— Какие тут глупости, если я был таким идиотом, что притащил вас в самый дорогой дамский магазин в Лондоне?
— Давайте больше не будем об этом говорить, — решительным тоном заявила Пруденс.
Он больше не заикнулся об этом, но почувствовал себя последним глупцом во всем королевстве. И вдвойне за то, что вообще заговорил на эту тему.
— Но зачем все-таки вы задали этот вопрос? — спросила Пруденс, чтобы прервать наступившее молчание.
— Я подумал, что вы могли бы присоединиться к моему проекту.
— К какому проекту?
— Приют для незамужних матерей. Я же говорил вам, куда хотел бы вложить мои заработки.
— А я-то решила, что ваши заработки тоже уходят на Фанни, раз вам известны тамошние цены.
— Нет, за свои удовольствия я плачу из собственного кармана.
— Если ваши заработки не из вашего кармана, то что в этом кармане?
— Аристократ, дорогая мисс Маллоу, не работает ради денег. Это ниже нашего достоинства. Мы, лорды, слишком надменны, чтобы зарабатывать на хлеб насущный. Позор за заработанные в поте лица деньги может быть смыт только вкладыванием их в благотворительные дела.
— Я никогда не думала об этом в таком ключе, — призналась Пруденс.
— Может, и не думали, а писали. У вас есть такая леди Элисон де Берлингтон, помните? Невежда, у который дом набит книгами, чтобы скрыть это невежество; а ваш Сидни Гринхэм — полупростак, полусвинья, который запрещает подавать к столу свинину, потому что начинал на колбасной фабрике. Скрывать правду на каждом повороте, потому что правда постыдна. Словом, мне нельзя иметь честно заработанный доход, и я решил отдать деньги тем, кто мне дорог — падшим женщинам.
Он говорил об этом шутливым тоном, но Пруденс понимала, что он серьезно хочет помочь несчастным девушкам, и была им восхищена.
— А где вы собираете открыть свой приют Магдалины — здесь или в Гэмпшире?
— Я остановил выбор на Гэмпшире, неподалеку от аббатства, что позволит мне лично держать все в поле зрения. Я имею в виду содержание приюта — финансовую сторону, обслуживающий персонал и, главное, дальнейшую судьбу девушек после того, как они покидают приют.
— Я вспомнила о Малрони. Вы виделись с этим человеком — Лукасом, кажется? — он должен был убрать его?
— Малрони уже собирает пожитки. Мы отправили его на повышение в очаровательный богатый городишко, где он не сможет натворить много бед. Там он не дерзнет запугивать своими проповедями и библейскими чтениями сквайров с заплывшими жиром мозгами.
— Вы говорите о приюте в Гэмпшире, что позволит вам лично блюсти его. Надо это понимать так, что вы вскоре собираетесь вернуться в Лонгборн-абби?
— Да, по окончании театрального сезона непременно вернусь.
— О, — только и сказала Пруденс, стараясь не выказать разочарования.
— В Лондон я буду наведываться частенько. Я собираюсь занять свое место в палате лордов.
— Итак, нам следует ожидать явления нового лорда Даммлера. А как с поэтом?
— Ему придется работать не покладая рук для того, чтобы содержать женщин. Я говорю о приютских насельницах, — закончил он, вскинув брови.
— Ясно, — кивнула Пруденс, — с таким сонмом женщин всех сортов вам работы хватит.
— На вас время у меня найдется, — с улыбкой бросил Даммлер. — И потом вы как-нибудь посетите меня в Лонгборн-абби.
Пруденс пришлось смириться с неизбежным и довольствоваться таким утешением.
Глава 8
Мистер Севилья зашел к Пруденс через два дня после бала, но не застал ее, потому что она поехала на прогулку с Даммлером. Он явился еще через два дня, и на сей раз она была дома. Севилья пригласил ее покататься по парку. Это было не так восхитительно, как поездки с Даммлером, но все же лучше, чем сидеть дома с Кларенсом.
Севилья не был серьезным человеком; Пруденс поняла это через четверть часа. Говорил он только о балах и светской жизни, о лошадях и моде, сплетничал о знакомых. Ему, вероятно, и в голову не приходило, что с дамой можно разговаривать о чем-то более существенном.
Пруденс все это не нравилось.
— Лорд Даммлер пишет новую пьесу, — попыталась сменить она тему.
— Вы с Даммлером не разлей вода, — заметил Севилья.
— Мы с ним друзья. Мы же писатели…
— Профессиональные дела? Общие интересы, так сказать.
— Не только. Мы друзья.
— Он не ваш любовник?
Прямота вопроса ее шокировала.
— О чем вы, мистер Севилья?! Конечно нет. Как вы могли такое предположить?
— Я не хотел вас обидеть, мисс Маллоу. Уверяю вас, у меня и мысли не было вас обидеть. Но вы не семилетняя девочка, а его похождения ни для кого не секрет. Он вам не пара. Совсем не пара.
Пруденс некоторое время молчала.
— Вижу, что я ранил ваши чувства, чего менее всего хотел, — поторопился оправдаться Севилья. — Мне самому это и в голову бы не пришло, не говори об этом все кругом. Я не задал бы такой вопрос, если бы хоть на минуту поверил в подобное сам. Но в таких делах лучше спросить, чем не спросить. Мужчины в этих вопросах очень щепетильны.
Бедная Пруденс, выросшая в глухом захолустье и не привычная к условностям света, приняла слова Севильи за чистую монету, то есть поняла их как искреннее беспокойство порядочного человека о ее репутации, тогда как его беспокоила совсем иная проблема. Он просто опасался вторгаться в чужие владения. После этого разговор принял более дружеский характер, и, когда Севилья распрощался с ней у порога дома дядюшки Кларенса, она пришла к мнению, что, хотя эти светские люди говорят вещи на грани приличия, в глубине души они моралисты.
На следующий день Севилья прислал ей букет, что польстило ее самолюбию; не менее приятно ей было получить и записку, в которой он приглашал ее пойти через два дня в оперу. Пруденс уже почувствовала вкус к светской жизни и потому ответила согласием.
Перед ее отъездом в театр дядюшка Кларенс протянул ей обтянутый черной кожей ларчик.
— Я хочу, чтобы ты надела украшение моей покойной супруги, да будет земля ей пухом, — сказал он.
Пруденс с благодарностью приняла и тут же надела ожерелье из мелких, с рисовое зернышко, но настоящих, как он уверил ее, бриллиантов.
— Ничто так не украшает леди, как бриллианты! — воскликнул дядюшка, отступая на шаг, чтобы полюбоваться ожерельем. — Даммлер пожалеет, что потерял тебя. Его уже два дня не видно.
— Но мы с ним остались друзьями, как это и было…
— Ох уж эта мне тихоня! — проговорил дядюшка Кларенс. — А сама между тем хочешь, чтоб он умер от ревности, отправляясь в оперу с другим мужчиной. Хотя, как знать, может, ты и права и все будет по-твоему. Севилья, конечно, ничего, но он без титула. Мистер Севилья, и все, хоть это и имя города. Не город же назван в честь него. Но ты у нас прямо картинка. Сегодня ты всех убьешь в украшениях Анны.
