«В.» из района боевых сербско-хорватских действий готовится вступить развратным баритоном. Одолжив без спросу из соседней забегаловки столик и пластиковое канареечное кресло, экономический редактор той же газеты фарширует хлипкое тело блинчиками с шоколадом. У ног скульптурной группы — раскрытый чехол из-под гитары, где в живописном беспорядке разложены медные монетки для возбуждения природной еврейской щедрости прохожих. <…>
И вот они, братцы, запели. Бог мой, кто б мог подумать, что вместе у нас ещё более отвратительные голоса, чем по отдельности! Прохожие, впрочем, останавливались, с интересом заглядывали в чехол, подсчитывая общую сумму мелочи. Весёлая стайка сефардских школьников ликудного вида обступила нас и обещала озолотить, если споём гимн «Бейтара». Мы сообщили им, что власть в стране сменилась, и в подтверждение своих слов исполнили (довольно, кстати, складно) «Союз нерушимый». Этого они не поняли и ушли дальше, вниз, к площади Сиона.
Позже настала очередь «Катюши». Есть такая хорошая ивритская песня: «Ливлеву агас ве-гам тапуах, арфилим чего-то там не’ар…» Тут к нам подсели два звёздно-полосатых тинейджера в чёрных кипах и попросили разрешения услышать, как она поёт. Разрешение было дано, и янки честно дослушали до конца, наступившего, впрочем, довольно скоро, потому что третьего куплета никто из нас не вспомнил даже на идише.
— Ду ю спик англит? — осторожно спросили американцы крайнего из нас.
— Кен, ай ду! А что? — показал себя эдаким полиглотом лысый череп.
— Уэр ю бай драгз в этом городе? — спросили кипастые форины на жаргоне «Ешива юниверсити». Сторонники Клинтона, они не интересовались морфином или ЛСД, пределом испорченности в их ешиве оказалась зелёная, сыпучая палестинская марихуана.
— Ин зе арабик сектор оф зе сити, — сказал экономический редактор.
— На площади Когана, у художников, — уточнил ответственный график.
— У Джонни в пабе «Череп»! — сказал лысый череп.
— На каждом углу, — подвёл итоги дискуссии президент компании с ограниченной ответственностью.
— У меня, — тихо вступил в разговор неизвестно откуда взявшийся очкарик. Он бросил в гитарный чехол десять рублей одной монеткой — проездом из Москвы в Петербург, знай наших! — и, заговорщически подмигнув ансамблю, увёл американцев за угол. <…>
А мы продолжали петь. Ночная публика струилась мимо в обе стороны. <…> Нам по этническому признаку предложили Высоцкого. Мы предпочли Поликера и гордо ничего не купили (Нимроди заплатит только десятого, Дёма в долгах за «пежо», см. выше). <…>
— Конфетки, бараночки! — тряс кудряшками (они же — руно) ответственный график. — Словно лебеди саночки.
— Спят усталые игрушки, — выводил жалобно экономический редактор. — Книжки спят.
— Yesterday love was such an easy game to play, — сетовал козлиным голосом лысый череп.
— Корчит тело России, — тревожил память поэта и между прочим солдата Михаила С. Генделева президент компании, сам почти русский офицер в изгнании с ограниченной ответственностью.
Тьма, пришедшая со Средиземного моря, накрыла любимый город (может спать спокойно — не разобравшись в синтаксисе, дописала чья-то паскудная левая рука[86]). И мы отправились домой, где «Самоучитель португальского языка» уже распахивался нам навстречу тринадцатым уроком. Фодо, фодес, фодер… И не было с нами в эту ночь той, что всплакнула бы под душем, повторяя одними губами последнюю нашу строфу. <…>
И слава богу, что не было.
Тут мы имеем дело с довольно редкой стилистической фигурой — повествованием от множественного числа первого лица: не «я», а «мы». Что говорит не только о литературной искушённости сочинителей (подтверждаемой многочисленными скрытыми литературными реминисценциями), но и об их действительно чудесном взаимопонимании и единстве. Во-вторых, молодые парни (старшему, Кариву, на тот момент 29, младшему, Кудрявцеву, — ещё нет 22, Носику и Ревазову по 26) старательно изображают «увядший жизни цвет». И изображают вполне убедительно, с пониманием. И в-третьих — обратим внимание на появление в этом тексте Аркана Карива. По мнению Маши Хинич, многолетней подруги и коллеги Носика по «Времени» и «Вестям»:
Три человека оказали на него наибольшее влияние. Это, безусловно, Генделев на литературной стороне. Безусловно, [Эдуард] Кузнецов с его очень жёсткой дисциплиной, с требовательностью, огромной тягой к справедливости, честностью. И Аркан Карив, с которым была беспрерывная дружба, любовь и постоянное соперничество во всём: в профессии, с женщинами. У них всегда были одни и те же девушки. В смысле, не одновременно, а последовательно, но это известно. Они просто не могли иначе. Они должны были делить в своей жизни всё.
О самом эпатажном совместном проекте Носика и Карива мы и расскажем дальше.
А. Б. Носик и сила печатного слова
1991–1993
Итак, устроившись в Иерусалиме, юный сионист и круглосуточный тусовщик не стал больше противиться природным наклонностям и пошёл по филологической части. Что включало в себя поначалу ведение курсов иврита, но главное — журналистику.
…я посмотрел, что я лучше всего умею делать из вещей, которые не имеют отношение к медицине. Оказалось, что это написание текстов на разных языках. За первый год жизни в Израиле я сотрудничал с изданиями на английском, русском и иврите, на котором я по приезде в Израиль мог писать. Кроме того, большая часть моей работы в первое время была связана с компьютерами, компьютеризацией, построением редакционных компьютерных систем, преподаванием. Всё, что я знал и умел, было применено для того, чтобы как-то зарабатывать деньги.[87]
Русская журналистика Израиля была в то время местечковой в самом анекдотическом смысле слова — и, конечно, Антону не стоило никакого труда мгновенно стать в ней звездой.
Тогда существовало, на ладан дышало, несколько газетёнок на русском языке, — вспоминает Алексей Магарик. — «Вестей» ещё никаких не было. И в каждом выпуске был Антон Носик, и каждый раз под другим псевдонимом.
— А как же вы знали, что это он?
Он особенно этого не отрицал с друзьями. Это было секретом только от редакций и владельцев газет. Он ухитрялся в разных амплуа, иногда даже противоположных по убеждениям, выступать в разных газетах. Нас это страшно веселило. Тексты [Носика] были очень хорошие для того времени. Газеты были так себе.
Помимо полукустарной русской прессы, Носик сделал решительный шаг в дверь ивритоязычной газеты «Маарив», начав вести в ней летом 1990 года регулярную колонку о проблемах новых репатриантов.
Но — ненадолго: русская журналистика в Израиле в 1990 году сделала качественный рывок.
До начала массовой волны эмиграции девяностых годов русскоязычные СМИ заведомо не могли быть рентабельными, — напоминает в 2012 году в журнале «Русский мир» израильский историк и
