Больше в песне не было ни слова, только недоуменные какие-то аккорды, пока не кончилась кассета.
Смертельно обидевшись на дуру Алену, Валька вынул кассету и сунул себе в карман. Потом он отыскал взглядом жену. Татьяна царила в кругу подруг. Ей что-то говорили, а она благосклонно слушала. Ей было с кем оставить ребенка, на ней сверкало импортное платье, ее муж не надрался, как некоторые, а с достоинством слушает музыку… Хотя Татьяна и вовсе ни в чем не была виновата, Валька круто надулся и на нее.
Потом началось шумное прощание, заворачивание спящих детей, а на кухню уже перетаскивали грязную посуду.
После толчеи в прихожей и галдежа на трамвайной остановке Валька наконец ощутил ночную тишину – в пустом трамвае. Татьяна сидела с его сумкой на коленях, а он стоял, обняв поручень, и упорно не желал садиться. Очевидно, сказывалось спиртное…
Он был наедине с отражением – и тому Вальке, что за немытым стеклом, было еще тише, еще смутнее на душе, чем этому, реальному, тот Валька сам был частичкой тишины, которая вот-вот может стать тревожной.
– Как странно видеть тишину, обняв сосну, – пробормотал, а может, и пропел реальный Валька.
Татьяна отвернулась и насупилась. До вокала он еще ни разу не допивался.
Это оказалось Вальке на руку. Дома она не предъявляла к нему никаких претензий, потому – что с пьяного возьмешь. Она просто разделась, умылась и быстро легла спать. А он взял «Приют обреченных» и пошел в ванную – читать.
Голубой свитер Татьяна бросила на корзину с грязным бельем – вежливость требовала, чтобы пользованная вещь была возвращена хозяину выстиранной. Валька накинул свитер на плечи, сел на край ванны и так читал стихи.
Но читал он их как-то странно.
То, что нравилось и доходило сразу, перечитывал. То, что казалось путаным и странным, оставлял на потом, даже не пытаясь вникнуть. Да и какое там вникнуть – после шампанского, водки и токая!
Той песни с кассеты он в сборнике не нашел. И в первой книжке Чесса ее наверняка не было – оттуда же старательно выпололи все такие мрачные штучки. Стало быть, он, Валька, совершил открытие? На этот вопрос мог ответить только Широков.
Он возился с архивом Чесса, он знает точно, что опубликовано, а что – нет. Но где искать Широкова? Изабо его тогда выпроводила, своего адреса и телефона он Вальке не давал. К Верочке обращаться вовсе не хочется – мало ли какая чушь придет ей в голову? Валька провел рукой от лба к затылку – волосы после той головомойки до сих пор не очухались!
Собственно, и к Широкову его не очень тянуло. Он помнил, как усыпляла его злополучная пьеса, задуманная Чессом и воплощенная Широковым. Очевидно, не зря Изабо прозвала Анатолия Пятым. Пятое колесо в телеге… Четверо что-то писали, творили, вот – кассеты до сих пор по городу ходят, а Пятый – так, сбоку припека, в меру слабых силенок…
Да еще папка с пьесой, которую Вальке всучили чуть ли не насильно! Ждет ли Пятый, что Валька ее прочтет и скажет комплимент? Или вся компания просто использует его как несгораемый шкаф? Чтобы Широков, Боже упаси, опять не стал возиться с убогой пьесой?
Валька, человек далекий от драматургии, и то понимал – история Александра Пушкина и Марии Волконской мало подходит для сцены. Ну, оказались в Сибири, ну, несколько лет встречались и беседовали, и больше ничего в их жизни не происходило. А то, что сочинил за эти годы Александр Пушкин, волей-неволей должно остаться за кадром – потому что рукописи утеряны, и никто не знает, что было в тех трех сафьяновых портфелях, о которых что-то туманно сказано в мемуарах то ли Пущина, то ли Бестужева. А выдумывать, что там могло быть такое, Широков не пожелал.
Очевидно, и Чесс этого не стал бы выдумывать.
Но почему же он решил писать пьесу об Александре Пушкине? Что такое он знал или придумал, чтобы получилось интересно?
И тут Валька чуть не съехал в ванну. Он вспомнил возню Изабо с зайцем, вспомнил какие-то изыскания Широкова о русских суевериях, о зайце, не к добру перебегающем дорогу. Было уже близко, близко, горячо… а не давалось в руки!
Разгадка была там – на берегу озерца, на тропе от автобусной остановки через лес к поселку, под тройной сосной. Там, где для Вальки звучала давняя «Баркарола». Что-то сплавило вместе романс Козлова, историю о Пушкине, размашистый бег по тропе и прибрежному песку, старые лодки, мимо которых шли вдвоем мужчина и женщина, смяло их и скрутило, как ком теста, и теперь из этого кома лепится некая новая сущность – только Валька, ощущая в себе эту лепку, никак не мог понять, что должно получиться в результате.
Но в том, что над ним нависла тайна, которую может разгадать только он и никто другой, Валька в эту ночь не сомневался. Шампанское, водка и токай… да, с этого может потянуть среди ночи и на тайны. Но хмель выпустил на свободу те ощущения, которые уже давно не давали Вальке покоя. Сейчас, на краю ванны, ему думалось легко, и он с тоской подумал, что завтра все будет иначе – ну, воздух сгустится, что ли, и мысль, которая летает сейчас, и память, которая преподносит то, чего в нее не закладывали, опадут, отяжелеют, словно через кисель поплывут.
Это было самое обидное…
* * *
В субботу Валька сунул выстиранный свитер в сумку и отправился в мастерскую. Дома он сказал, что собирается к Димке на огород, что-то там у него с насосом. А вообще планировал попросить Изабо передать свитер Верочке.
Изабо собиралась куда-то в гости. Она принарядилась – надела черное платье с серебряными полосками и широким лаковым поясом. Вся ее роскошная стать так и заиграла. Она побывала в парикмахерской: волосы стали короче и улеглись в прическу – густая челка на лбу, два острых угла ложатся на щеки, сзади коротко и ровно. Это была не та женщина, которую Валька обнимал на берегу, под причудливой сосной. Ему даже было непонятно, что она делает в мастерской. Такой ее видеть он не желал.
– Можно, я это оставлю для Верочки? – спросил Валька, доставая свитер.
– Ради Бога, – прихорашиваясь перед зеркалом, сказала Изабо. Видимо, в зеркале она и увидела свитер, потому что резко повернулась и ткнула в него пальцем.
– Это как к тебе попало?
– Верочка дала.
– А чего это она тебя вдруг свитерами снабжает? – очень недружелюбно спросила Изабо.
– Да я на днях сглупил – выскочил из дому без куртки. Вот она и одолжила…
– Она что, теперь на свидания мужские свитера с собой носит?
– Да нет, мы к ней зашли чаю попить.
– Ясно. И договорились, что ты его сюда привезешь? – голос у Изабо был сварливый, впору от такого голоса поскорее ноги уносить.
– Да никак не договаривались! Я просто в нем грелся, да так и ушел.
– А что же не хочешь прямо ей отнести? Она сейчас дома, можно позвонить.
Валька пожал плечами и с изумлением ощутил, что его лицо само собой образовало брюзгливую и очень недовольную гримасу.
– Чего и следовало ожидать, – прокомментировала эту гримасу Изабо. – Что, наслушался исповедей?
– Было дело.
– В основном про Чесса? Или про меня тоже?
– Про него.
– Жаль мне девчонку, – подумав и явно смягчившись, сказала Изабо. – Если бы я могла ей помочь, то, конечно, помогла бы. Но она зациклилась на Чессе, ты это и сам видишь, и помочь ей может только время. Бог с ней, я даже рада, что есть человек, который так его любит, как мне уже не дано.
– Но ведь и ты его любила… – неуверенно возразил Валька. И поймал себя на крошечной, крохотулечной, но все-таки ревности.
Стоявшая перед ним женщина была дьявольски красива, и обведенные черным стальные глаза, и прямые сверкающие волосы прибавляли ей этой дьявольщинки, что уж говорить про облегающее платье. Но эта ревность была свеженькой, прямо со сковородки, в глубине же Валькиной души и памяти все имело совсем другие оттенки и свойства. Там любовь Чесса к Изабо и любовь Изабо к Чессу недавно слились во что-то целое и гармоничное, хотя и не подвластное словам.
– Ты знаешь Чесса по песням и чужим исповедям, – ответила Изабо. – А это был совершенно невыносимый человек. Постоянно делал из мухи слона. Чуть на него косо посмотрели – все, мировая трагедия! Внутрииздательскую рецензию на него заказали дураку – целый вечер будет причитать. Вот и люби такое сокровище! Я спросила его – за что я должна расхлебывать все его каши? Я была с ним совершенно искренна. Хочешь приезжать – приезжай. Хочешь сидеть тут целыми днями – сиди, только без монологов. Хочешь песни петь – пой. Ну, у каждого свои неприятности, но почему я, женщина, не раскисаю, а он, мужчина, мечется в поисках сильного плеча? Ну, вот оно, мое сильное плечо! И не стыдно тебе за ним прятаться?
– Ты так ему и сказала? – решительно, это была не Изабо. Эта суровая дама ввек бы не копала могилы для гипсовых уродцев.
– Еще покруче сказала. Я вот теперь иногда, под коньяк, вру Верочке, что если бы можно было начать все сначала – все у нас с ним было бы иначе. Я бы его понимала и берегла. А на самом деле все было бы точно так же. Потому что обстоятельства и характеры были бы те же. Если Верочке от этих врак легче – слава Богу! Но тогда бы ее это не обрадовало. Знаешь, как она его выслеживала? Стояла под забором и издали в мое окно заглядывала! Я как-то вышла и подошла к ней. Она поздоровалась и убежала. Вот так мы и познакомились. А свитер давай сюда, я передам. Она точно ничего про него не говорила? Мол, приезжай в нем в мастерскую, здесь встретимся?
