Князь согласился.
– Думаю, мудрее будет учить эту девочку боевым искусствам, – сказал Тэ, а когда мать начала возражать, сумел расположить женщину к себе и убедить в своей правоте. – Не бинтуйте ей ноги, её ждёт будущее куда более высокое, нежели участь жены и матери. Уверен, она сможет стать великим воином.
– Боюсь, Железный Путь не для женщин, – покачала головой мать. – Если она последует по нему, то умрёт в одиночестве.
Лишь одному князю Тэ Шулень призналась в своё время, что хочет выйти замуж за Ли Мубая, если представится такая возможность.
– Тогда ты предашь память Молчаливого Волка, – заметил тот.
– Но я даже не знала его толком! – воскликнула Шулень.
– Его выбрал для тебя твой отец. И это был прекрасный выбор. Я знал Молчаливого Волка, он был уверенным и настойчивым воином. Увы, он погиб, как и многие, идущие Железным Путём…
– Да, тот самый князь Тэ, – ответила Шулень вознице, выныривая из омута воспоминаний. – Я хочу успеть на его похороны.
Проникнувшись её целью, Ван-Мул зашевелился чуть быстрее:
– Что ж, вот запрягу только свою конягу, и мы с вами отправимся прямиком в Пекин.
* * *
Шулень наняла Ван-Мула два дня назад. Едва они уговорились о цене, возчик принялся болтать:
– Начинал-то я с мулов, госпожа. Упорно копил денежки, не транжирил и теперь покупаю только пони![4] У нас у всех теперь пони! У моего сына – пони, у моих братьев – пони, даже у братьев моей жены и то пони, а люди так и продолжают звать меня Ван-Мул. Эхе-хе…
Повозка была самая простая: два огромных колеса, а между ними – небольшой плетёный короб. Забравшись внутрь, Шулень обнаружила кучу мешков с пшеницей, ватных тюфяков и вышитых свадебных башмаков, вроде тех, которые деревенские девушки изготавливают на продажу. Она укоризненно посмотрела на хитрюгу возчика:
– И где же, по-твоему, сяду я?
– Да вот, купил утром с оказией, – начал оправдываться тот, сдвигая мешки. – Вам же, госпожа, самой удобнее будет, дорога-то в наши дни тряская…
Шулень кое-как втиснулась между поклажей. Ван-Мул протянул ей её собственный мешок. Женщине пришлось положить его на колени, словно пухлого младенца, так что она едва могла пошевелиться. Шулень чувствовала себя поросёнком, которого везут в корзинке на рынок.
– Ну как? Хорошо устроились? – осклабился возчик.
Шулень неуверенно кивнула. Довольный Ван-Мул запрыгнул на передок своего возка и взмахнул кнутом.
– Йя! – закричал он, после чего тележка тронулась.
Шулень устало вздохнула. Куда бы ты ни ехал, дорога всегда приведёт тебя к дому, гласит пословица. Жаль только, что с ней, Шулень, всё обстояло совсем не так. Её дороги всегда уводили прочь от домашнего очага. А нынешняя, к тому же, вела прямиком в прошлое, куда ей совсем не хотелось возвращаться.
* * *
Зима подходила к концу. По утрам ещё немного подмораживало, но на полях уже копошились крестьяне, перекапывая бурую почву и сажая рассаду. За ними по пятам следовали их жены, бившие в барабаны, чтобы отпугнуть ворон.
Это было приятное время для путешествия: солнечно, не жарко, лёгкий ветерок разносил дым костров. В деревнях женщины занимались весенней уборкой, вывешивали на просушку пухлые ватные тюфяки. Вот и ещё одна зима закончилась. Теперь придёт весна, а за ней и лето. Шулень настолько погрузилась в созерцание светлых и широких просторов, что вздрогнула, когда возчик спросил её:
– Князь Тэ, он сын императора?
– Да, – ответила Шулень. – Третий сын. Князь всегда очень заботился о благополучии империи. Небо высоко, а император – далеко, говорят люди, но господин Тэ старался устранить несправедливость везде, где её находил. Он собрал в своём доме лучших воинов и посылал их бороться за правду.
– Надо же! – зацокал языком Ван-Мул. – Какой, оказывается, хороший человек был! – Он даже примолк. – Подумать только! Я везу в своей скромной повозке друга императорского сына! Вот вернусь домой, скажу это своим сыновьям и братьям, а они и спросят: «Что ж ты, олух, получше-то её не расспросил?»
Шулень усмехнулась. Ничего особенного в её жизни не было. Уж она-то это точно знала. В основном всё было очень буднично.
– А какой у князя дом? Много ли свиней он держал? А сколько цыплят?
– Его дом – это большой дворец. В нём пять десятков дворов, три больших сада и сто слуг. Чтобы прокормить такую ораву, требуется содержать несколько ферм. Цыплят у них больше, чем целая деревня съедает за год. Сокровищ же во дворце – видимо-невидимо…
– Чудеса! Что же он делал в таком домище? Наверное, у него было пятьдесят жён?
– Вовсе нет. Одна-единственная жена и четыре наложницы. Ровно столько, сколько ему было нужно. Дворы же занимают для сыновей и внуков, ну и, разумеется, для их жён и наложниц.
– Прямо целый город получается, – покачал головой возчик.
Шулень кивнула. Мужчина был прав. В доме находилось много чего, в том числе смертельно опасные вещи, которые мог сохранить и защитить лишь императорский сын.
На второй день пути они достигли вершины горы Белого Облака. Позади простирались поля, на которых там и сям торчали последние кочаны зимней капусты. Впереди раскинулся Пекин, бурый и пыльный. В Великом канале блестела на солнце вода. Над головой Шулень, широко раскинув крылья, парил орёл.
– Как же вы познакомились с князем? – продолжал расспрашивать Ван-Мул.
– Через друзей, – коротко ответила Шулень. Возчик кивнул и наконец замолк.
Ветер на высоте был довольно студёный. Шулень почувствовала запах ладана. Настал Цинмин – праздник Подметания могил. Семьи обедали на открытом воздухе, щедро угощали предков и угощались сами. А кто будет подметать её могилу, когда она умрёт? У неё нет семьи. Нет детей, которые принесут подношения её духу. Она одинока. Отец умер, суженый давным-давно убит, и даже Мубай пал от руки Нефритовой Лисы. Выжила она одна, дотянув до осени своих холодных дней.
Смерть Ли Мубая подкосила её. Наверное, ей не суждено было стать счастливой. Ветер задувал в щели повозки. На высоких скалах росли беспризорные сосны, они цеплялись корнями за камни, разрушая свою неверную опору. Через сколько времени они упадут?
Шулень прилегла на грубую мешковину и попыталась заснуть, но тряская повозка то и дело подскакивала на ухабах, раскачиваясь из стороны в сторону. Разговор, казалось, иссяк.
– Я должна засвидетельствовать своё почтение семье князя, – произнесла наконец она. – У меня есть в столице и другие незаконченные дела. Серьёзные дела.
Шулень вздохнула, подумав: «Для которых я уже слишком стара».
* * *
Вечером они разбили лагерь у Орлиной скалы. Лошадь хрустела овсом в своей торбе, Ван-Мул развёл костёр. Порывы ветра пытались потушить пламя: искры плясали, будто светлячки, улетая в небо.
Шулень, пользуясь последними солнечными лучами, поднялась на Орлиную скалу, к гранитному выступу, торчавшему, будто клюв. На этом месте воины часто устраивали поединки. Когда бой происходил на Орлиной скале, живым вниз спускался только один. Когда она добралась до верха, солнце уже покраснело, оно низко висело над горизонтом, а подножье горы терялось в тумане.
Прежде она никогда здесь не бывала. Теперь Шулень стояла, представляя дерущихся воинов. Площадка была очень узка, а её края резко обрывались. Остановившись на каменном «языке», женщина посмотрела вниз. Ветер тут же вцепился в неё, затрепал халат и обмотал его вокруг ног. До подножья горы было далеко. Если отсюда упасть, костей не соберёшь.
Наступила уже ночь, когда она спустилась к костру. Над головой мерцали звёзды, почти полная луна поднималась на востоке, словно освобождаясь от земных объятий: сперва желтоватая, она затем делалась всё белее и ярче.
Ван-Мул что-то готовил в небольшом воке. Ещё спускаясь, она почувствовала запах поджаренного чеснока, затем зашкворчала брошенная в кипящее масло лапша.
Приготовив ужин, они сели со старыми, кое-где оббитыми фарфоровыми мисками в руках: лапша, сдобренная соевым творогом-доуфу, чёрными бобами и острым перцем, плавала в них, словно клубки змей в болоте.
– Угощайтесь, госпожа! – сказал Ван-Мул, протягивая ей миску очищенного чеснока.
Она взяла зубчик и кинула в рот. Чеснок был нежным, сладким и в меру острым, однако он не мог разогнать её тоску. Шулень ела медленно, аппетита не было. Когда она поставила миску, возчик жадно покосился на объедки.
– Уже наелись?
Она кивнула.
– Не разрешите ли мне…
– Конечно.
– Моя жена всегда говорит, что не понимает, куда девается еда, – начал он очередную свою байку, выгребая из миски Шулень остатки лапши. – Мол, ем как поросёнок, а тощ словно кролик. Да вы сами взгляните на меня! Уж я таков!
Шулень улыбнулась.
– Мой друг погиб когда-то у этой скалы. Его звали Молчаливый Волк. Вы никогда о нём не слышали?
Ван-Мул замотал головой, продолжая наворачивать лапшу.
– Люди говорят, – со смехом сказал он, – имя учёного помнят пять лет, художника – десять, а воина – двадцать. А знаете, госпожа, сколько лет помнят имя погонщика мулов? Нисколько, вот сколько! А мне что с того? Главное, было бы брюхо набито, так-то вот!
