– Ну, значит, разбегаемся, что ли? – подвел итог Карлсон. – Будем считать этот милый вечер недействительным. Деньги на такси есть у всех. Идем, Изабо. Не расстраивайся. Не женское это дело – дуэли. Впрочем, что ни делается, все к лучшему. Представь, что это зрел гнойный нарыв. Зрел, зрел, и вот его прорвало. Больно, конечно, зато дело пойдет на поправку. Теперь ты понемногу работать начнешь… Не получилось из вас секундантов – и Слава Богу!
– Ты знала, кто этот человек? – тыча пальцем в Карлсона, вдруг с глухой яростью спросил Широков.
Скосив на него глаза и фыркнув, Изабо встала и подошла к Вальке.
– Прости, если сумеешь, – сказала она. – Я была в эти дни так счастлива… Ты и представить не можешь…
– Могу, – ответил Валька.
Тогда она подняла виноватые глаза – и вдруг ее лицо изменилось. Возник тот диковатый оскал, который иногда заменял ей улыбку.
Если бы этот оскал продлился менее секунды! Но он получился долгим, лицо отделилось от тела, от стен, повисло в темном пространстве… Шар, еще один шар, готовый занять место в треугольнике, подумал Валька. Две женщины, любящая и любимая… И кудрявая девочка, играющая с нарисованным зайцем! И пластилиновое распятие с воскресшим Христом!
Он быстро выстраивал еще одну сложную систему, еще одну композицию, на манер своих любимых, стереометрических. Вернее, успевал следить за тем, как она складывается, и позволял проникать в нее лучам и шарам той композиции, что досталась от Чесса, – черному кавалерийскому пистолету, толстой книге с портретом Анны. И бликом на еще одном шаре засиял клочок озера с двумя уточками и двумя веерами воды…
А Изабо все смотрела на него и, очевидно, увидела в его глазах некое отражение… Потому что лицо ее вдруг прояснилось.
Она не могла сказать вслух того, что подумала, но Валька все-таки это услышал.
– И все-таки Божий суд! – подумала она.
– Да, – беззвучно ответил он, еще не представляя себе, как это возможно. Но он уже стоял на бескрайнем льду под белым небом! Единственное, что чернело, – это силуэт человека на том конце дорожки да тульский пистолет в руке.
Затем Валька посмотрел на Широкова. Непостижимой силой, проснувшейся в душе и пронизавшей его всего до кончиков ресниц, он заставил того отвести затравленный взгляд от довольного исходом дела Карлсона.
– Не получилось из нас секундантов… – сказали, чуть потеплев, глаза Широкова.
– Еще как получилось! – задиристо возразил Валька, тоже одними глазами. Тяжелый пистолет уже оттягивал руку…
Третьей была Верочка. Она сама ловила Валькин взгляд.
– Хочешь, я прикрою тебя собой? – спросила она.
– Если понадобится… – не стал возражать Валька. Из дуэльного кодекса он знал, что прикрываются в поле именно пистолетом… кстати, лежащим на этажерке в мастерской, как раз под крылатым распятием…
Карлсон терпеливо ждал, пока завершится этот многозначительный обмен взглядами. Он был настолько любезен, что позволил безумцам красиво распрощаться друг с дружкой, а ведь ему еще предстояло быстренько отвезти к себе домой Изабо и оставить наедине с бутылкой коньяка – так оно при любом раскладе было надежнее.
А Валька сосредоточился на том набирающем объем силуэте, который только он и видел в углу, между диваном и портьерой.
Этого силуэта недоставало в его выверенной композиции. Валька ощущал, что именно сегодня свершилось – ему дана власть составлять и раздвигать шары, заменять их по своему усмотрению! Но ему мало было тех, что достались по наследству от Чесса. Свою власть и силу он не мог направить лишь на них…
Гитара была необходима, как кислород. Потому что не один Валька ждал и требовал сейчас Божьего суда.
За его спиной стоял человек, с которым его намертво сковало случайное сходство. А у того за спиной – еще один, с таким же роковым сходством, только не в лице.
Они отдали ему все, что имели.
Началось с прелестной песни, началось с поющей женщины, прекрасной и безумно в тот миг любимой. И не должно было завершиться полным крахом, утратой всего на свете! Тот человек, который провалился в неизведанные глубины прошлого века почти бесследно, тоже ждал и требовал в этот миг Божьего суда! Не дать ему погибнуть в безвестности, вывести на поле, протоптать тропу к противнику – это было сейчас в Валькиной власти.
Недоставало смуглой гитары! И недоставало еще одной ниточки, еще одной тропки между двумя мирами, чтобы по ней переместить шары, изменить судьбы. Недоставало приказа!
– Вначале было Слово… – сказал иронично-торжественный мужской голос.
И Валька увидел, как женщина в черном платье с белым кружевным воротником, с черной косой, уложенной на затылке, и с лицом Верочки распахивает тяжелую дверь избы и, опустившись на корточки, ставит на заснеженный порог ручного зайца.
Домашний зверек, оробев, пытается попятиться, но она не пускает.
Холодный ветер относит ей за спину концы бесполезной ажурной шали.
– Беги, заинька, беги, миленький! – шепчет эта женщина. – Пусть все будет не так! Пусть он воротится домой! Пусть хоть он уцелеет! А я… я уж как-нибудь… с Божьей помощью… да беги же!..
– Вот! – сказал Валька. – Вот как это начнется!..
И сразу же понял, что – угадал, что – началось!
Это было почище всякого полета, это было прекраснее первой любви и яростнее последней любви. Глаза Верочки распахнулись ему навстречу – она поняла!
Лихая тройка на полном разлете сбилась, смялась, натянулись вожжи, разлетелся снег. По белой равнине пронеслась строчка следов – заяц был уже неуловим взором…
– Ишь ты! – вдруг изумился Карлсон. – А я и не заметил… Ну, все декорации припасли, в том числе и гитару!
Вдруг его брови сошлись и он оглядел компанию безумцев с огромным подозрением.
– Но ее же не было… Я точно помню, что гитары не было! – воскликнул он. – Откуда взялась гитара? Кто ее сюда притащил? Ее же здесь не было!
Все посмотрели туда, куда он показывал воображаемым пистолетным дулом.
Действительно, гитара, во всей своей древесной плоти, стояла, прислоненная к стене, отбрасывала тень и была совершенно материальна.
Но вот с людьми, которые ошалело глядели на нее, сделалось что-то странное. Вроде волосы у Изабо стали длиннее, почти до плеч, вроде на плечах у Верочки оказалась сиреневая мохнатая кофта, а Широков почему-то был в здоровенных очках…
– Какая гитара? Ты о чем? – спросила Изабо, соблюдая полнейшее спокойствие. – Где ты видишь гитару?
– Вон, в углу, – показал Карлсон.
Изобо пожала плечами, сделав обеспокоенное лицо – мол, что это с тобой, банный сотрудник?
Тогда Карлсон повернулся к Широкову.
– Вы с Верочкой притащили? – строго спросил он. Но строгость получилась какая-то странная.
Широков опустил красивые ресницы – он знал, что взглядом не сможет соврать.
– Ничего мы не притащили, – обиженно ответила за него Верочка. – Изабо, что это с ним?
Валька понял – и они видят смуглую гитару! И они узнали ее! Значит, удалось. Ну, Карлсон!..
Карлсон резко повернулся к Вальке. Валька не шагнул вперед, не раскинул резким движением руки с растопыренными пальцами, не скорчил гримасы – незачем, незачем… Он просто негромко рассмеялся. Удалось!.. Остальное не имело значения.
И этот смех совершенно вывел Карлсона из себя.
Смех был и в опущенных ручищах Широкова, и в полуоткрытых губах Верочки, и в строгом лице Изабо. Гитара явственно стояла в углу – потрогай!
– А вот сейчас!..
Остальное было мгновенно, сумбурно, бестолково, яростно и на едином вздохе.
Карлсон выхватил и вскинул пистолет, собираясь пробить гитару пулей и так уничтожить галлюцинацию. Валька рванулся спасать гитару. Верочка повисла на руке Карлсона, и тут же на него всем телом рухнул медведь Широков. Пистолет полетел на пол и скользнул под диван.
Валька увернулся от полетевших кубарем на пол людей, и тут его схватила за руку Изабо.
– Я люблю тебя! – быстро сказала она.
Коротко поцеловав в губы, она толкнула Вальку к двери.
Он выбежал в коридор и бросился вниз по лестнице…
Рига
1994
