Гостиная имела три больших арочных окна. Одно, посередине, было наглухо забито досками, а остальные два весьма аккуратно были заделаны кусками органического стекла, соединенными между собой толстой медной проволокой. Если в окна и поддувало, то не очень. На зиму, наверное, все щели затыкались тряпьем, так что жить было можно…
Гостиная была пуста. Все, видимо, ушли на «работу» И только Гришка-пройдоха сидел на складном стульчике возле окна и читал книгу. Когда я подошел к нему, то обратил внимание на название:
«Гримуар Черного Колдовства, или Настольная книга колдуна».
Гришка-пройдоха был настолько увлечен чтением, что, когда я кашлянул, вздрогнул и даже немного подпрыгнул на своем стульчике. И лишь потом вопросительно уставился на меня поверх стареньких очков в треснувшей пластмассовой оправе…
– Я – Старый, – назвался я.
– Да? – закрыл книгу Гришка-пройдоха, оставив палец между страницами. – Я тоже не очень молодой…
– Меня так зовут, Старый, – пояснил я. – Клим сегодня утром говорил с тобой обо мне.
– Да-да, точно. – Гришка-пройдоха открыл «Гримуар Черного Колдовства», заложил нужную страницу карандашом и отложил книгу в сторону. – Водку принес?
– Да, вот, – ответил я и вытащил из кармана бутылку.
Гришка неторопливо поднялся, прошел к столу, достал две ложки, два стакана, миску и нарезал в нее помидоров. Потом отрезал половину луковицы, покрошил ее в помидоры, все посолил и тщательно перемешал. После чего сел за стол и посмотрел на меня:
– Присаживайся.
Я сел. Гришка-пройдоха разлил водку по стаканам, поднял свой, посмотрел через него на свет и, одобрительно кивнув, произнес:
– Ну что, будем?
– Будем, – ответил я.
Мы выпили. Гришка подцепил полную ложку салата и отправил ее в рот. По его лицу было видно, что он испытывает несказанное блаженство. Люди, у которых ничего нет, умеют радоваться мелочам…
– Ты не боись. У нас все чистое… – сказал он, заметив мою нерешительность. – Помидоры с лучком и черным хлебцем… Что может быть лучше? Еще бы маслица подсолнечного малость, тогда совсем ништяк было бы.
– Угу, – промычал я с набитым ртом. Помидоры с лучком и черным хлебцем… Это, и правда, было чрезвычайно вкусно.
Гришка-пройдоха налил еще. Мы выпили, закусили, и только после этого он раздумчиво посмотрел на меня и сказал:
– Давай, спрашивай, что ты хочешь знать-то.
– Меня интересует вагон с евро.
– Всего лишь? – как-то странно посмотрел на меня Гришка.
– Да, всего лишь, – ответил я.
– А зачем он тебе? Живи бедным, хе-хе!
– Надо, – как можно убедительнее проговорил я.
– Ты, часом, не мент? – подозрительно посмотрел на меня Гришка.
– Клим, наверное, уже тебе сказал, что я не мент… – буркнул я. – И не из фээсбэ…
Он глянул мне в глаза, потом потянул носом, словно принюхиваясь, и покачал головой:
– Да, ты не из этих… Я их за версту чую. Тогда зачем тебе знать про вагон-то?
– Ты уже спрашивал, – заметил я.
– Ах, да, надо… Что ж, – Гришка-пройдоха взял нож и положил его передо мной, – тогда – на, держи. Это тебе…
– Зачем это? – посмотрел я на нож.
– Сам себя кончай. Режь себе вены, полосни себя по горлу, харакири сделай, на худой конец.
– Зачем? – спросил я, догадываясь уже, что хочет мне сказать таким демаршем Гришка-пройдоха.
– А затем, что я резать тебя не буду. Поэтому кончай себя, дружочек, сам.
– Ну, кончать себя сам я не собираюсь, – более-менее спокойно отреагировал я. – Да и грех это…
– Вот именно, что грех! – Гришка-пройдоха разлил остатки водки по стаканам. – И я его на душу брать не хочу! Сказать тебе про этот вагон – все равно что взять тебя, да и зарезать на хрен… А я не желаю участвовать в «мокрухе». Так что бери ножик и режь себя сам.
– Понятно, – кивнул я. – Знать об этом вагоне крайне опасно. И те бомжи, кто знал, где он стоит, и попользовался его содержимым, поплатились за это жизнями. Так?
– Так, – ответил Гришка-пройдоха. – Только жизнями поплатились не только бомжи…
– А кто еще? – Я весь обратился во внимание.
Гришка посмотрел на меня, раздумывая, наверное, говорить мне это или не говорить, но слово, данное Климу поговорить-таки со мной, пересилило. И он рассказал мне весьма интересную историю, которую мое воображение раскрасило в надлежащие цвета и дополнило подробностями, которые либо имели место быть на самом деле, либо могли бы быть именно такими, какими я их и описал.
И вот что у нас с Гришкой получилось…
Жил-был в Москве участковый. Точнее, старший участковый уполномоченный капитан полиции Лакшин Александр Александрович, Сан Саныч иначе. Участок его находился в Центральном округе Москвы, в Тверском районе, аккурат недалече от Белорусского вокзала, а его участковый пункт – на улице Новослободской. А поскольку вокзальные бомжи в поисках добычи и пропитания просачивались на его землю, на которой и своих бомжей имелось в полном достатке, приходилось Сан Санычу с ними всяческим образом бороться, а попросту – гнать взашей.
Седьмого мая в середине дня старший участковый уполномоченный Сан Саныч Лакшин, проходя по Миусскому скверу по служебной надобности, заметил двух бомжей, вернее, бомжа и бомжиху, славно расположившихся закусить и выпить на травке за густыми кустиками, венчающими детскую площадку. Так как Миусская площадь и сквер находились на его участке, Сан Саныч не преминул проявить свой служебный долг, тем паче что бомжи были не с его земли, а явно какие-то приблудные. Он подошел к ним со строгим видом и хотел было гаркнуть, чтобы они убирались с его территории подобру-поздорову, однако что-то его остановило. Это «что-то» заключалось в том, что бомж и бомжиха пили коньяк «Хеннесси» 4-летней выдержки стоимостью три с половиной тысячи целковых и закусывали его настоящей черной осетровой икрой, черпая ее небрежно алюминиевой столовой ложкой из наполовину заполненной пол-литровой банки. Рядом, на глянцевом журнале с полуголой теткой на обложке, лежали целый ананас и раскрытая коробка австрийских шоколадных конфет «Моцарт». Словом, зрелище было поистине фантастическое.
Бомж и бомжиха были уже в достаточной степени пьяны, отчего появление участкового они восприняли как явление званого и долгожданного гостя. Без всякого намека на испуг и даже растерянность бомжиха радушно предложила Сан Санычу присоединиться к ним и выпить коньяку, закусив, по желанию, икрой или конфетками. Ну, будто бы Лакшин заглянул «на огонек» к своим хорошим знакомым и был не против разделить с ними трапезу.
Что подумать полицейскому, глядя на такое пиршество бомжей? Только две вещи. Первая, это то, что жизнь участковых уполномоченных до того жалка, уныла и бесперспективна, а еще столь мало оплачиваема, что вот даже бомжи живут намного лучше и могут себе позволить дорогущий коньячок с ананасами, конфетами и черной икоркой, а он ничего этого позволить себе, увы, не может. Второе же, о чем обязательно должен был подумать капитан полиции, так это то, что все это означенные бомжи откуда-то сперли. И узнать, откуда – наиглавнейшая задача и наипервейший долг служителя благочиния и порядка, тем более его, старшего участкового уполномоченного капитана Лакшина, как представителя начальствующего состава органов внутренних дел. А раскрытие преступления – это галочка в послужном списке, полный респект и уважуха от начальства территориального отдела, а возможно, и денежная премия (на коньяк «Хеннесси» 4-летней выдержки, конечно же, не наскребешь, но купить полкило копченой колбасы вполне рельно). Посему приглашение выпить и закусить старший участковый уполномоченный Сан Саныч Лакшин с негодованием отверг и произнес поистине сакраментальную фразу:
– А ну-ка…
Бомж и бомжиха, глядя на капитана полиции, быстренько допили коньяк и доели икру. Бомжиха зацепила горсть конфет и отправила их в рот, а бомж сунул ананас под мышку и принялся вставать. Получилось это у него не сразу, и он сказал:
– Любка, помоги.
Любка, жуя конфеты, подала ему руку, потянула ее, но, не соблюдя равновесия, упала вместе с ним в траву.
Касаться бомжей неприятно. Хватать их и поднимать с травы – тем более. Чувство брезгливости к этой группе людей, многие из которых потеряли человеческий облик, присуще многим нормальным людям и вполне понятно. А полицейские зачастую – тоже люди…
Старший участковый уполномоченный капитан полиции Лакшин был нормальным человеком. Поэтому он не стал помогать бомжам, а просто проследил, чтобы они все же поднялись. А когда это произошло, повел их к себе в участковый пункт, благо, что находился он через два дома от 1-й Миусской улицы. Войдя во двор, он раскрыл перед бомжами дверь и запустил их в предбанник участкового пункта с двумя дверьми: своего кабинета и кабинета участкового уполномоченного старшего лейтенанта полиции Воронцова. Старлей находился у себя и вышел на шум…
