- Тварь! - закричали все, отплевываясь, корчась и вертясь.
Так и осталось это чувство какой-то брезгливости к нему.
Опять потом выдвинулось в памяти событие: Сикорский сразу потерял отца и мать. Отца повесили за участие в убийстве жандарма, мать отравилась.
Это было в четвертом классе. Сикорский с братом остались без всяких средств, ему достали уроки, и он этим жил и содержал брата и друга своего старшего брата, тоже ученика, по фамилии Мудрого. Мудрый был очень ограниченный человек, таким же был и брат Сикорского. Оба последние были товарищами Тёмы по учению в четвертом параллельном классе.
Сикорский иронически называл Мудрого le plus sage* - и брата le plus grand**, не стесняясь, ругал их в глаза и за глаза. Это ироническое отношение ко всему и ко всем было отличительной чертой Сикорского. В товарищеской жизни младший Сикорский не принимал никакого участия и не играл никакой роли. Но однажды в каком-то деле он пострадал, не протестуя против того, что пострадал несправедливо. Это вызвало к нему симпатии и уважение.
______________
* самый мудрый (франц.).
** самый великий (франц.).
Произошло это уже в шестом классе, когда взапой читался Писарев, Шелгунов, Зибер, Щапов, Бокль, Милль и все старались жить по-новому.
Ко всему этому Сикорский был совершенно равнодушен. Тем более удивила всех его выходка с учителем латинского языка, когда он объявил, что принципиально не желает изучать такую ерунду, как латинский язык.
Реакция тогда уже надвигалась. Реакционный элемент торопился выслуживаться, и Сикорского исключили. Немного раньше, за какую-то скандальную историю в публичном месте, были исключены старший его брат и Мудрый.
Все трое сразу как-то канули в вечность, и до этой встречи Карташев ничего не знал о всей их дальнейшей судьбе.
Может быть, при другой обстановке Карташев и иначе отнесся бы к приему Сикорского, но на этот раз было неблагоразумно ссориться с ним.
Ища соглашения своих действий с своей совестью, Карташев думал, что такой представитель своего ведомства, как он, Карташев, не может и служить его украшением.
- Вы только в том отношении не правы, Сикорский, что судите по мне. Я был в исключительных условиях.
И Карташев рассказал, как неудачны были все его попытки попасть на практику.
- Ну, а почему же вы рабочим не пошли? Ведь за границей всякий студент путей сообщения, технолог, горный, если не зарекомендует себя рабочим, никакой карьеры сделать не может.
- Я ездил кочегаром, - ответил Карташев.
- Так почему же вы на постройку не пошли рабочим?
- Почему? - Карташев не знал. Может быть, потому, что кочегаром ему казалось все-таки менее обидным служить, чем просто рабочим. Кочегарами ездили и технологи-студенты, но рабочими никто не служил еще.
- Слушайте, Сикорский, вы так ругаете инженеров, а этот инженер, наш старший, не обижается?
- Да разве вы не видите, что это тоже не ваш инженер? Стал бы ваш в четыре часа вставать? Подождите, вот вы еще увидите своих, что это за цацы...
- Как его фамилия?
- Семен Васильевич Пахомов - один из крупных даниловских орлов. А кого Данилов орлом называет...
Карташев знал, что Данилов - тот толстый инженер, который вчера намечал линию на карте.
- Он тоже не наш инженер?
- Нет правил без исключения: ваш. Хоть он и говорит при этом: "извините, пожалуйста", и вашей братии терпеть не может.
Семен Васильевич с картой в руках вышел из гостиницы и быстро шел к ним.
Некоторое время он с Сикорским рассматривал карту, поглядывая в то же время и кругом, затем потребовал лестницу и полез на крышу гостиницы.
- По крышам дорогу поведем, - заметил один рабочий.
Некоторые из рабочих фыркнули, пожилой рабочий пренебрежительно махнул рукой, и, сев, достал из мешка хлеб и огурец, и принялся есть. Остальные последовали его примеру. Одни ели, другие сидели, обхватив руками колени.
К Карташеву нерешительно подошел дядя.
- Ну что, как?
Карташев рассказал, что этот другой инженер - его товарищ из гимназии.
- Ну, и слава богу, - это очень хорошо. Ну, прощай, я так и передам маме.
Дядя сегодня с поездом уезжал из Бендер.
Уходя, он лукаво подмигнул племяннику:
- А тебе на крышу рано еще?
С крыши в это время уже спускались инженеры; Семен Васильевич быстро, отрывисто крикнул:
- Вешки!
Рабочие быстро поднимались. Из толпы вышел, подслеповатый на вид, маленький блондин, средних лет, с виду подмастерье, десятник Еремин, как потом узнал Карташев, а за ним, лениво переваливаясь, пухлый гигант-рабочий Копейка, державший в руках охапку тонких белых, с железным наконечником, вешек.
Семен Васильевич нервно и быстро установил теодолит, еще раз оглянулся кругом и пригнулся к трубе.
Еремин, с двумя вешками в руках, лицом к трубе, пятился, пока не раздалась отрывочная команда:
- Стой!
По движенью рук Еремин двигался то вправо, то влево.
- Держи вешку прямо: между ногами и перед носом. Так! Ставь.
Вешка была воткнута, выровнена. Еремин взял новую вешку у Копейки и пошел вперед. Шагах в сорока он остановился на окрик:
- Стой!
И опять установил вешку.
Третью вешку уж без команды установил Еремин по двум предыдущим и услыхал вдогонку отрывистое:
- Ладно! Кол!
Сикорский подал Пахомову кол.
Пахомов написал "SW, 13°", а Сикорский в это время отвесом определял точку стояния центра инструмента. Инструмент убрали и вместо него забили кол с надписью, предварительно проверив кол по линии. Били долго, и несколько раз Пахомов пробовал качать его.
- Ну, начало сделано. Убирайте по очереди вешки, забивайте вместо них колья и пишите на них направление и начинайте пикетаж. Неси за мной инструмент.
Пахомов, широко шагая, пошел вперед по тому направлению, где уже скрывался в длинной улице Еремин, а Сикорский остался на месте.
Пахомов повернулся и крикнул:
- Строго наблюдайте, чтобы при пикетаже колья с направлением не выдергивались!
- Ну, с богом! - обратился Сикорский к технику-пикетажисту с напряженным молодым лицом, усиленно вытиравшему лившийся с него пот.
- Ну, а теперь и я, - сказал Сикорский, устанавливая нивелир.
- А я когда? - спросил Карташев упавшим голосом, видя, что на его долю никакой работы, по-видимому, не осталось.
- Вы будете разбивать кривые. Вот вам Кренке, вот цепь, вот ганиометр и эккер, вот колья, вот ваших пять рабочих.
"Разбивка кривых, - подумал Карташев, - как раз тот вопрос по геодезии, на который он отвечал месяц тому назад на экзамене".
И тогда он исписал целую доску, говорил и получил пять.
Что он отвечал тогда? Мысли, как воробьи, разлетались во все стороны, и он напрасно ломал свою пустую голову.
"Надо успокоиться. Ведь не сейчас же еще разбивка. Наверно, вспомню. Вспомнил теперь".
По мере того как они подвигались вперед, пред глазами Карташева вставала большая черная экзаменационная доска, на которой он видел сделанные им чертежи. Он всегда очень плохо чертил, и на этот раз было не лучше. Пред его глазами и теперь эта черта, долженствовавшая изображать прямую. Какая угодно кривая, но только не прямая. А сама кривая каким уродом вышла. От такой кривой поезд и двух саженей не сделал бы. Надо было бы хоть теперь когда-нибудь позаняться чертежами. Конечно, это не важно... Знать, что чертить, а вычертит любой чертежник. Да, это хорошо знал Карташев, и все его проекты, хотя уставом института это и запрещалось, вычерчивал такой чертежник. А теперь совсем вспомнил... Кривая может быть и по кругу и по эллипсу...
- Какую кривую надо, по кругу или по эллипсу? - спросил Сикорского Карташев.
- По кругу.
- Все равно, значит, надо будет определить угол... - Ох, уж эти отсчеты по лимбу; он всегда путался в них, азимутальный, румбический углы. Особенно эти румбические. А как же определить такие оси без логарифмов?
Карташев обратился к Сикорскому.
- Прежде всего все ваши лекции забудьте. Так, как в лекциях описано, так теперь никто нигде и давным-давно не работает. Вот эта книжонка, которую я вам дал, разбивки кривых Кренке, слыхали что-нибудь о ней?
Кажется, эта фамилия где-то в примечаниях упоминалась в лекциях. Пред Карташевым предстало желтоватое от времени, литографированное толстое издание лекций. Он даже помнил, что если это примечание есть, то оно внизу на правой стороне стоит вторым под двумя звездочками и тут же след раздавленной присохшей мухи.
Он почувствовал даже запах этих лекций, немного могильный, затхлый.
- О Кренке есть у нас, но что именно - не помню.
Первая небольшая кривая была у выхода из города.
Сикорский подошел к угловой вешке и списал с нее в новую записную книжку:
угол лево 1° - 9' № 2° R. 200 ty. bis
длина кривой.
- Этот корнетик возьмите себе и записывайте в него по порядку все углы. Прежде всего, переписавши в корнетик даты вешки, надо всегда опять проверить записанное. Затем надо сверить румбические углы. Буссоль у вас есть, и поэтому вы можете проверить сами румб. Верно. SW одиннадцать градусов, а первая линия была SW тринадцать градусов, следовательно, дополнение существенного угла будет действительно одиннадцать градусов влево. Теперь по Кренке проверим ty abi-длину. Так как таблицы Кренке рассчитаны на радиус в тысячу саженей, то, чтоб получить для радиуса в двести, нужно дату разделить на тысячу и умножить на двести. Итак, ищем таблицу для одиннадцати градусов. Вот она. От этих пяти столбцов эти три для тангенса, биссектрисы и длины кривой. Умножить и разделить.
