— Андрюша! — произнесла она, робко кладя ему руку на плечо, — вам жаль меня, Андрюша?
— Понятно жаль! — кивнул он головой. — Услышал я, как закричали вы, так даже душа ушла в пятки со страху: сразу догадался я, что Фифишка вас напугала, зажег фонарь и прямо сюда. Хорошо, что не видел дядя, a то бы побил за это!
— Какой вы, Андрюша, хороший, если не побоялись дядиного наказания и пришли сюда. Я вам никогда не забуду этого! — с чувством проговорила Тася.
Она подумала, как бы она поступила на месте Андрюши, и тут же созналась, что никогда не пожертвовала бы собой для других. A этот милый Андрюша оказался не таким, как она. Он не побоялся побоев и пришел к ней!
— Знаете, Андрюша, — произнесла она, помолчав с минуту, — будем друзьями. Здесь и мне и вам одинаково тяжело, a вдвоем переносить горе куда лучше. Согласны?
— Еще бы, — живо подтвердил тот. И дети крепко обнялись, как родные.
— Ну, a теперь уходи, уходи отсюда! A то дядя еще проснется, — взволновалась Тася, — теперь я не буду бояться. Ты мне только фонарь оставь.
— Хорошо, — согласился Андрюша, — спи хорошенько, завтра поговорим. A теперь — спокойной ночи.
И он скрылся за дверью.
Тася солгала, сказав, что она не боится. М-llе Фифи, свернувшаяся клубочком у её ног, наводила на девочку нестерпимый ужас. Но пример Андрюши, его самопожертвование задели ее за живое, и она хотела отплатить тем же доброму мальчику.
«Лучше трястись всю ночь от страха из-за соседства со змеей, — решила Тася, — нежели удержать Андрюшу при себе и тем подвергнуть его жестокому наказанию со стороны злого дяди».
Но Тасе не суждено было трястись всю ночь от страха, как ей казалось. Судьба, очевидно, сжалилась над девочкой и, против своего ожидания, она заснула крепким детским сном без всяких сновидений.
Глава XXI
Первый труд. — M-me Коко. — Неожиданное превращение
— Эй, ты, лежебока! Вставай сию минуту и ставь самовар. Мне надо идти с хозяином повторить к вечеру мои упражнения, a Андрюшка опять болен и не может встать с постели! — говоря это, Роза раскачивала изо всех сил Тасю за плечи.
Ta открыла глаза и быстро вскочила с пола, не соображая что с ней и дико озираясь во все стороны.
— Ну, ну, нечего прохлаждаться! — крикнула маленькая плясунья, — иди, когда приказывают, a то будет плохо.
И она толкнула Тасю из её крошечного помещения прямо в грязную, маленькую, полутемную кухню, крикнув ей вдогонку:
— Да не забудь сапоги вычистить мужчинам! Слышишь?
Ставить самовар! Чистить сапоги!.. Думала ли когда-нибудь прежде Тася, что ей придется нести такие тяжелые обязанности. Как далека она была от этих мыслей, когда подставляла, бывало, няне свои маленькие ножки, чтобы старуха обувала ее, взрослую девятилетнюю девочку! И вот как зло судьба посмеялась над ней! Ей самой приходится исполнять тяжелую, непосильную работу. Но делать было нечего. Из соседнего помещения раздавался сердитый голос хозяина, наводивший неподдельный трепет на бедную девочку. Она видела однажды, как в её присутствии ставила самовар няня, и, с трудом перетащив тяжелую посуду с полки к печке, принялась за дело. Однако, нелегким показалось это дело неумелым маленьким ручонкам Таси! Уголья отсырели и не загорались. Самовар был холоден по-прежнему, a из жилой комнаты избы слышался грозный вопрос хозяина:
— Ну, что же, ты намерена оставить нас без чая, гадкая лентяйка?
Тася была в отчаянии.
В ту самую минуту, когда она, окончательно упав духом, готовилась пойти уже признаться господину Злыбину, что не в силах справиться с работой, дверь в кухню чуть приотворилась, и бледный, как смерть, Андрюша, едва передвигая ноги от слабости, переступил порог.
— Я пришел помочь тебе, — произнес он глухо, с трудом роняя слова с запекшихся от жара губ.
— Но ты упадешь сейчас! На тебе лица нет, — прошептала так же тихо девочка, бросаясь к нему навстречу, чтобы поддержать его.
— Нет, ничего, мне лучше чуточку. Вот я и пришел к тебе. Дай, помогу, — успокаивал он ее и дрожащими руками хлопотал около самовара.
— Ну, теперь готово, неси. A я сапоги почищу за тебя в это время, — также тихо, чтобы не быть услышанным в соседней комнате, произнес через несколько минут добрый мальчик.
Тася молча, благодарно взглянула на него и, с трудом, подняв самовар, потащила его в горницу.
— Ага! Наконец-то, — сердито встретил ее хозяин, и глаза его, устремленные на девочку, насмешливо блеснули. — Что, сообразила, что тут капризами ничего не поделаешь? Смирилась, небось!
И потом, помолчав с минуту, добавил снова:
— Пока я буду с ними (он кивнул на Петьку и Розу) в балагане готовиться к вечернему представлению, чтобы ты у меня и комнату прибрала, и полы вымыла, и обед сготовила. Андрюшка болен, не сегодня — завтра умрет, так чтобы ты у меня живо все это проделала, если не хочешь познакомиться с моей плеткою.
И с этими словами он быстро накинул на плечи порыжевшее от времени пальто, надел на голову старый, помятый цилиндр и в сопровождении детей вышел из избушки. Три собаки поплелись за ними. Они знали, что пришел час их работы.
Едва только дверь захлопнулась за хозяевами и ключ повернулся в замке снаружи (господин Злыбин не забыл запереть Тасю на время своего отсутствия), больной Андрюша позвал к себе девочку.
— Ты есть хочешь? — спросил он.
Тася сейчас только, при напоминании о еде, почувствовала голод. Немудрено. Со вчерашнего обеда в пансионе у неё не было во рту ни росинки.
— Ужасно хочу! — откровенно созналась она.
— Так налей себе чаю и поешь хлеба с колбасой; там на столе все стоит со вчерашнего дня, — сказал он и сам, с трудом двигая ослабевшие ноги, перешел из кухни в горницу.
На столе действительно валялись черствые куски хлеба и заплеснувший кусок копченой колбасы.
Тася, никогда в жизни не евшая ничего подобного, брезгливо морщась, поднесла ко рту то и друге. Несмотря на отвращение к подобного рода закуске голод заставил бедную девочку уничтожить все, что было на столе.
И только когда последний кусок был проглочен ею, она вспомнила, что не поделилась с Андрюшей своим скудным завтраком. Вспомнила и покраснела.
— Как же ты-то будешь! Я все съела, — с сокрушением в голосе произнесла она.
— Не беспокойся! — поторопился утешить ее добрый мальчик, — мне ничего не надо. Я очень страдаю. Грудь у меня так ломит, что и думать не приходится о еде. A ты теперь принимайся за работу. Постой-ка, я налью тебе в ведро воды и отыщу мыло и тряпку. Ты полы вымоешь прежде всего.
Вымыть полы! Ей, Тасе Стогунцевой, мыть полы в этом грязном закоптелом домишке! Она пришла в ужас от этой мысли. Но долго раздумывать ей не было времени. Андрюша с трудом притащил ведро в горницу и показал Тасе, что надо делать. Добрый мальчик очень охотно исполнил бы за нее работу, но едва он опустился на пол, как страшная боль в пояснице заставила его громко вскрикнуть.
— Нет, не могу! — простонал несчастный ребенок.
Тася бросилась к нему на помощь, помогла подняться и отвела его в крошечную полутемную каморку, где он спал на грязной сырой подстилке из соломы. Но мальчик, казалось, меньше думал о своих страданиях, нежели о делах Таси.
— Как-то ты справишься? — поминутно говорил он в промежутках между приступами мучительного кашля, — как-то удастся тебе приготовить обед и прибраться к приходу хозяина, бедняжечка.
И тут же он подробно объяснил Тасе, как надо жарить картофель и варить молочную похлебку.
Покончив с мытьем полов и уборкой, Тася присела отдохнуть немножко. Ей казалось, что ноги и руки у неё готовы отняться от усталости; все суставы болели, спину ломило, a между тем снова приходилось браться за работу. Теперь ей надо было сготовить обед. Тася, руководствуясь указаниями Андрюши, налила молоко в кастрюлю, положила туда муки и соли и поставила все это на плиту, заранее разведенную заботливыми руками её нового друга. Обжигая себе пальцы и поминутно вскрикивая от боли, девочка справилась кое-как с этой задачей и похлебка была готова через полчаса. Тогда, отставив ее на край плиты, Тася поспешила в комнату — перемыть посуду и приготовить все нужное к обеду.
Накрыв стол и покончив все приготовления к обеду Тася вернулась в кухню и… Вскрикнула от изумления и испуга. На плите не было горшка с похлебкой, a с вышины кухонной полки раздавалось какое-то подозрительное чавканье и причмокивание. Тася подняла голову кверху и обомлела. Под самым потолком кухни, свесив ноги с полки и обвив руками горшок с похлебкой, сидел Коко и с аппетитом уничтожал кушанье, поминутно опуская в него ложку. При этом его необычайно смешная обезьянья мордочка расплылась в счастливую и довольную улыбку.
Очевидно кушанье пришлось по вкусу обезьянке.
Но Тася, при виде этой картины, пришла в ужас. Что будет теперь с нею? Как поступит с ней господин Злыбин, когда узнает, что все они по её милости оставлены без обеда? Он наверное безжалостно накажет ее, ни в чем неповинную Тасю! Девочка вся вздрогнула при одной мысли о том, что ее ожидает.
