В Бретани трудно избавиться от мысли, что эти сугубо христианские скульптуры — наследницы древних языческих мегалитов, каменных сооружений 4-5-тысячелетней давности. Смысл их не разгадан, но ясно, что практической пользы тут нет — они воздвигались для религиозного культа. Мегалиты встречаются в Европе, и больше всего их в Бретани (под Карнаком — целые поля из многих сотен камней). И здесь, как нигде, ощущаешь связь времен: как близко мы к тому, что скрывается под сокращением «до н. э»
Чувство прикосновенности во времени сопрягается с отнесенностью в пространстве. За Бретанью — только Америка, и эта наглядно ощутимая безбрежность волнует. Понятно, почему самые лихие корсары были из Бретани, а двум из них — Сюркуфу и Дюгуа-Труэну — поставлены памятники на стенах, окружающих Сен-Мало. Отсюда же в 1534 году ушел Жак Картье, чтобы открыть устье реки Святого Лаврентия, то есть — Канаду. Он, правда, думал, что добрался до Азии. Аналогичный случай произошел с Колумбом, что никак не помешало исторической судьбе ни Канады, ни Америки.
Русскому человеку Бретань преподносит отдельные подарки. Под Оре можно положить цветы на могилу Софьи Ростопчиной, дочери московского генерал-губернатора, ставшей знаменитой французской писательницей графиней де Сегюр. Под Конкарно — дворец княгини Зинаиды Нарышкиной-Юсуповой, архитектурное безумие которого нельзя вообразить, пока не увидишь. А где же еще такое можно построить, как не в Бретани, которая вообще не похожа ни на что.
Тройная Троя
Тот, кто захочет посетить Трою, может быть разочарован внешними впечатлениями, но только если не подготовился, если всего запаса — фильм Вольфганга Петерсона с Брэдом Питтом. Не надо даже погружаться в книги, хотя и это неплохо. Главное — правильно настроиться.
Из европейской, самой примечательной, части Стамбула пересекаешь Босфор по мосту Ататюрка, единственному в мире соединяющему два континента. В азиатские районы города турист обычно не попадает, но стоит заехать и убедиться, что в Стамбуле все не так: в Европе — нескончаемый базар, в Азии — чинно и солидно.
По дороге вдоль Мраморного моря будет Бурса — первая и до XV века столица Оттоманской империи. Сейчас это миллионный город с несколькими замечательными мечетями и старыми домами, но в Стамбуле видели и получше, так что Бурсу можно объехать. Возле городка Лапсеки начинается пролив Дарданеллы. Здесь надо остановиться и с элегической печалью взглянуть на воду, вспомнив легенду о Геро и Леандре. Каждую ночь молодой человек плавал из Азии в Европу и утром обратно, а девушка зажигала на окне путеводную лампу. Межконтинентальные заплывы кончились плохо: лампа погасла, юноша утонул. В этом месте Дарданеллы переплыл лорд Байрон, чем очень гордился, и всем писал, что повторил подвиг Леандра — как-то упуская из виду, что тот плавал еженощно, а он единоразово.
В Чанаккале стоит зайти в музей, посвященный Галлиполийской кампании 1915 года, когда в этих краях погибли 110 тысяч солдат: 45 тысяч британцев, французов, австралийцев, новозеландцев, а с другой стороны 65 тысяч турок. В 1920–1921 годах на полуострове Галлиполи нашли временное убежище 50 тысяч врангелевских солдат и офицеров. Тысячи из них умерли здесь от ран и болезней.
Из Чанаккале по направлению на Измир дорога изгибается внутрь материка, поднимается в гору, и с вершины, покрытой соснами и дубами, открывается она, Троя. То есть место, где она была. И даже если ты знаешь только голливудский фильм, захватывает дух.
Через местечко Гиссарлык выезжаешь к раскопкам. Здесь экспозиция, не важно какая. Если бы греки соорудили такого деревянного коня, который стоит там, троянцы ни за что бы не открыли ворота. Но все дело — в ощущении, воображении.
Все три Трои — место, книга, фильм — значительны.
Троя — одно из важнейших понятий культурного кода человечества на протяжении веков. Прежде всего, Троя — исток всей европейской литературы. Первая известная нам настоящая книга — гомеровская «Илиада» — поражает совершенством, до которого тянуться и тянуться. Чуть не три тысячи лет назад в ней уже было все — глубокая психология и увлекательный сюжет, яркие портретные образы и массовые батальные сцены. Больше того, история о взятии Трои — готовый режиссерский киносценарий, даром что Гомер был слепой. Петерсону и другим авторам блокбастера надо было только вникнуть в «Илиаду»: там раскадровка, динамичный монтаж эпизодов, быстро перемежающиеся планы — общий, средний, крупный. Чтение «Илиады» — не только интересное, но поучительное и отрезвляющее занятие: все уже было.
Троя — еще и символ, лучше сказать — синоним познаваемости. То, что во второй половине XIX века Генрих Шлиман раскопал остатки города, разрушенного в XIII веке до нашей эры, то есть — за тридцать одно столетие (!) до этого, доказывает, что не только пространство, но и время нам подвластно. Ощущение — ошеломительное. Порыв — вдохновляющий. Можно напрячься и попробовать, например, выяснить имя- отчество своего прадедушки.
Сикстинский город
Года три не был я в Дрездене — и изумился. Есть отчего: все- таки еще совсем недавно это была безусловно Восточная Германия, почти ГДР. Особенно когда шел от вокзала к центру по Пражской улице мимо унылых кубиков знакомой эпохи. Теперь дорогу обставляют тоже кубы — но совсем другие: очень впечатляющие стеклянно-металлические, тоже не сильно приветливые, однако из другой эры, завтрашней. И они не слишком уютны — но не от бедности и убожества воображения, а, наоборот, от разгула богатства и передовых строительных концепций.
Зато за Старой рыночной площадью (Altmarkt), которая сейчас обзавелась роскошным торговым центром, начинается тот Дрезден, который был до 13 февраля 1945 года.
В ту ночь с 13-го на 14-е три волны англо-американских тяжелых бомбардировщиков смели три четверти города, который помпезно, но небезосновательно именовался Флоренцией на Эльбе. Начиная с XVI века саксонские курфюрсты и короли скупали картины и скульптуры в Италии, Франции, Голландии, Чехии, Германии. Замечательно читать эти отчеты стратегического размаха: «послал в Дрезден 232 картины за четыре года», «отправлены сто картин из коллекции моденского герцога», «в Амстердаме и Гааге приобретены 200 картин», «куплены 268 картин из коллекции графов Валленштейн в Дуксе» (это нынешний чешский Духцов, где последние полтора десятка лет жил и умер Казанова).
Поискать еще в мире здание, равное тому, в котором разместилась Дрезденская галерея. Гармоничнее дворцового ансамбля Цвингер, легкого, изящного и одновременно основательного — разве что полотна, развешанные по стенам его залов. Да и вся выходящая к Эльбе площадь при Цвингере хороша — с оперным театром, кафедралом, замком.
Дрезден с XVIII столетия стал синонимом художества. То- то по сей день «Спящая Венера» Джорджоне мелькает на дрезденских улицах чаще, чем Шарон Стоун. Рафаэлевская «Сикстинская мадонна» — чаще Мадонны. При этом растиражированность Венеры вполне объяснима — красивая голая женщина, на нарах сказали бы: «сеанс». С Рафаэлем сложнее, и вот это самое любопытное. Как с Джокондой. Но у той хоть улыбка, которая завораживает и озадачивает: чего улыбается? Чему? Кому? Нам, наверное. Но откуда мог знать Леонардо, что мы так исступленно будем впериваться взглядами в его модель? С «Сикстинской мадонной» же совсем тайна: мало, что ли, Мадонн у тех же итальянцев. Но нет лица такого чистого свечения — ни на картинах, ни в жизни. И быть не может, оттого и глаз не оторвать.
За Рафаэлем и прочими художественными радостями идешь за Альтмаркт, и тот прежний ренессансно-барочный Дрезден, который был по камушкам раскатан в ночь с 13 на 14 февраля 1945 года и по камушкам собран в последующие десятилетия, — подлинное диво, которое и должен венчать несомненный и чарующий шедевр. Правильно, что Рафаэлева Мадонна здесь на трамвайных остановках: надо напоминать местным и приезжим о человеческой жестокости и человеческом величии.
Понятно, что город раздолбали, мстя за варварские бомбежки Ковентри и Лондона, но почему же выбрали Флоренцию на Эльбе? Через полгода ведь исключили же Киото из финального списка на ядерный удар.
Дрезден не пощадили. А к 60-летию той ночи, в феврале 2005-го, на торжества установки креста на церкви Богоматери, Frauenkirche, разрушенной до кучи мусора и полностью восстановленной, из Ковентри приехал сын английского летчика, бомбившего Дрезден. Он литейщик, он и отлил у себя в Англии этот крест.
Сказания о Праге
«Старинные чешские сказания» Алоиса Ирасека были среди моих любимых книг в детстве. Сказки не уважал, а вот сказания — вполне. Ничего случайного не бывает — видно, как-то предчувствовал, что через десятилетия поселюсь в Праге.
