знали о «Коммерсанте». Все мы жили в Иерусалиме, как положено идейным сионистам, а редакция находилась в Тель-Авиве, в «Бейт Маарив».
Журналисты «Маарива», сплошь левые, тут же принялись писать на нас доносы своему руководству. Дескать, набрали людей правых взглядов на создание русской газеты, живут они все в Иерусалиме, а некоторые — даже на оккупированных территориях. Кузнецов по взглядам вообще ястреб. Нехорошо. Разогнать бы их поскорее.
Поток доносов на нашу редакцию удесятерился, когда я начал носить кипу. Тогда меня вызвал к себе один из создателей «Маарива», Дов Юдковский, который относился ко мне настолько хорошо, что дал писать «Колонку репатрианта» на иврите с моим фото. Юдковский сказал: «Мне кажется, ты умный парень. Тебе светит большая карьера в израильской журналистике. Пойми, здесь все левые, и кипа твоя для них — как красная тряпка для быка. Лучше бы тебе кипу снимать при входе в редакцию, а ещё лучше — за 2 квартала до неё». 1990 год на дворе, полгода я в Израиле, — и меня просят: скрывай, что ты еврей! Тогда эта кипа и приросла к моей голове окончательно.
Слова Носика подтверждает едва ли читавший это интервью сын советского математика, каббалист Менахем Яглом:
В то время кипа была чем-то чудовищно неприличным в интеллектуальных кругах израильских, не русских. А Антон, естественно, этого выдержать не мог. …В Москве в отказное время был такой знаменитый учитель иврита, Лёня Вольвовский. Так вот, Лёня, ещё в те времена, когда к иудаизму испытывал глубокую неприязнь (потом всё переменилось), носил как раз такую кипу вязаную, шитую, и на вопрос: «Нафига?», отвечал: «Чувак, ты не понимаешь: в этих майках играет наша команда!» Для Антона кипа была именно этим: майка команды, которая всех раздражает, поэтому — как же в ней не ходить?.. При этом религиозная мысль, идея, размышления — у него были, но с кипой это связано было очень мало.
Что ж, несмотря на предостережения Юдковского, кипа не помешала Носику сделать головокружительную карьеру в традиционной бумажной прессе Израиля.
Но прежде чем мы перейдём к рассказу о ней, приведём ещё одно свидетельство того «веселья», о котором вспоминает Арсен Ревазов. Одним из центров этого веселья быстро стала мансарда поэта Михаила Генделева (1950–2009), первого президента Иерусалимского литературного клуба. В материале для сайта «Горький» о книге, посвящённой Михаилу Генделеву[83], в марте 2017 года Арсен Ревазов рассказал о нём более развёрнуто:
В 1991–1993 годы казалось, что центр русской культуры переместился в Иерусалим. В России тогда был полный кошмар, мрак, разруха, запустение, депрессия, а тут тепло, весело и всё по-русски, и девушки красивые пьют и гуляют. Концерты всех русских рок-групп, включая БГ, Наутилус и всех остальных. Поэтические вечера два раза в неделю. Пьянки со стихами семь раз в неделю. Театральные премьеры. Публикации. Провокации. Иногда дуэли. Сумасшедший дом. Тайные романы, неожиданные влюблённости, прогулки в Старом городе за полночь, тяжёлые разборки между лучшими друзьями из-за женщин. И центром этой иерусалимской тусовки была мансарда Генделева: крошечная квартира — салон и спальня под самой крышей в одном шаге от всего самого главного в Иерусалиме.[84]
Носик до конца дней сохранил глубочайшее уважение к Генделеву как человеку и поэту. И даже посвятил ему вполне серьёзный развёрнутый литературоведческий этюд[85], что вообще для него не было типично.
И именно на сайте www.gendelev.org находится сейчас очерк под названием «Как мы пели за деньги», подписанный всеми четырьмя «мушкетёрами» и опубликованный в тель-авивских «Вестях» в сентябре 1992 года. Приведём его в сокращении:
Мы стареем, это неизбежно. Мы теряем лёгкость на подъём, спонтанность, чувство юмора; один из нас с ужасающей быстротой теряет волосы на голове. Мы всё меньше интересуемся женщинами и всё больше — хорошим обедом, желательно — за счёт заведения, кто бы им ни был. Былое презрение к деньгам постепенно сменяется бережливостью, граничащей со скопидомством: наших избранниц уже не ожидает ужин даже в дешёвой «Наргиле». С трудом втягивая воздух в прокуренные лёгкие, безо всякого желания — по одной лишь обязанности, мы тащимся с ними, проклиная хамсин и безденежье, на прогулку по Старому Городу. Там мы отдаём последнюю дань романтике и читаем специально подготовленные для этой цели стихи. <…>
Отдекламировав, мы совершаем ритуальный первый поцелуй, затем куём железо: деловито ловим таксомотор и через три минуты уже варим кофе — «ты здесь совсем один живёшь?» — в нашей центровой квартире. Редкие отказы («ой, может не надо… мама будет волноваться… мне сегодня нельзя…») воспринимаются с плохо скрываемым облегчением, отчего становятся более частыми. Дверь за посетительницей закрывается, собака укладывается на коврике, честно-просительное выражение нашего лица сменяется дориан-греевской ухмылкой, и с криком: «Сколь же радостней прекрасное вне тела!» — мы валимся на скрипучий диван (вот счастье-то: можно по диагонали!) и убаюкиваем себя тринадцатым (который уж год…) уроком из «Самоучителя португальского языка». Диалог: «Знакомство. Прогулка по городу». Фодо, фодес, фодер.
Но если завтра в дверь постучат, и на пороге встанет чёрный с пейсами человек из «Хеврат кадиша», пришедший с деревянным сантиметром производить замеры наших форм, — нет, не пустим. Врёшь, костлявая, рано: в нас горит ещё желанье. Конечно, не то уже, которое выгоняло заполночь на Минский хайвей или втискивало в заплёванный тамбур «шестьсот весёлого» (до Калинина — стоя)… И не то, ради которого гуляли под ручку по замёрзшим лужам до рассвета, на память читая Бродского. <…> Желания умирают последними — даже позже ещё, чем надежды. И приключений на свою почти уже лысую — нет-нет, голову! — нам по-прежнему хочется.
И мы их ищем. «Дожили до седых яиц, а ума не нажили», — добродушно ворчит Мария Михайловна Р., глядя, как наша печальная команда, вооружённая двумя гитарами и тремя рюмками коньяку из кафе напротив, усаживается на тёплый булыжник иерусалимского арбата на исходе субботы.
А что поделаешь? Компания «Эм Эн Джей Лимитед» переживает временные финансовые затруднения, некто Нимроди заплатит последние деньги не раньше десятого (если вовсе), Дёма купил себе «пежо», и порядочный человек на его месте давно бы застрелился с такими долгами…
Сегодня мы пришли просить подаяния. Пойми нас правильно, историческая родина. Твои дети хотят кушать. Крабов.
Президент компании «Эм Эн Джей Лимитед» Арсен А. Ревазов берёт первый аккорд. Ответственный график издательства «Графор» Демьян Б. Кудрявцев <…> подстраивается по ноте соль, тихо матерясь и тряся причёской фасона «Мцыри». <…> Обхватив колени, собственный корреспондент газеты
