На двери кабинета его дожидалась записка, залихватски приколотая иглой для люмбальных пункций.
— Понты дешевые, — проворчал Миллер, снимая послание.
«Срочно зайди! Немедленно! Прямо в пальто!» — подписи не было, но Дмитрий Дмитриевич узнал почерк Криворучко.
Он поморщился. Сам-то он хотел сразу бежать в оперблок к Тане и признаваться ей в любви. Наверняка Валериан Павлович звал его из-за какой-нибудь ерунды, у него любая мелочь была срочной и немедленной, но игнорировать призыв, особенно теперь, когда начальник и подчиненный вот-вот должны были поменяться ролями, щепетильный Миллер посчитал неприличным.
Кроме того, ему все равно нужно идти к Валериану Павловичу — отпрашиваться на пятницу. В этот день было решено оперировать у Розенберга, и следовало подготовить почву.
Пальто он все-таки снял и спокойно отправился наверх.
Криворучко выглядел ужасно. Миллер даже отпрянул, увидев потухшие глаза и безвольно обвисшую фигуру старого профессора.
Валериан Павлович сидел за письменным столом и крутил в руках шариковую ручку.
— А, Дим, заходи, — сказал он тусклым голосом.
Миллер испугался по-настоящему. Неужели Криворучко ходил к врачу и узнал о своем смертельном заболевании? Впрочем, это предположение было маловероятным. У Валериана Павловича не было медицинской карты, анализы во время диспансеризации за него сдавал Миллер, а штамп о флюорографии ему ставили по блату.
Дмитрий Дмитриевич взял себя в руки, чтобы своей тревогой еще больше не расстроить старого профессора, сел напротив него и попросил рассказать все как есть.
Криворучко вытащил сигареты, долго прикуривал. Тянул время, одним словом.
— Не томите уже! — От страха Миллер забыл о субординации.
— Короче, ты не будешь заведовать кафедрой!
— И все? Ну слава Богу, а я-то думал, вы заболели!
— Святая ты душа, Дима, — усмехнулся Криворучко. — Ты вообще понял, что я сказал?
— Да. Что мое заведование кафедрой отменяется.
— Хочешь знать почему? — Трагически-безысходный тон Валериана Павловича потихоньку сменялся оптимистично-ехидным. Видимо, спокойная реакция Миллера подбодрила его. — Наверху решили, что ты слишком молод для этой должности. Все-таки у нас старейшая кафедра нейрохирургии в стране.
— Я и сам так думаю.
— Не скромничай. К тому же, даже будучи грудным младенцем, ты все равно был бы лучше нашего нового заведующего. Угадай, кого нам назначают?
— Максимова, — угадал Миллер и пожалел об этом. Лишил старика эффектной реплики.
— Ты знал?
— Нет. Догадался.
Криворучко посмотрел на часы.
— Девять утра. Рановато, конечно… Давай хоть кофе попьем.
Он позвонил, мгновенно явилась сестра, молча подала завтрак и удалилась.
— Дима, ты на меня зла не держишь? Думаешь, наверное, что я мог тебя отстоять, но не захотел связываться?
— Ни в коем случае. Вы же не связаны с мафией, не вхожи в комитет. Как это ни обидно для вас, но вы мало что решаете.
— Нет, это просто вандализм! Если бы хоть у одного человека в нашем ГУЗЛе были какие-то иллюзии насчет этой гниды. Максимова то есть. Так нет, все уважающие себя люди плюются при одном упоминании его имени, а вот поди ж ты… У нас же как? Если человек показывает себя полным нулем в науке, бездарным педагогом и безруким хирургом, мы автоматически начинаем считать, что Бог за это наделил его недюжинным талантом администратора. Но после того как Максимов выгрыз себе должность главного нейрохирурга, у сильных мира сего развеялись даже эти иллюзии. Надо думать, что мы будем делать. Можно было бы возмутиться, но, к сожалению, народ не пойдет за тебя грудью на баррикады. Господи, за что мне наказание такое — передавать кафедру на поругание этому… — Профессор вскочил из-за стола и сделал несколько успокаивающих кругов по кабинету. — Лживый, злобный тип, ненавидящий всех людей…
— Но я ведь тоже мизантроп.
Криворучко притормозил. Задумался:
— Тебе просто нравится думать, что ты всех ненавидишь, а он ненавидит на самом деле. Или нет, не так. Ты не любишь человечество в целом, но готов протянуть руку помощи каждому в отдельности. А Максимов людей как бы любит, но руки им никогда не протягивает. Не перебивай, мне только психоанализа твоей персоны не хватает для полного счастья… Но весь сонм максимовских недостатков меркнет перед одним — он молодой! Если бы из него песок сыпался, я бы слова не сказал. За два-три года невозможно развалить работу, если она налажена так, как у нас. Но он будет руководить лет двадцать, если не совершит уголовное преступление или не помрет раньше положенного срока. И устроит из кафедры настоящее болото.
Миллер вздохнул и сделал глоток кофе. Стыдно сказать, но сейчас он гораздо больше думал о Тане, чем о Максимове. Хотелось оказаться в оперблоке, но уйти, пока Криворучко полностью не разрядится, было невежливо.
Может быть, это и к лучшему, думал Дмитрий Дмитриевич. Конечно, приятно представляться: профессор Миллер, завкафедрой, но за этим стоит уйма нудной и бессмысленной работы. Что он, по сути, приобрел бы, кроме титула и небольшой прибавки к зарплате? Кучу бумаг и циркуляров, контроль учебной части, аспирантов… Многочасовые заседания ученого совета. Выволочки у ректора. Пожалуй, все. К тому же коллеги, возглавившие кафедры лет в пятьдесят, никогда не стали бы считать его своим.
Сейчас он делал то, что умел и любил, выполнял работу, которую считал важной. И никто у него этого не отнимет. А бюрократию пусть берет на себя Максимов, он не против.
…Кофе почему-то казался противным, словно вместо сахара в нем была растворена металлическая стружка. Миллер хотел отбить этот вкус сигаретой, но от табака его и вовсе затошнило.
«Кажется, я заболеваю», — понял он.
— Не кисни, Дима. Я останусь консультантом, Максимов не сможет выпереть меня, как бы ему ни хотелось. Вдвоем создадим крепкую оппозицию.
— И он будет вынужден терпеть. Да что он, совсем дурак, рубить сук, на котором сидит? Мы с вами обеспечим кафедре приличный уровень хирургической активности и научных публикаций. — После этого программного заявления Дмитрий Дмитриевич оглушительно чихнул.
— Будь здоров. Давай пять капель для профилактики?
Миллер отмахнулся. Стандартная капля, как учили их на фармакологии, содержит две десятых миллилитра жидкости. Криворучко то ли прогулял в свое время это занятие, то ли неправильно расставил нолики и запятые в конспекте, но, предлагая данную порцию, неизменно наливал полстакана.
— Как хочешь, — разочарованно вздохнул старый профессор. — Ты прав, нам с тобой бояться нечего, мы свою торговую марку заработали. Настоящие лицензионные хирурги, не какие-нибудь китайские подделки.
