— Отдай мне его, — сказал я и протянул руку.
Она покачала головой.
— Это не твое дело!
— Нет, мое! Я тебе брат, и если ты любишься тут с каким-нибудь мальчишкой-молокососом из селения…
Она поглядела на меня с каким-то странным выражением лица.
— Если я и занимаюсь этим, — медленно выговорила она, — это мое дело….
— Не тогда, когда он заставляет тебя плакать!
Она открыла было рот, но тут же закрыла его. Похоже, слезы прекратились так же внезапно, как начались. Положив руку мне на грудь, она слегка похлопала меня, словно Лайку, которую она, бывало, почесывала за ушком.
— Порой ты и вправду бываешь жутко милым, — сказала она.
И покуда я по-прежнему, застыв на месте, размышлял, как понимать ее последние слова, она проскользнула мимо меня, швырнув по пути письмецо в колодец.
— Сегодня ни одного яйца нет! — крикнула она матери.
Я поднял размалеванное яйцо. Оно было совсем легкое, так что никак не могло быть деревянным, но я не знал, из чего же оно сделано. Я снова составил вместе обе половинки.
Теперь я увидел, что там были не только завитки, но и какое-то животное — не то морская змея, не то дракон. Яйцо мерцало маслянистым блеском, словно рисунок еще не высох. Оно казалось красивым и причудливым, совсем не похожим на то, что мог бы сделать мальчишка из здешнего селения. А к тому же, разве не чудно начинать так любовное послание? «Я не хочу пугать тебя». Я, по правде говоря, еще не был горазд писать любовные послания. Но если бы мне пришлось посылать письмо девочке, я бы так начинать его не захотел.
— Дина! — пробормотал я. — Во что же ты вляпалась?
Невеселый ужин был у нас в тот вечер. К нам как раз пришел в это время кузнец, чтобы вернуть Вороную. Он сказал, что все-таки не смог ее продать. Но, говоря это, он не поднимал глаз и вообще не смотрел в сторону матушки.
— Ничего, — молвила она. — Тогда придется нам самим попытаться…
Он кивнул.
— Это хорошая кобылка, — похвалил он. — Может, вам стоит продать ее в Ткацкое или же чуть подальше к югу. Пожалуй, там найдется немало охотников на такую хорошую лошадку.
«Ну, не в Глинистое же, — подумал я. — Неужто это все из-за призраков украденных кур?»
Кузнец ушел, а мы сели за сколоченный мною стол. Хлеб и крапивный сун на ужин! Я был близок к тому, чтобы пожелать: пусть бы мы были теми, кто украл кур или паштет. Из мясного у нас теперь оставались добытые мной кролики. Дина сидела бледная и лишь ковыряла в миске, а у Розы по-прежнему было такое выражение лица, что казалось: вот-вот грянет гром.
— Нам что, никак не избавиться от кислых физиономий? — в конце концов спросила мама. — Так или иначе, продадим эту лошадь. А селение раньше или позже настроится на иной лад, изменит свое мнение, если не само по себе, так когда поймают настоящего вора.
Нико откашлялся:
— Катрин. Ты не помнишь Катрин?
Матушка кивнула:
— Маленькая, темноволосая. Самая младшая из твоих учеников.
— Да. И вот Катрин обмолвилась, что знает, как попасть в курятник на постоялом дворе. Может, стоит поразмыслить: не посторожить ли там ночью?
Мама покачала головой.
— Пусть селение само улаживает это дело, — сказала она. — Нам лучше держаться подальше, отстраниться от всего этого.
Дина поднялась и взяла свою шаль.
— Ты куда, юная дама? — спросила матушка.
— Я забыла мотыгу и корзинку возле бобовой делянки, — ответила Дина. — Лучше забрать их, пока не стемнело.
Она метнулась за дверь, прежде чем мы успели вымолвить хотя бы слово.
Я тоже встал.
— А что забыл ты? — резко спросила мама.
— Ничего. Я только хотел помыть посуду.
— Давин, уж не захворал ли ты?
У меня покраснели щеки.
— Я здоров!
С молниеносной быстротой собрал я глиняные миски и вынес их к колодцу. Я бухнул их в ведро с водой и завернул украдкой за угол хижины, чтобы увидеть бобовую делянку.
Дины там не было. Я успел лишь мельком заметить ее меж деревьев, прежде чем она исчезла из виду.
Я так и думал. У нее свидание! Ей нужно с кем-то встретиться.
Я вернулся к ведру с водой и начал перемывать миски. Я уже все сделал, а Дина еще не вернулась обратно.
— Ну, берегись теперь, Дина! — пробормотал я.
Я еще раз подошел к углу дома и заглянул в лесную чащу. По-прежнему никакой Дины… Еще немного, и мне придется искать ее. Что ни говори, ей было всего двенадцать годков, а уже почти стемнело. У меня из головы не шло странное начало письма: «Я не желаю пугать тебя». Чем больше я думал об этом, тем сильнее одолевало меня беспокойство.
— Давин!
В открытых дверях хижины стояла мама.
— Да!
— Где Дина?
— Я не видел ее. Но она, верно, скоро вернется.
— Попытайся отыскать ее!
В голосе матушки слышалось беспокойство, и я хорошо понимал его. Я лишь кивнул в ответ и направился к лесной опушке, где в последний раз видел Дину.
Едва миновав первые деревья, я заметил ее. Она шла мне навстречу, тяжело дыша и задыхаясь, неподвижная рука ее была отставлена в сторону.
— Меня ужалила змея! — сказала Дина.
И с этими словами она упала на колени, так что мне пришлось почти весь остальной путь нести ее домой на руках.
На предплечье Дины виднелись две кровавые полоски и следы двух клыков.
— Она свалилась на меня, — сказала Дина. — Сверху, с дерева!
Я не поверил, что здешние змеи взбираются на деревья. Но с этим можно было подождать.
— Какого она была цвета? — резко спросила мама и натянула кожаный шнур, которым перехватила руку Дины.
Я знал, о чем она думала. Если змея медно-зеленая, то это мог быть уж, какого я видел у силков, яростный, злобный, но не ядовитый.
— Буро-оранжевая, — сказала Дина.
Стало быть, ядовитая!
— Давин, — неестественно спокойно произнесла мама. — Дай мне нож!
Я дал ей нож. Моя рука дрожала. Я не понимал, почему ее рука так тверда! Быть может, оттого, что иначе просто нельзя. Ведь ей придется резать…
— Медянка! Ее яд убивает. Много ли смертельного яда впитала рука Дины?
— Зажги лампу! — велела мама. — Я не вижу, что делаю!
Нико зажег фитилек лампы и поднял ее так, чтобы свет поярче падал на руку Дины. Дина лежала теперь на столе, где еще совсем недавно стоял крапивный суп.
— Роза, забери Мелли наверх, на полати, расскажи ей какую-нибудь сказку! — велела мама.
Роза молча кивнула и взяла за руку Мелли. Девочка боязливо таращилась на руку Дины и сперва не желала уходить.
— Иди с Розой! — велела мама, и Мелли послушалась.
Какой-то миг матушка подержала нож на огне лампы. А потом посмотрела в глаза Дине.
— Это всего лишь один миг, моя малютка, сокровище мое! — прошептала она.
Дина, не произнеся ни слова, каким-то бледным взглядом смотрела на нее, но я видел, что она стиснула зубы.
Матушка приложила лезвие ножа к руке Дины, прямо над укусом. Затем быстро сделала разрез в форме креста. Всего раз Дина жалобно всхлипнула, но этот сдавленный, похожий на вздох звук пронзил меня, проник до мозга костей. Мама, приложив губы к ранке, высасывала кровь и сплевывала ее, высасывала и сплевывала. Только бы это и вправду помогло! Матушка продолжала высасывать кровь и сплевывать. Дина, не издавая ни звука, смирнехонько лежала на столе, хотя ей наверняка было больно. Сверху слышался голос Розы, пытавшейся рассказать Мелли какую-то сказку. Она то и дело сбивалась, повторяла одну и ту же фразу два или три раза, но Мелли ее не перебивала. Сомневаюсь, что она слушала Розу.
— Принеси мою корзинку, Давин! — сказала в конце концов мама. Ее губы были в крови. — И котелок!
Я принес корзинку и котелок. Матушка взяла из корзинки небольшую глиняную фляжку.
— Это спирт, — сказала она Дине. — Будет щипать, зато очистит рану!
Матушка плеснула спирт в ранку. Дина ловила ртом воздух и закусывала губу.
— Больно! — прошептала она.
— Я знаю, малютка, сокровище мое! Но самое худшее скоро пройдет и останется позади!
Только бы эти слова сбылись. Я ни разу не видел, чтобы кто-то умирал от змеиного яда, но я наслушался немало убийственных историй об антоновом огне[8] и слепоте, и о людях, что синели, задыхаясь, и умирали. «Такого с Диной не будет, — сказал я себе. — Она ведь пришла сама, своими ногами, ей наверняка досталось не очень много яду! Да и укус медянки не всегда смертелен. Далеко не всегда…»
Мама смочила повязку в испускающей пар горячей воде из котелка. Она дала ей лишь миг остыть, прежде чем наложить на руку Дины.
— Чистые простыни в сундуке, — сказала она. — Поменяй постель.
Я принес простыни и начал их стелить. Матушка развязала кожаный шнурок, и с губ Дины снова сорвался слабый звук. Мама провела рукой по ее лбу.
