Проводив рыцаря до стеклянной оранжереи Эрмитажа, Куракин велел камер-пажу доложить и уселся под бюстом Вольтера.
Великолепие Зимнего дворца поразило Литту, как оно поражало всякого. Куракин с любопытством поглядывал на рыцаря, пока шли по галереям. "Отчего столько Вольтеров?" – думал Джулио, хмурясь.
Войдя в оранжерею, Джулио подошел к окну, выходящему на висячий сад, состоявший из берез, мраморных статуй работы Фальконета и еще одного Вольтера.
Джулио не верил, что игрой ума можно добиться положительных результатов. Оттого не любил вольнодумцев, французских в особенности.
Государыня вошла в оранжерею в русском платье. Позади плотно ступал статс-секретарь Зотов, за ним две фрейлины.
Джулио приблизился, встал на одно колено и приложился к руке.
Живая императрица совершенно не походила на портрет, привезенный на Мальту Волконским. Лицо на портрете казалось тяжелым и в целом недовольным. "Недовольство государя есть довольство народа, – усмехнулся тогда Лорас. – Оно же – признак величия".
Походка императрицы была действительно тяжеловата. Но живое выражение лица с непритворным интересом к миру – подкупало.
Джулио подал императрице письмо Скавронского. Едва взглянув, она передала конверт Зотову.
– Граф! – сказала Екатерина. – Нам приятно видеть рыцаря славного и блестящего Ордена Святого Гроба. Памятуя, что вы воспитаны в странах с нежным климатом, я пожелала принять вас в оранжерее. Надеюсь, привычная обстановка побудит к откровенности, принятой при нашем дворе.
Сколько раз в дороге Джулио представлял себе первое появление при дворе! Как он отставит ногу, положит руку на эфес шпаги, выдаст вперед грудь с крестом и с благословения щуплого Дублета скромно скажет: "Как из твердых камней сложены стены этого дворца ("По обстоятельствам, граф, – из дубовых бревен") и его фундамент… – тут он обводит рукой помещение, – так твердыня христианства в лице Суверенного Мальтийского… из избранных воинов церкви… И я имею высокую честь…"
Но он никак не ожидал, что первое появление состоится в семь утра, что нога его, как, впрочем, и обе руки, будут злобно искусаны русскими кровососущими, а фразу о камнях стен придется говорить в застекленной оранжерее… Камень, правда, имелся, но в речи царицы – не то за пазухой, не то подводный…
Джулио отставил ногу.
– Я имею честь… – сказал он.
("Смотрите на фрейлин, – запоздало вспомнил Джулио. – Узнаете – в каком настроении царица".)
Он послушно посмотрел на фрейлин. По двум райским личикам можно было прочитать разве что сводку погоды. Погода, кстати, была так себе. И вдруг понял: оттуда, из-за плеча царицы, на него могла смотреть Екатерина Васильевна Скавронская, фрейлина и статс-дама императрицы.
– Долг христианина – с оружием в руках защищать святую веру, невзирая на благолепие природы, – просто сказал он. – Христианская кровь оставляет одинаковые следы на суглинке и на черноземе.
Джулио знал, какие слухи носятся по Европе о нравах, царящих в ордене госпитальеров на Мальте. И упрек в оранжерейной изнеженности – еще не самый горький из всех.
Ответ рыцаря произвел впечатление. Зотов ниже наклонил голову, фрейлины переглянулись, а Куракин повел шеей и мертво вперился в рыцаря.
– Браво, – сказала Екатерина. – Поверьте, мое восхищение подвигами ордена в битвах с Блистательной Портой может сравниться только с восхищением от последних побед моей собственной армии. – она указала на небольшой бюст фельдмаршала Румянцева в углу.
Куракин мстительно посмотрел на Джулио и снова зашевелил бровями. Тут Джулио сообразил, кого напоминает вице-канцлер: вчерашнего зверя, отправленного Робертино к праотцам.
– К сожалению, – продолжала Екатерина, – наш Балтийский флот далеко отстает от Средиземноморского (Джулио поднял подбородок: о русском Средиземноморском флоте он слышал первый раз в жизни). И я искренне признательна, что гран-магистр Роган так удачно исполнил нашу просьбу. – царица обвела рукой фигуру Литты. – Правду говорит адмирал Ушаков: чем лучше моряк излагает мысль, тем он привлекательней для Нептуна.
"Тем он привлекательней для Нептуна, – повторил про себя Джулио. – То есть быстрее утонет?"
– Нептун – царь, и вашему величеству лучше знать его пристрастия, – ответил Джулио и замолчал.
– Браво! – снова сказала Екатерина и повернулась к Куракину. – Я думаю, он сойдется с Нассау-Зигеном. Вы где остановились?
– В Почтовом дворе, ваше величество, – подсказал Куракин.
– Где?
– Понял, ваше величество.
– Пожалуйста, – сказала царица.
Екатерина была искренне поражена. Она просила капитана – ей прислали потомка миланского герцога. Она ждала худосочного полумонаха – ей выдали громадину дипломата. Она, наконец, приготовилась к соусу-бешамель из фраз, а накормили простым, но изысканным кушаньем. Такого сочетания в природе не существует.
– Вот еще что, – сказала Екатерина. – Великий князь Павел Петрович изучил историю вашего ордена. Вам будут рассказывать сказки, что ежели станете ездить в Гатчину – так потеряете мое расположение. Вы поменьше слушайте. – и протянула руку в знак окончания аудиенции.
– Когда рыцари ордена выбирают знакомства, – твердо сказал Джулио, – их в первую очередь заботит, чье расположение они могли бы приобрести или потерять. Что касается меня, я имею обыкновение слышать не меньше и не больше того, что мне хотят сказать.
И, приняв царскую руку, Джулио вновь опустился на покусанное колено.
Среди придворных пробежал ропот.
Джулио при самом рождении стоял гораздо выше принцессы завалящего княжества Ангальт-Цербст. Выговорить название которого, кстати, можно заставить, только сделавшись императрицей. И не хотел спустить тона. Она сегодня императрица – правда. Но и в его лице сегодня перед императрицей стоит Орден госпитальеров.
– Брависсимо! – сказала Екатерина, и какое-то новое выражение мелькнуло в глазах царицы, когда она увидела гордую голову Джулио и его ассирийской лепки, свежие губы – на уровне своей груди.
Даже коленопреклоненный – Джулио Литта был внушителен без оговорок.
– Как вам кажется? – дрогнув, обратилась она к Куракину и отняла руку.
– Загадки северного сфинкса не были слишком сложными, – пожал плечами брильянтовый маркиз.
"Вставать или рано?" – думал Джулио, скульптурно склонив голову к колену.
– И последнее, граф. – царица нежно посмотрела на макушку рыцаря. – В России не все столь снисходительны, как императрица. При крупных ставках головой валета всегда пожертвуют в угоду королю. – и вновь протянула руку. – Остальное вам объяснит князь Куракин.
Джулио вторично поцеловал пухлую, душистую кисть.
"Пахнет Азией, – подумал он. – И только одна ошибка. Валет почтет за честь сложить голову за своего короля".
24
На следующий день после встречи в парке Каподимонте Екатерина Васильевна Скавронская проснулась ранним январским утром, в тот самый миг, когда лошади тронули от почтовой станции Неаполя, увозя Джулио в Чериньолу.
Удивившись раннему пробуждению, она потянулась, защемив между ног обе руки, и издала звук, похожий на тонкое "уй-й-й-й". После чего обеими же руками смяла грудь так, что Павел Мартынович, когда бы увидел, лишился чувств от подобного обращения с ценностями.
Катя, перевернувшись на живот, подсунула обе руки под подушку и, погрузившись в мягкое одной щекой, стала смотреть сквозь ромбики переплета на оконом стекле.
Холодный ночной воздух, потревоженный первыми лучами солнца, еще не видного за Везувием, нехотя раставался с буйной зеленью олеандров и, сердито шевелясь в ветвях, начинал волнистыми пластами подыматься в небо. Небо, подернутое сонной белесой дымкой, уже проглядывало кое-где синими просветами, словно моргая впросонках и не решаясь во все глаза взглянуть на дремлющую землю.
Если в такое утро распахнуть окно – с воли дохнет головокружительная смесь зимы, моря, пьяного аромата цветущих бугенвилл и лета; и если не удержаться крепко рукой за оконную раму – гарантирован краткий волшебный обморок.
Катя осторожно встала и, словно боясь спугнуть утренний туалет природы, подкралась босиком по ковру и растворила окошко.
Через полчаса графиня построила в гостиной прислугу.
– Ремонт! – сказала она.
Хромой дворецкий – герр Гюнтер Жемайтис – еще никогда не видел Екатерину Васильевну в таком естественном виде, в таком пеньюаре и в такой ажитации.
– Путте люпезны, – сказал он, аптекарски оглядел хозяйку сквозь полупрозрачный шелк и замолчал.
Словом, на Катю нашел энергический стих.
Павел Мартынович проснулся, когда из-под него вытаскивали диван с валиками в виде русских ватрушек.
– Папа, подъем! – сказала Катя, засучивая рукава пеньюара. – Я хочу новую мебель. И мне надоел на стенах ваш дурацкий зеленый штоф. Где вы такой сыскали?
