— Что за суматоха? — поинтересовалась Дженни.
— Какой-то тип ворует растения, — ответила одна из смотрителей, женщина с коротко подстриженными седыми волосами, в очках без оправы. — Только что его видела. Наглый такой, стоит, словно покупатель в супермаркете, и орудует ножиком. Знай себе срезает, что ему надо, и в мешок сует.
— Ага, — подхватил кто-то из ее коллег. — Обычно эти ребята лезут через забор. А что он украл, Салли?
— Да вроде не так уж много. Как правило, такие воришки выкапывают растения с корнем, но этот, не знаю уж зачем, обрезал побеги. И кору тоже.
— А он что, черный был? — подал голос охранник.
— Ну, точно не белый. Я его не больно-то хорошо разглядела, но мне показалось, что он индеец. Кожа красно-коричневая, волосы черные, прямые. Одет, словно с пляжа приперся, в плавки или шорты — короче, с голой грудью. Я, как увидела, что он режет ятобу, крикнула: «Эй, так не положено!» И парень пропал, будто сквозь землю провалился.
Охранник заговорил в свою рацию, а потом, обернувшись к садовникам, сказал:
— Ну что ж, мы, конечно, будем начеку, но боюсь, он уже вернулся в резервацию.
Он ушел, и группа разошлась. Дженни пошла обратно по дорожке в зону дождевого леса, рассматривая таблички с научными и обиходными названиями растений, пока не подошла дереву с надписью «MENAEA COURBARIL — ЯТОБА». Мелкий текст рассказывал о том, какое применение находят растению туземцы, но Дженни не стала этого читать, а подняла глаза. Смотрительница сказала, что индеец покушался на это дерево, и девушка решила, что он где-то неподалеку. Во всяком случае, здесь стоило его поискать.
Это было дерево с серой корой, высотой около сорока футов, с блестящими плотными листьями и темными коричневыми, похожими на стручки плодами. Ствол на три четверти, до густой кроны, был голым, но дерево оплетали лианы.
Дженни подняла взгляд в зеленый сумрак и тихонько позвала:
— Эй, Хуан! Как бы тебя там ни назвали! Ты там?
Ни звука, только ветерок, шепчущий среди ветвей, и отдаленный стрекот газонокосилки. Она продолжала смотреть вверх и, когда ее глаза приноровились к тени, увидела что-то коричневое: не плод, не кору и явно не тень. Сначала ей показалось, что это зверек, енот или, вот уж чушь, ленивец, но потом она разглядела лицо человека, его лицо.
— Эй, ты можешь спуститься. Они ушли. Они решили, что ты убрался из «Садов». Спускайся!
Она сделала широкий жест и снова пожалела, что такая тупая и не знает испанского. Но индеец, по-видимому, понял ее, скользнул по стволу, что твой питон, и оказался перед ней, серьезно глядя на нее. На нем не было ничего, кроме какой-то тряпицы, вроде набедренной повязки, и шнурка на шее, на котором висел маленький мешочек. Свой матерчатый чемодан он держал на плече, придерживая рукой как почтовую сумку.
— Вот здорово, а мы-то уж думали, что совсем тебя потеряли! Тебе не следовало уходить, когда ты был с Кевином. Тебя ведь и арестовать могли, понимаешь? Здесь нельзя резать растения. Дело в том, что это место только похоже на дождевой лес, но на самом деле это не лес.
Индеец отреагировал непонимающим взглядом.
— Послушай, приятель, ты, конечно, мастер прятаться, но здесь, в «Садах», вот этого, — она подошла к кусту, огляделась и, убедившись, что ее никто не видит, сорвала листок, — этого делать нельзя. Нельзя! Запрещено!
При этом девушка энергично трясла головой.
Он взял у нее лист, внимательно осмотрел его и на своем языке ответил:
— Это микур-ка'а. Я использую его главным образом для лечения кожных заболеваний, но он помогает и против головной боли. А если на кого-то навела порчу ведьма, я предлагаю искупаться в отваре из листьев. Обычно помогает неплохо, но тут, конечно, многое зависит от того, какая ведьма. Можно попробовать, если тебя изводят ворожбой.
— Правильно, молодец, — поощрительно сказала Дженни. — Ничего не срывай и вообще не трогай. Иначе будут неприятности.
— Хотя ты, похоже, не заколдована и сама не колдовала. Хотя у вас, мертвецов, это определить трудно.
— Правильно, но мы не можем стоять здесь и разговаривать, — сказала она, — нам нужно как-то переправить тебя к машине и убраться отсюда. Давай я пойду впереди, а ты проверяй, чтобы все было чисто, а потом я помашу, вот так, и ты подойдешь. Постарайся держаться в стороне от тропы, ладно? — Девушка вздохнула. — Прячься в кустах, да. Si. Мы идти к машина, — добавила она, коверкая слова, как коверкают их многие, почему-то считая, что иностранцам так понятнее. — Si?
— Si, — ответил индеец.
Она улыбнулась.
— Классно! Ладно, дуй за мной!
Дженни зашагала по дорожке, которая вела из зоны дождевого леса к парковке, пропустила вперед группу экскурсантов, а когда обернулась, чтобы подать ему знак, позади никого не было.
— О нет! — непроизвольно воскликнула девушка. — Он снова потерялся!
Но едва эти слова слетели с ее губ, как индеец появился из-за ствола дерева футах в трех позади нее. У Дженни челюсть отвисла.
— Ну, ты даешь, обалдеть! Как это у тебя получается?
Ответа не последовало, и она махнула рукой.
— Ладно, иди за мной.
Она снова двинулась в путь, теперь не делая жестов, но останавливалась каждые пятьдесят ярдов, желая убедиться, что он всякий раз появляется среди растений, примерно на расстоянии вытянутой руки, хотя как он двигается — ей ни разу увидеть не удалось. Когда они наконец подошли к входу, она повела его по узким тропинкам к стене, отделявшей «Сады» от Старой Дороги Ножовщиков.
— Ладно, здесь тебе нужно перелезть через стену, потому что ты не можешь пройти мимо охраны. Я подгоню машину и заберу тебя. Ты comprendo?
Она несколько раз повторяла это, сопровождая слова выразительными жестами, пока не решила, что он понял. Очевидно, он все-таки понял, так как, подогнав машину к нужному месту, она забрала его без происшествий, после чего отогнала «мерседес» обратно к парковке и остановилась в тени дерева коколобо.
Там Дженни включила радио и стала ловить нужную волну.
— Когда одна, я слушаю музыку кантри, — призналась она, — а Кевин терпеть ее не может. Ему подавай альтернативный панк, «Лимп Бискит», «Марун-пять», все в таком роде. Нет, такую музыку я тоже могу послушать, но с кантри не сравнишь, она более настоящая, если ты понимаешь, о чем я. Она о любви и испытаниях — там все больше похоже на жизнь, хотя, может быть, мне так кажется, потому что я деревенщина и многого не понимаю. Кевин, во всяком случает, так говорит. Но это для него я деревенщина, а с тобой такая городская, что дальше некуда.
Она рассмеялась.
— Господи, какая ты идиотка, Дженнифер! Он же не понимает ни слова из того, о чем я говорю, верно? Но все равно вроде как понимает, что я имею в виду. Я почему-то чувствую это. Как понимает собака, но лучше. Может быть, я сумею научить тебя английскому. Ты хочешь выучить английский? Ладно, сейчас и начнем. Я — Дженни.
Она указала на себя и повторила фразу, потом только свое имя, а затем указала на свой рот:
— Джен-ни.
— Дженни, — повторил индеец.
— Хорошо! Здорово! Ну а как тебя зовут, Хуан? Я Дженни, а ты…
Она показала. Индеец слегка приподнял подбородок — жест, который она видела раньше и который, как она сообразила, был своего рода кивком. Но тут он вроде бы заколебался, вперил в нее внимательный взгляд и долго молчал, словно принимая какое-то важное решение. Наконец индеец приложил руку к своей груди и дважды похлопал.
— Мойе, — произнес он.
Она повторила это имя, как он, Мо-й-е.
— Здорово! Ты Мойе, я Дженни, это, — коснувшись приборной панели и обведя изнутри рукой кабину, — машина. Скажи: «машина»!
И продолжала называть предметы и части тела. Правда, Дженни не смогла сообразить, как лучше показать глаголы, но вообще-то неплохо представляла себе порядок обучения умственно отсталого ребенка, поскольку сама на протяжении ряда лет находилась в положении такового, и, как ей показалось, они добились определенных успехов. Примерно через час таких занятий она достала захваченную с собой травку, отсыпала косячок, скрутила, раскурила, включила, затянувшись, музыку погромче и передала самокрутку Мойе.
Он взял ее в рот и принялся посасывать.
— Эй, так не пойдет, — заявила она через некоторое время. — Травку друг другу передают, так что отдавай.
Эти слова, естественно, были подкреплены выразительными жестами.
Тем временем кабина «мерседеса» наполнилась дурманящим дымом, после чего Дженни открыла дверцу и опустила окна.
— Чайкора, — сказал Мойе, указывая на тающий дымок.
— Ага, мы называем это травка, или анаша, или марихуана. Много названий. Дурь, короче говоря. Классная дурь. Мы выращиваем ее сами. Тебе нравится?
Она изобразила удовольствие, потирая живот, широко улыбаясь, целуя свою руку, на что он ответил на собственном языке:
