Я же ничего от нового соседа не требовал, и хотя бы по этой причине он считал, что может мне довериться.
Главную роль в его жизни сыграла несчастная любовь. В 1980 году, во время «Мариэльского исхода», он покинул родную Кубу. В свете многочисленных экономических проблем острова Кастро согласился разрешить желающим выезд из страны. Мистеру Мендесу тогда было четырнадцать лет, и он был влюблен в красивую девушку по имени Ева. Она с семьей осталась на Кубе, и с тех пор он ее больше не видел. Мы стояли на тротуаре, разговаривали, и он признался, что все еще думает о ней. Уже темнело, на улице было холодно, но мы одновременно вышли проверить почту, и он перешел через дорогу, чтобы поздороваться. Слово за слово…
– Интересно, что с ней случилось, – сказал он. – Вспоминает она меня или давно забыла?
– Простите за нескромность, – вставил я, – но в вашей жизни ведь была и другая любовь, кроме нее?
– Да, пару раз, – пожал он плечами. – Но ничего серьезного. Не как с ней.
В этот момент на улице показался принц Генри. Он где-то шлялся и теперь ковылял домой, к домашнему теплу, плошке с едой и хлопотливой заботе Вонни, подле которой так приятно валяться на новом диване.
Возможно, что-то в нашем разговоре зимним вечером на темной улице, освещенной светом соседских окон, побудило мистера Мендеса протянуть руку, чтобы погладить Генри, который, разумеется, зашипел и полоснул его когтями по наружной стороне кисти.
– Ой, простите! – сказал я.
– Не стоит вам выпускать этого кота на улицу, – сказал мистер Мендес, и больше мы с ним не общались до самой весны.
Та зима изобиловала странными событиями, которые оборвали еще больше тонких паутинок, что связывали меня и Вонни.
Часто, когда звонил телефон, кто-то из нас брал трубку, но на другом конце раздавались гудки. Такое случается, и обычно люди не придают этому значения. В нашем случае звонки раздавались по ночам, три-четыре раза в неделю, пока мы, в конце концов, не сдались и не сменили номер.
Разумеется, Вонни обвинила меня в романе на стороне. Я, конечно, сделал то же самое.
– Но разве это может быть твой любовник или моя любовница, – в конце концов спросил я, – если они бросают трубку во всех случаях?
– Логично.
Я решил не развивать тему. По правде сказать, мы не стали бы обвинять друг друга в неверности, если бы каждый из нас не задумывался к тому моменту о такой возможности для самого себя. Если Вонни решила, что странные звонки были признаками моей измены, значит, она сама думала о другой жизни и искала причину уйти.
Мы как-то продержались Рождество. Даже умудрились в какой-то степени насладиться обществом друг друга – попивали сидр, смотрели по телевизору рождественские фильмы, украшали дом гирляндами и фонарями.
Весь наш тупичок сверкал огнями иллюминации и рождественских украшений, в основном надувных – Санта-Клаус на санях, снеговики в снежных шарах, машущие плавниками пингвины, Снупи в шапке Санты, Винни-Пух и Тигра, украшающие елку.
Мистер Мендес был сдержаннее, но и он не стерпел и повесил на дверь венок остролиста, а на подоконники фасадных окон поставил по электрической свече. Как-то вечером мне пришлось постучаться к нему, потому что почтальон по ошибке бросил адресованное ему письмо в наш ящик. Письмо было из Майами, с явно женским почерком на конверте. Я стучал, даже позвонил, но в доме не горел свет и мистер Мендес так и не подошел к двери. Я попытался заглянуть внутрь через окошко во входной двери – виднелся коридор, часть гостиной, где в углу стояла открытая клетка Попкорна. Мистер Мендес украсил ее тонкой мерцающей гирляндой. Я подергал сетчатую дверь – она оказалась не заперта. В конце концов, я оставил письмо между ней и входной дверью – там мистер Мендес точно должен был его заметить.
Вскоре после этого мы с Вонни стали замечать, что люстра у нас в спальне горит, даже когда нас там нет. Сначала я решил, что кто-то забывал ее выключить, выходя из комнаты. Мы просто находили пульт управления и выключали люстру.
Но как-то ночью мы отправились спать пораньше и вскоре проснулись, потому что в спальне вспыхнул свет. Я сел.
– Это ты?
Вонни лежала на спине и смотрела на потолок так, словно он был чем-то невероятным.
– Нет, – ответила она. – А не ты?
– Батарейки в пульте, видимо, сдохли, – сказал я ей, выключая свет. – Утром заменю.
Так я и сделал.
Следующим вечером все повторилось.
– Просто достань из него батарейки, – сказала она.
Через день поднимаемся в спальню – оп-па, свет опять горит.
– Как это может быть? – недоумевал я. – Там же не было батареек?
Вонни покачала головой:
– Лекс, этот дом… Он начинает меня пугать.
Дом ей никогда не нравился. За все пятнадцать лет, что мы в нем прожили, она так и не привыкла к нему. Здание было самого популярного в Коламбусе проекта – два этажа, четыре спальни. На втором этаже – спальни и две ванных. На первом – гостиная, столовая, кухня, общая комната, туалет и прачечная. Аккуратный такой дом-коробка, сложенный из коробок поменьше. «В нем нет свободы», – говорила Вонни, и я был вынужден с ней согласиться. Входной проем упирался в стену, и каждый раз, как у нас были гости и им нужно было войти или выйти, мы устраивали на жалком пятачке у двери неуклюжий танец извини-проходи-подвинься. Мы владели домом площадью почти двести квадратных метров, но, поскольку он был разбит на два этажа и на первом этаже все тоже было расчерчено стенами, нам часто казалось, что мы живем в малогабаритной квартире.
Хотя надо отдать Вонни должное. Она так взбодрила дом перед Рождеством, что хорошее настроение у нас сохранялось весь январь и большую часть февраля. Она очень старалась превратить наше жилище в дом-целитель. У нас были свечи, композиции из шелковых цветов, диванные подушки и керамика, все красиво расставленное. У нас был Генри, который сопел на кресле у окна или на бамбуковой циновке в общей комнате.
– Дом с котом – мирный дом, – сказала Вонни.
– Даже если этот кот – Генри? – спросил я.
– Да. Даже с Генри. Принцем Бу-Бу-Ка-Чу.
Мы старались.
Но эта история с включением света нас обеспокоила.
– Наверное, приемник в люстре чудит, – сказал электрик, с которым я консультировался. – Купите новый, я поставлю.
Продавец в хозяйственном магазине по доброте душевной дал нам приемник от похожей люстры, которая давно висела у них как образец, и не взял денег.
– Должно помочь, – сказал он.
Не помогло. Я разобрал наш агрегат, нашел в нем приемник и тут же увидел, что новый не подойдет.
Тогда Вонни позвонила производителю, чтобы заказать новый приемник, но в службе поддержки нам сказали:
– А вы в курсе, что там на приемнике можно менять код?
Вонни пересказала мне это уже потом, после звонка.
– Там есть блок из четырех переключателей, у каждого – два положения. То же самое на пульте. Переключать можете как хотите, главное, чтобы комбинации были одинаковыми. Вы их проверяли?
Нет, не проверяли. Представитель компании объяснил нам, что с завода все изделия выходят с одной и той же комбинацией, и производитель рекомендует при установке светильника ее поменять. Если у кого-то по соседству есть такой же и ни мы, ни сосед не меняли комбинации, то возможно, что его пульт включает нашу люстру и наоборот.
– Из ваших соседей в последнее время никто не менялся? – спросил сотрудник сервиса.
– Мендес, – с ликованием в голосе сообщила мне Вонни. – Ага!
Я опасался, что теперь она начнет потирать руки и воскликнет: «Эврика!»
На Мендеса Вонни было наплевать, она только обрадовалась возможности свалить на него вину за сбрендившую люстру. «Очень уж он выпендривается», – считала она. Эта яркая одежда, ярко-красная машина, и еще эта птица… «Кукушка хвалит петуха», – говорила она всякий раз, как слышала, что соседи обсуждают Попкорна и какой он милый. «А разве это не про межвидовые отношения?» – спросил я тогда, и она скорчила в ответ рожу. «Ты прекрасно знаешь, что я имела в виду».
На самом деле она ревновала. Все в Мендесе – манера одеваться, машина, птица – оттеняло нашу жизнь и лишало нас возможности скрывать от самих себя, что она, несмотря на все попытки Вонни преобразить домашний интерьер, лишена всякой красоты.
Взять тот же диван, к примеру. Взять Генри, который возвращался домой, проиграв сразу в нескольких боях. Иногда он подволакивал лапу. В других случаях у него сочилась кровь с груди, на загривке были следы укусов или оказывался ободран хвост. Взять мое пристрастие к выпивке, сделавшее меня мрачным и замкнутым. Взять наши ночи, когда мы с Вонни лежали рядом в темноте, уставшие от бремени совместной жизни, давно перешагнувшей порог, на котором нам следовало распрощаться друг с другом. И теперь, когда я сменил комбинацию на приемнике люстры, у нас не осталось и этой темы для разговоров.
– Погоди, – сказала Вонни. – Так если пульт Мендеса включал нашу люстру, значит, и наш пульт должен творить то же самое с его светом?
