по представленному списку статей, а я уже выдавал ему. В месяц это было 55–60–65 текстов. От заметки в 150 слов до серьёзной статьи. 60 текстов в месяц — это очень большая норма. Как редактор, вы это представляете. У меня в «Вечернем Ленинграде» еженедельная норма была два фельетона. Один свой и второй cобкоровский. Я был отличник производства, потому что аж 2 материала в неделю готовил. Здесь — 60 в месяц. Причём любой из текстов, в общем, осмысленный, как можно догадаться, зная Антона.
В то же время, очевидно, такие объёмы неизбежно порождали и проблемы со сроками.
Какая-то безалаберность у него была, — говорит густым басом седогривый Лев Меламид за рюмкой водки в своём доме в старом Иерусалиме, — но он был достаточно обязателен: если был заказ от редакции, то я был абсолютно уверен, что Антон этот материал сделает. В крайнем случае я этот материал дам в следующем номере, потому что всё равно он будет очень интересный.
На этом месте, слушая Льва, я жестоко поперхнулся. Потому что с точки зрения журналистики утверждения «достаточно обязателен» и «в крайнем случае… в следующем номере» являются не просто взаимоисключающими, но взаимоуничтожающими. Профукать дедлайн, оставив редактора с дыркой на полосе, — худшее, что только может сделать сотрудник газеты! Тем не менее — «Антону всё прощалось».
В редакции Эдуарда Кузнецова Носик выполнял обязанности экономического обозревателя — быстро освоив это новое для себя предметное поле, которое, как уверял он потом в интервью, его старшие коллеги, интеллектуалы-писатели-диссиденты посчитали слишком «приземлённым». Большинство его материалов — это чёткие, хорошо структурированные новостные заметки и репортажи, в которых юный экономический обозреватель предстаёт не только хлёстким публицистом, но и последовательным сторонником принципа laissez-faire, т. е. политики невмешательства государства в экономику и наибольшего благоприятствования частной инициативе.
Как во всякой молодой редакции новой газеты, поймавшей кураж, обстановка в редакции «Времени» царила самая непринуждённая.
Корректором у нас была дочь писателя Эммануила Казакевича, Лариса Эммануиловна, — вспоминает Меламид. — Антоша всем текстам давал названия типа «Хуй 1», «Хуй 2», «Хуй 3», поэтому он кричал: «Лариса Эммануиловна, возьмите, пожалуйста, „Хуй 2“, я его прочитал». Она вся краснела ужасно. А потом прошло время — и она сама уже говорила своим голоском: «Антоша, я прочитала „Хуй 3“».
Впрочем, шутки Носика были не только такого рода. Так, вместе с Демьяном Кудрявцевым они выпустили несколько номеров газеты «Вымя» — «неофициальное юмористическое приложение к газете „Время“»[91].
Арсен Ревазов, беседуя со мной в огромном, с панорамными видами на Яузу, кабинете собственного рекламного агентства, вспомнил ещё одну колоритную историю того времени и того «Времени»:
Носик пишет некролог на смерть Фредди Меркьюри [24.11.1991]. Ну, хорошо. Некролог выходит длинный, на полосу А3.[92] Под 9 дней со дня смерти пишет опять же длинную полосу про Фредди Меркьюри, потому что это 9 дней со дня смерти Фредди Меркьюри. Ну и потом на 40 дней Носик пишет ещё одну огромную полосу про Фредди Меркьюри. И Меламид так грустно смотрит на эту третью полосу, которая должна появиться, и говорит: «Антон, а долго мы будем писать про дохлых пидорасов?» Это вся редакция до сих пор не может забыть…
Я бы не стал упоминать этот более чем сомнительный сейчас с точки зрения политкорректности случай, если бы не был уверен: интеллигентнейший выпускник мехмата МГУ, писатель Лев Меламид был так же далёк от ненависти к геям, как и от любви к группе «Queen». Просто в редакции царила такая атмосфера — без всяких табу и «неудобных тем».
И в этой раскованной творческой обстановке (воспроизводившейся потом во всех носиковских стартапах), ещё сдерживаемой в офисе твёрдым начальником, но бурно выплёскивающейся ежевечерними посиделками, переходящими в ночные загулы, 19 апреля 1991 года появился большой материал под названием «Всю жизнь — взаймы». Речь в нём идёт о том, что вновь прибывшим репатриантам отнюдь не следует брать машканту, ипотеку, — потому что, вопреки государственным посулам, она им крайне невыгодна.
Целиком этот текст сейчас можно прочитать в уже упоминавшейся книге Носика «Лытдыбр», заканчивается же статья так:
А главный получатель ипотечной ссуды 1991 года — новый репатриант из СССР — по-прежнему будет давиться в очереди к столу с табличкой «Машканта», надеясь не на абстракции вроде «абсолютного смещения эффективного банковского процента», а на совершенно конкретную вещь: на чудо. На день прощения и забвения всех долгов.
В бытность мою редактором «Lenta.Ru» и позже, в СМИ, исповедующих те же стилистические принципы (восходящие к пресловутой «школе „Коммерсанта“»), меня строго предупреждали о недопустимости штампа «произвело эффект разорвавшейся бомбы». А применительно к Израилю этот штамп недопустим десятикратно. Но приходится признать, что в данном конкретном случае он вполне уместен. И, собственно, сам Антон, рассказывая в 2008 году Юлии Идлис в очередной раз эту историю для её книги «Сотворённые кумиры», сам его употребил. Потому что эффект от одной статьи оказался именно таким. Даже 26 лет спустя, в начале 2018 года, когда я заговаривал с русскими израильтянами про Носика, первое, что я слышал в ответ: «а-а-а, статья про машканту»! А потом уже — гуру Интернета и т. д.
В прессе разгорелась заочная дискуссия, один за другим появлялись большие обстоятельные материалы, оппонирующие Носику, — и сам он написал ещё не одну статью, продолжая тему. Банки, работавшие с машкантой для русских олим[93], что называется, взвыли.
Десятки и сотни людей потом обвиняли Носика в том, что из-за него они профукали квартиру, упустили время и т. д. Совершенно удивительный факт, если вспомнить, что речь идёт о статье 25-летнего журналиста, не имеющего никакого экономического бэкграунда, опыта работы в банковской или девелоперской сфере!
Кроме литературного таланта, сработало то, что Антон попал в болевую точку. Новоприбывшим репатриантам и без того было боязно — дома, в СССР, они, как справедливо отмечается в статье Носика, знали только одну форму кредита — «у соседа до получки», а тут им, шутка ли, предлагается вступать в отношения с банками на тридцать лет! Что сильно превышало горизонт планирования обычного советского человека.
Неудивительно, что те, кто колебался (и вообще не справлялся с избытком новой информации), охотно ухватились за предлагаемую им убедительно сформулированную готовую точку зрения — и так же охотно потом принялись осыпать её автора проклятьями.
Вся эта ситуация с машкантой совершенно нелепа, — степенно подытоживает Менахем Яглом. — Мне трудно поверить в то, что на кого-то повлияли его писания на
