать вас в уныние.
— Что? Что? Что вы! — Стеша задохнулась и замахала руками.
Но Бах понял ее, очевидно, по-своему и продолжал еще более возвышенно:
— Революция требует жертв.
— Уйди! — зашипела на него Маша. — Уйди! Идиот, — и кинулась к Стеше.
Стеша не дышала. Она свалилась на диван, даже не дрогнув.
— Я только хотел узнать… Мне нужны сведения… в газету… Ведь надо оповестить… — И, пятясь к двери, Бах впервые за свою жизнь смутился.
Инженер Рубин присел на кончик стула. Он плакал. Плакал он молча, стыдливо вытирая слезы белым мягким платком, и шептал:
