Машина поворачивает, въезжает на огороженную территорию, где находится несколько зданий, они выходят из нее все трое. Там находятся и другие мертвые люди, включая Обезьяньего парня, который взглядом посылает на Мойе проклятие, не достигающее цели, ибо Мойе отражает его защитным словом на священном языке. Есть там Сердитая женщина, которая говорит слишком много и чересчур громко, и человек с бородой, который говорит медленно и является здешним вождем, и еще один человек, тоже с волосатым лицом, но немногословный. Они переговариваются на своем обезьяньем языке, но с ним говорят по-испански, а когда он не понимает, Кукси повторяет для него их слова на рунийя.
Они садятся за стол, и Огненноволосая женщина приносит еду, которая на вкус как глина, и горячую коричневую воду. Он совсем не голоден, но берет немного, чтобы не обидеть богов этого места. Сердитая женщина говорит о смерти человека из «Консуэлы», на которого кричал Обезьяний парень, — день назад его убили в доме величиной с гору, куда надо подниматься в маленьком домике без окон, гудение которого особым манером отдается в животе. Обезьяний парень рад, что этот человек умер, но остальные сбиты с толку. Кто убил его? — недоумевают они. Мойе говорит на своем языке, что это сделал Ягуар, и они все странно смотрят на него. Некоторое время они молчат. Потом Кукси спрашивает:
— Мойе, это ты убил этого человека?
— Может быть, я бы убил его, если бы он явился в мою страну, — отвечает Мойе, — но здесь у меня нет силы. Нет, это сделал сам Ягуар. Он гневается на людей, которые хотят погубить его страну, и если они не скажут, что остановятся, то он, наверное, убьет и всех остальных.
Мойе видит, что мертвые люди поражены, но больше они на этот раз ничего не говорят.
5
Плач вытащил Паза из сна, поднял на ноги, пока нетвердые, парализованные от долгого лежания. Он с трудом натянул халат.
— Что такое? — воскликнула проснувшаяся жена.
— Эйми. Ей приснился кошмар.
— О господи, опять! Который час?
— Четыре тридцать. Спи дальше, — сказал Паз и быстро вышел из комнаты.
Войдя в спальню дочки, он в слабом свете ночника «Чирикающая пташка» увидел, что Амелия сидит в постели и плачет, прижимая к лицу старое розовое одеяло. Она протянула к нему руки; он присел на краешек кровати и привлек ее к себе, бормоча что-то успокаивающее и поглаживая девочку по головке. За последнюю пару недель это происходило с ней уже четвертый раз.
— Что это было, малышка, тебе приснился страшный сон? Скажи папе, что ты видела. Чудовище, да?
— Зверя, папочка, — пролепетала сквозь слезы Амелия.
— Зверя? Какого зверя?
— Не знаю. Он был желтый, с большими зубами и хотел меня съесть…
И тут Паза наполнил леденящий страх. Именно в этот миг он понял, что семь мирных лет подошли к концу и в его жизнь официально возвращается то, что он называл «сверхъестественным дерьмом». Больше всего ему хотелось разрыдаться на пару с дочкой, но вместо этого он, успокаивая себя, сделал глубокий вздох и с надеждой спросил:
— Зверь был похож на собаку?
— Нет, папочка. Он был немножко похож на динозавра и немножко на киску.
— Ну, такого, конечно, испугаешься, — сказал Паз, которому действительно было страшно. — Но сейчас ничего этого нет. Он не сможет добраться до тебя, верно? Сны существуют только в твоей головке, понимаешь? Звери во сне не могут по-настоящему кусать и царапать тебя. Помнишь, мы уже говорили об этом?
— Да, папа, но я проснулась… проснулась, а зверь был здесь. То есть я была совсем проснутая, уже ни полчуточки не спатая, а зверь как был, так и был.
От волнения девочка залепетала на младенческий манер, что само по себе было нехорошим знаком.
— Знаешь, малышка, — попытался успокоить ее Паз, — когда человек резко просыпается, он некоторое время еще продолжает видеть сон, то есть часть его остается во сне, особенно если сон был страшным. Короче говоря, это был только сон — видишь ведь, нет никакого зверя. Он был не настоящим.
— Abuela говорит, что сны настоящие.
Паз тяжело вздохнул и мысленно выругался.
— Я не думаю, что abuela имела в виду именно это, беби. Скорее всего, она хотела сказать, что иногда сны предвещают нам какие-то события, которые трудно узнать другим путем.
— Да-а! Она говорит, что brujos, ведьмы, могут посылать нам плохие сны и от них можно задохнуться по-настоящему.
— Но тот сон, который тебе приснился, не был таким, — наставительно произнес Паз. — Это был всего лишь сон. Сейчас середина ночи, и я хочу, чтобы ты попробовала снова заснуть.
— Я хочу сначала почитать.
— Но, милая, сейчас же поздняя ночь… — захныкал он, но девочка уже соскочила с кровати, легко, как фея, подбежала к своему книжному шкафу и вынула большого формата том под названием «Животные повсюду», и Пазу пришлось перелистать альбом, начиная от «А», альпака и армадилла, и далее по алфавиту, с описанием внешности и повадок зверей, не пропуская ни слова, потому что эту книжку девочка помнила наизусть.
— Вот зверь, который был в моем страшном сне, — объявила она, указав маленьким пальчиком на страницу, ближе к концу.
Паз хмыкнул и поспешил перейти к безобидному мохнатому яку. На ястребе девочку сморил сон.
Он поставил книгу на полку, подоткнул вокруг дочки одеяльце, поцеловал и ушел, но не в постель.
На кухне Паз увидел закутанную в халат жену, которая ставила на горелку почерневший кофейник.
— Как она?
— Все в порядке, просто сон. А ты что, уже встаешь?
Он указал на кофейники сел у стойки.
— Ага. Мне нужно сделать кое-какие записи. Хотела поработать еще прошлой ночью, но не получилось — заснула.
— Прошлая ночь еще не закончилась.
— Нуда, верно. Кстати, о нынешнем вечере — не забудь про угощение для Боба Цвика и прочих.
— Сегодня вечером?
— Так и знала, что ты забудешь.
— Я плохой муж. Может, уболтаю тебя лечь обратно в постель? Мы бы подурачились.
Она посмотрела на него, подняв брови, губы чуть тронула улыбка, и Паз подумал, что в свои сорок, после семи лет совместной жизни, она все еще красивая женщина. И брак у них удачный. По прошествии времени она перестала переживать по поводу некоторой склонности к полноте и, хотя сделалась чуть более пышной, чем раньше, теперь несла свои формы с достоинством. Можно сказать, она относилась к типажу Мерилин Монро — блондинка, высокая грудь, широкие бедра. Идеал пятидесятых годов. Правда, это относилось к фигуре, а никак не к лицу — умному, с резкими, почти невротическими чертами. Когда они поженились, ее звали Лорна Уайз, доктор философии, теперь же она звалась Лола С. Уайз Паз, доктор медицины. Имя такое же пышное, как она сама.
— Ты искушаешь меня, но мне действительно нужно сделать эти записи, иначе меня будут трахать целый день, только уже не ты, а на работе.
— Ага, то есть за буквальным сексом последует еще и фигуральный.
Она рассмеялась.
— Что поделаешь!
— Ладно, но раз дело обстоит так и ты столь беспредельно предана своей профессии, что в постель мне тебя не затащить, могу я обратиться к тебе за консультацией?
Кофейник зашипел, жена налила себе большую чашку крепчайшего черного кофе и жестом предложила кофейник ему.
Паз покачал головой.
— Нет, я собираюсь прихватить еще пару часиков сна.
Она села напротив него, сделала пару глотков. Это он в самом начале их отношений пристрастил ее к бодрящему напитку, помогавшему ей продержаться в период, названный ею «материнско-медицинским обучением».
— Консультируйся. Доктор перед тобой.
— Ладно. Так вот, пока Эйми не начала плакать, мне снился сон, яркий, четкий, какие обычно уже не снятся. Я сижу в нашей гостиной, но вместо спинки нашей кушетки я облокачиваюсь на какую-то мягкую стену, возможно, обитую шкурой леопарда, и я жду, чего именно — не помню, просто есть ощущение ожидания. И тут вдруг чувствую, что мех шевелится. Оказывается, это никакая не обивка, а живой зверь. То есть я сижу, прислонившись к зверю, желтому, в черных пятнах, ну, как у леопарда. Все это невероятно отчетливо. Этот леопард размером с лошадь, огромный, может быть, даже больше лошади, но меня это не удивляет и не пугает, напротив, кажется естественным, и тут между нами происходит этот странный разговор. Он говорит что-то вроде: «Ты знаешь, что земля умирает», а я отвечаю: «Да, правильно, войны, загрязнение окружающей среды, глобальное потепление», всю эту фигню. Зверь вдруг говорит, что я мог бы все это прекратить, то есть спасти мир, и меня это чертовски воодушевляет, и я, конечно, спрашиваю, что для этого надо сделать. Ну, вот тут зверюга и говорит: «Тебе придется позволить мне съесть твою дочь».
— Господи, Джимми!
— Конечно, но во сне в этих словах был смысл, и я подумал тогда, как мне объяснить это тебе, почему в этом есть смысл, понимаешь? Эту ненормальную логику сна? А леопард встает и потягивается, и он как будто нарисован на флаге, знаешь… из мифологии. И мне хочется пасть ниц и преклониться перед ним, хоть он и собирается съесть Эйми. Потом я слышу, что она плачет, и хочу сказать ей: эй, все в порядке, это не больно, это часть того, что должно произойти, чтобы спасти мир, но тут до меня доходит, что она действительно плачет, и я просыпаюсь.
