Я подумал, что главная твоя сила – умение жить в себе, за счет себя, умение найти путь для получения новых знаний. В тебе изначально есть страсть к знаниям, то есть к развитию, которое возможно только за счет внутреннего постижения, внутреннего усилия. Девочка моя, тебе еще расти и расти, ты еще будешь такой большой, какая может быть мне сегодня даже и не видится. Знаешь, я тобой горжусь, ты – месяц в новой жизни, но уже преодолела и панику, и страх, и начала нормально двигаться, вгрызаться в эту новую юдоль. Ты умница.
Девочка моя! Тебя мне очень не достает. Я хочу тебя видеть, хочу тебя осязать, хочу тебя чувствовать, быть вместе с тобой, куда-то идти, что-то делать вместе, обсуждать что-то. Девочка моя, мне очень нужно, чтобы ты была сильной, чтобы ты была решительной. Мне порой настолько все тошно, что ничего не хочется. Но мое состояние никак не должно влиять на твое состояние, пускай ты становишься еще решительнее, еще злее на то, что мешает нам. Нам нужно создать новые обстоятельства, которые позволят преодолеть или развить, или дополнить, или усилить существующие.
Люди-звезды вспыхивают на горизонте внезапно, они горячи, но и сгорают также быстро, войдя в плотные слои атмосферы. Взрослые скорее взрослеют, дети раньше уходят в школу. Вот что дает звездный импульс, всем вспышка сверхновой дарит восторг и воодушевление, вдохновение и, сохраняя юность души, развивает чувство времени. Прекрасное состояние: сохранить юное восприятие души, сохранить непосредственность, но и иметь реальное чувство реального времени. Это задача задач, это то, ради чего люди живут и делают себя, историю: адекватно воспринимать, без стереотипов, но и ничего забывать, не забывать того, что составляет канву событий, ход времени. То есть все видеть, и все понимать: это – общая проблема и общее правило судьбы для тех, кому удается сохранить свою судьбу.
Возможно, задача не в том, чтобы победить судьбу, но в том, чтобы сохранить судьбу, чтобы рядом действий не разрушить гениальную линию судьбы. Впервые мне эта мысль пришла в голову – со всей ее очевидностью.
Странно, прежде я думал обратное, что, мол, с судьбой надобно бороться, что, если следовать судьбе буквально, то кроме униженности и подчиненности, ничего иного судьба дать не может. И мне пришлось долго и сильно биться с уготованным мне от рождения, и, кажется, я увлекся, и в пылу борьбы стал бороться со своим естеством, со своей изначальной судьбой, которая не имеет отношения к наносному, к искусственному.
Вот теперь и пытаюсь вернуться к этому естеству, к великому и простому. Я может быть умру в прежнем, но я непременно появлюсь в новом, в великом и простом, внешнем и внутреннем, во всем и во всех.
И вот еще что. Сдается мне, что когда-нибудь наши с тобой письма будут опубликованы. Какой-нибудь исследователь, нашедший их, или купивший у наших наследников пакет с письмами, будет на седьмом небе от счастья. Надо дать ему хороший материал для изучений самых прекрасных, самых романтичных, самых чистых и самых откровенных, самых непристойных и самых любвеобильных писем конца 20 столетия. Конечно, мы не самые-самые. Но мы это записали, а те, которые самые-самые – не записали, но ведь не записанный факт, это – не факт, то, что не записано, не рассказано, не передано никому, – как бы и не состоялось вовсе. А мы состоялись, мы состоимся.
Тут же поймал себя на мысли, что мое – „очень давно“ – предполагает лет десять или около того тому назад. Но ведь это уже будет почти твой возраст, но, когда я вспоминаю о твоем возрасте, ты необычайно близка, а когда я думаю о своем возрасте десять лет назад – это очень далеко. Может быть потому, что в твоем возрасте я был как-то очень мал, может быть потому, что ты сильнее меня, может быть потому, что у тебя сильнее наследственность, может быть потому, что я буду жить почти до девяносто лет, и моя жизнь строится, исходя из иного возраста, из иных возрастных категорий. Не торопись взрослеть, говорю я себе, торопись быть ответственнее и мудрее, но не взрослее, ибо, так называемая взрослость, ничем иным кроме как стереотипами, огрубением, затвердением и стандартами человека не наделяет, взрослость – это привычки, набор привычек, набор автоматизмов. Старость – это стандарты, чем больше человек подчиняется стандартам, тем он и выглядит старше и становится старше. Святой всегда молод, потому что святой свободен от привычек и стереотипов, но поскольку святой – человек, то и он поддается однажды последней привычке – смерти, а потому когда-то умирает. Теоретически – я знаю – святой может вознестись на небо, то есть сломать границу между телесным и духовным в сознательном состоянии, но для этого святой – когда-то человек – должен быть абсолютно независим от окружающего мира, поскольку связь с окружающим миром (то бишь привычками) – это и есть мир, который и есть набор привычек, нет привычек – нет стандартного мира.
Ну так вот, я очень давно понял, что моя главная задача – остаться в будущем, оставить след в истории развития цивилизации, то есть победить физическую смерть, а для этого нужно жить иначе. Установить в своем собственном лице духовный мир, духовное царство.
Ты прекрасно пишешь. Твое очередное письмо – это песня любви, песня желания, эротическая песня. Тебе нужно раскрепоститься и пробовать писать. Непременно веди дневник, возможно, дневник потом перерастет в нечто более значительное по языку, смыслу и стилю.
Ничего подобного в русской литературе нет. Женщина в России, а в русской литературе особенно, всегда бестелесна и очень скрытна, до болезненности скрытна (кстати, одна из причин этой скрытности или бестелесности – всепоглощающее мужское авторство, в России практически не было стоящих женщин-прозаиков). В выражении эротических настроений, устремлений и предпочтений тебе удалось высказать то, что я всегда хотел услышать из уст или прочесть из рук женщины. Ты – прелесть, ты пробила некоторую брешь в русском языке. И не только, и даже, может быть не столько в языке. Ты разрушила некий стереотип, сложившийся в российском обществе по отношению к женщине, к ее поведению, к общественным выражениям ее чувств и мыслей. Вначале (сегодня я много раз прочел это письмо) я читал твое письмо в маленьком кафе, на Тверской. Затем посмотрел внимательно через стекло на идущих мимо женщин. Показалось, что у всех на лицах лживое, ханжеское, застывшее навсегда выражение псевдоромантических, псевдоцеломудренных созданий, которые „никогда даже и помыслить не могут о чем-то материальном, о телесном, о чувственном, об эротизме, о чем говорят и думают эти грубые мужчины“. Самое отвратительное в том, что эту маску надели на женщину мужчины, и женщина со временем полюбила эту маску ханжества и искусственной целомудренности, поверив в то, что она должна всегда нести в себе образ девственности. Невинности – да, но не девственности.
Святым можно попытаться стать при жизни, но став женщиной, невозможно стать вновь девственницей. Ты сбросила эту изначальную ложь. А это означает утверждение настоящего равенства во всем. Равенство возможно только в том случае, когда с обеих сторон нет ханжества и искусственности, стереотипов.
Женщина создает о своей жизни тайну, которой постоянно возбуждает к себе интерес мужчины– исследователя. Стоит прорвать эту тайну и там дальше ничегошеньки. Редко, два-три обрывка случайной мысли, порой несколько законченных ощущений, и все, пустота, и постоянное животное желание. Редкие женщины могут сбросить тайну, чтобы показать всему миру человека во всей красе. Но еще более редкие после обнажения могут вновь набросить на себя покров тайны, не во имя сокрытия тайны, а во имя игры мысли, и не против, а во имя.
Ты стала свободнее не только в письмах, ты стала свободнее в общении, ты стала свободнее в жизни. Ощущение, что ты освободилась от каких-то запретов, которые тебе мешали, на тебя давили, ты стала спокойнее и легче, свободнее изъясняться обо всем. Умница, ты преодолела какой-то большой свой комплекс, сбросила какой-то сильный зажим.
Я поймал себя на том, что ты мне таким образом подарила радость нового узнавания, причем не только своей, но и женской природы. В моем представлении мужской и женский миры еще чуть сблизились, в моем представлении между ними стало еще больше общего. Может быть, это покажется циничным, но, мне кажется, что я стал немного лучше, после подаренного тобою открытия, относиться к женщинам, впрочем, одновременно и хуже, потому что мир, в котором пребывает, вероятно, большая часть „несравненных созданий“, полон глупостей, условностей и стереотипов.
У тебя стремительный, краткий, точный и очень емкий язык. Тебе удается фиксировать очень тонкие вещи, тебя слушаются слова. Это очень важно. В каждом слове есть – мысль, чувство, конкретное движение, осязается гармония между чувством, разумом и языком, который соединяет абсолютно полярные человеческие качества воедино.
