Забежав на третий этаж, Крашенинников замер, в недоумении глядя на спину своего друга Антонио. Вокруг все тряслось и дрожало. Стонущее здание грозилось рухнуть, а тот сидел у окна и таращился в подзорную трубу.
– Антон! Ты совсем охренел?!
Квалья пренебрежительно отмахнулся:
– Убирайся, Миша! Зачем ты вернулся?! Здесь опасно!
– Вот именно, идиот! Я за тобой пришел!
– Vattene[22], я сам о себе могу позаботиться!
Михаил подскочил к нему, грубо схватил, несмотря на то, что итальянец был заметно крупнее, и поволок к выходу, закинув одну его руку себе через плечо.
– Stronzo[23], – проворчал со злобой Крашенинников.
Антонио с изумлением уставился на друга.
– Ты когда успел выучить итальянский? И вообще, какого черта ты делаешь? Ты теряешь время!
– Лучше заткнись!..
* * *
Похоже, главная беда все-таки случилась здесь. Александр постоянно озирался, но судя по тому, что множество факелов двигалось к руинам пятиэтажки, в других районах поселка таких разрушительных последствий не было. У самого же дома на улице Владивостокской, вернее, у того, что от него осталось, царила суета. Люди растаскивали обломки. К руинам подводили коней, чтоб оттаскивать бетонные куски панелей, чья тяжесть непосильна для людей. Перепуганные землетрясением животные упрямились, фыркали и даже вставали на дыбы, вызывая гневные окрики хозяев. Завалы уже обнюхивали местные собаки, чтобы своим лаем дать людям понять, где приблизительно под обломками есть человек.
Все происшедшее ввело на какое-то время Александра в шоковое состояние. Казалось, ничего его не способно так поразить после того взрыва и вызова, что бросил он с друзьями главарям банд. Но сегодня природа напомнила о себе не своими щедрыми дарами, которыми богата Камчатка. Она напомнила, кто истинный хозяин на планете. И ничтожно все перед ее силой. Да, были сильны когда-то и люди. Но парадокс ее силы в том, что она способна только на самоубийство. И вот сегодня планета намекнула тем немногим, кто еще жив, что она в два счета покончит с ними, если будет в совсем хреновом расположении духа.
Цой дернул себя за бороду, заставляя выйти из оцепенения. Он один из лидеров, и община не должна видеть его вытаращившим глаза и разинувшим рот от шока.
– Цой… жив? – послышался сзади голос.
Александр обернулся. К нему, сильно хромая, подошел Андрей Жаров. Он прижимал ладонь ко лбу, лицо его было залито кровью.
– Жар, а с тобой что за хрень случилась? – воскликнул Саша.
– Когда все началось, сиганул из окна. Как видишь, не очень удачно. Когда нам было по двенадцать лет, такие трюки у нас получались лучше, да, старик? – Он попытался усмехнуться и тут же скорчился от боли.
– Брат, тебе в лазарет надо…
– Некогда. Я здесь покомандую спасательными работами… Слушай, Саня… Женька и Никита сейчас носятся по всему поселку. Проверяют обстановку и выясняют последствия… Пожалуйста, сходи на завод. Посмотри, что там… И это… Отправь кого-нибудь в Вилючинск. Если у них все в порядке, то пусть пришлют нам человек двадцать и лошадей. Нам завалы надо разобрать как можно скорее… Там люди…
– Все сделаю, Жар. Ты Оксанку мою не видел?
– В лазарете она…
– Что с ней?! – воскликнул Цой.
Андрей снова скорчился от боли, взглянул на свою ладонь и опять прижал к серьезной ссадине на лбу.
– В порядке она. Просто медикам помогает. Раненых полно…
– Ладно, я все сделаю. Но ты иди в лазарет. Посмотри, люди сами нормально справляются. И без твоих команд…
– Мы должны быть с людьми, Саня. Всегда…
– Да ты рожу свою видел?!
– Когда мы вырезали банду Сташко Лютого, меня сильнее покоцали. И тебя, кстати, тоже. Все, Сань, иди на хрен…
Жаров направился к развалинам пятиэтажки.
Александр проводил его взглядом, затем осмотрелся. У старого железного гаража заметил несколько велосипедов и, оседлав один из них, поехал в сторону завода. Динамо-генератор вращался от колеса, что позволило включиться фаре. Двигаясь по дороге, ведущей от разрушенного дома вниз, к центру поселка, он наткнулся на пару всадников и остановился.
– Ермалавичюс, Гущин! Вы же в патруле сегодня, так?
– Да, Цой, все так. Только мы решили помочь на разборе завалов…
– Это вы молодцы. Ермалавичюс, отдай своего коня Гущину. Гущин, веди коней к развалинам. Они там нужны. Но отдай автомат напарнику.
Ермалавичюс кивнул и спешился. Затем повесил автомат Гущина за спину.
Александр слез с велосипеда и передал его Ермалавичюсу.
– Садись и гони в Вилючинск. Узнай, что у них там происходит. Если у них есть свободные люди, пусть человек двадцать сюда как можно скорее выдвигаются. И пусть возьмут лошадей и машины.
– Все понял…
* * *
Оливия не помнила такой гаммы чувств. Панический страх, мгновенно сменившийся эйфорией радости, когда она, наконец, увидела Михаила и Антонио.
Они ругали друг друга. Миша почему-то бранился по-итальянски, Антонио больше по-русски. Квалья волочил ногу и виновато смотрел на Оливию. Наверное, виновато. Слишком темно, чтобы разглядеть, но ей почему-то показалось, что именно так. Страх уступил место радости. И даже подземные толчки почти перестали ощущаться. Все плохое, видимо, позади. Михаил довел Антонио до скамейки и, усадив его туда, подбежал к Оливии и крепко обнял.
– Миша, нет ничего страшней, чем мысль, что я вдруг могу потерять тебя, – прошептала она, прижимаясь к Крашенинникову.
– Все хорошо, милая. Я здесь, – ответил он.
Квалья взглянул на них, вздохнул и отвернулся…
В этот момент земля содрогнулась снова. Но на сей раз это было не землетрясение. Это дало о себе знать очередное последствие стихии. Здание северной казармы, в которой когда-то находился строительный батальон, начало рушиться. Сначала медленно, будто нехотя и сопротивляясь из последних остатков сил, оно стало крениться вперед, при этом внутри грохотали разрываемые и падающие перекрытия, лестничные пролеты и стены. Затем неумолимая сила земного тяготения заставила рухнуть все, подняв облако бетонной пыли, кружащей в завихрениях воздуха.
Михаил прикрыл собой Оливию от пыли и долетающих даже сюда мелких обломков. Через несколько мгновений все стихло. Ну, почти все. Их сердца продолжали бешено биться, а взгляды устремились на среднюю казарму. На их дом. Все трое ждали, что сейчас настанет и его очередь рухнуть. Но почему-то они совсем забыли, что стоят в опасной близости от здания. Их охватило такое оцепенение, что они даже не заметили, как позади них на велосипеде в сторону Вилючинска промчался вооруженный человек.
Казарма не рухнула. Но страх не проходил. Вокруг все стихло, и только из поселка раздавался лай собак и другой шум.
– Там, наверное, помощь нужна, – тихо сказал Квалья.
– Они мне запретили десять дней приходить в общину, – отрезал Михаил.
– Миша, это твои соотечественники.
– Да, которые обещали меня пристрелить, если я нарушу запрет.
Крашенинников и Собески опустились на скамейку рядом с Антонио. Страх за свой дом не отпускал, и они продолжали на него смотреть.
– Больше века назад у меня на родине произошло чудовищное землетрясение, – заговорил Антонио. – Страшная катастрофа практически уничтожила Мессину и Калабрию[24]. В те дни в Средиземном море находилась ваша военная эскадра Балтийского флота. Русские моряки были первые, кто пришел нам на помощь в тот страшный час.
– Правда? – устало вздохнул Крашенинников. – Я не знал об этом.
– Мало кто об этом знал и помнил, – покачал головой Квалья. – Очень хорошо в человеческой памяти отпечатываются войны. Войны, войны и войны. Осада Трои, Ганнибал у ворот, Галльская война, Война Алой и Белой розы, Тридцатилетняя, Столетняя… Наполеоновские войны, гражданские войны, мировые войны. Среди всего этого так легко забыть истинное проявление человеческой сути – стремление помочь тем, кто попал в беду, невзирая на оттенки кожи, разрез глаз и языки, что вас разделяют. На меня запрет не распространяется. Я должен туда пойти и помочь…
Он поднялся, сделал один неуверенный шаг, затем еще один и тут же рухнул на скамейку, скривившись не то от боли, не то от отчаянного осознания своей неполноценности. Без трости он совсем не мог идти.
– Cazza rola! – выругался Квалья, потирая искалеченную ногу. – Я бесполезный кусок мяса. Ты не должен был за мной возвращаться…
– Да что на тебя нашло вообще?! – заорал Михаил. – Почему ты остался в доме?!
– Потому что пока я спустился бы с третьего этажа и вышел на улицу, здание могло рухнуть множество раз. Какой в этом прок? Уж лучше остаться и наблюдать за вулканом. Это все, на что я способен. Это все, понимаешь? Тебе запретили ходить в общину. А нам надо пополнять запасы пищи на зиму. Тебе нельзя ходить в сопки из-за медведя. Тебе нельзя присоединяться к добытчикам из общины. И не лучшей мыслью будет отправлять к ним вместо тебя Оливию. А я вообще ни на что не гожусь!
