Плавать и одновременно пасовать мяч оказалось делом нелегким, не говоря уже о том, чтобы попасть в цель. Под водой, где бóльшую часть времени находилась моя голова, я припоминал, как щедро ободрял комментатор Младен Делич наших спортсменов: «Наши дельфины обыграли венгров со счетом 5: 1! Хвала Янковичу! Спасибо его отцу, спасибо его матери!»
По вечерам мне едва хватало сил перекусить, и я валился на диван, так что матери приходилось раздевать и укладывать меня. До конца нашего пребывания в Макарске вопрос чтения больше ни разу не обсуждался.
В последний день, когда солнце скрылось, я не мог отвести глаз от моря. Я даже не подумал напоследок искупаться, настолько печалила меня мысль о том, что целый год я не увижу выступающей над поверхностью воды круглой скалы. Глядя на накатывающие на прибрежную гальку небольшие волны, я пытался представить себе пустынный пляж. Меня огорчало, что меня не будет здесь, когда пойдет дождь; я не увижу, как сильный ветер уносит сломанные ветки, не провожу взглядом несущиеся по пляжу клочья травы и водорослей. А главное, без меня потом засияет солнце!
«Вот из-за таких страданий, от которых начинает стрелять где-то в пупке, «живот» по-русски называется так же, как по-сербски «жизнь», – однажды сказал мне отец.
Я наклонился и, чтобы закрепить воспоминания о каникулах, хлебнул морской воды.
В аэропорту Сплита маленький «дуглас» оторвался от земли, и мне сразу заложило уши. Когда стало давить и на глаза, я испугался, что они сейчас выскочат из орбит.
– Без глаз меня больше никогда не заставят читать, – прошептал я совсем тихо, чтобы не слышала Азра. И такая вероятность меня вполне устроила.
Когда мы приземлились в Сурчине[21], в ушах у меня стало потрескивать. Кто знает, может, это благо. Вдруг это окажется отличным оружием против чтения?
Пока мы гостили в Белграде у тети Аны, во рту у меня еще сохранялся соленый вкус моря. Теткина квартира находилась недалеко от церкви Святого Марка, а дом можно было легко узнать благодаря «Душанову граду», ресторану, изумительное меню которого славилось на весь мир. Тетя жила на площади Весов, по-турецки – Теразии, в доме номер шесть. В возбуждении я добежал до второго этажа. Мать нажала кнопку звонка, и меня охватила сладкая тревога, как бывает всякий раз, когда я встречаю кого-то милого моему сердцу. Тетя открыла дверь и радостно обняла меня. Во мне немедленно проснулся маленький пижон:
– Белград прекрасно выглядит, когда на улицах никого!
– Как раз в августе город красивее всего.
– Куда подевались все белградцы с тоскливыми лицами?
– Купаются в море или копаются в садах своих родителей. Скажи-ка, ты прочел «Ослиные годы»?
Я в смущении потупился. Из гостиной за мной следили Шопен, Бетховен, бравый солдат Швейк, Моцарт… Служебные обязанности тети заставляли ее колесить по всему миру, и отовсюду она привозила бюсты великих людей.
– Почему у тебя такое лицо? Отвечай начистоту: прочел или нет?
– Нет, тетя, – признался я с полными слез глазами. А потом добавил: – Вы когда-нибудь видели, чтобы кто-то читал летом?
Она улыбнулась:
– Успокойся, Алекса. Теперь не лето, осень уже на пороге.
Подойдя к книжному шкафу, она взяла с полки книгу:
– Возьми. Тут не требуется никакой сосредоточенности.
Тетя протянула мне «Самовнушение» Эмиля Куэ, открыв том на странице со словами «С каждым днем я становлюсь лучше во всех отношениях».
Я прочел фразу вслух и расхохотался:
– А вот и неправда!
– В этом-то вся проблема! Тебе нравится? – спросила тетя.
– На самом деле это невозможно, ведь так?
– Невозможно?.. Что именно?
– Ну, это… Становиться лучше во всех отношениях с каждым днем… – с ухмылкой ответил я.
– Раз так, тебе придется повторить эти слова сто раз. Не важно, что, по-твоему, это неправда. В конце концов ты поверишь…
Тем же вечером мать позвонила отцу в Сараево:
– Наш сын только и твердит: «С каждым днем я становлюсь лучше во всех отношениях». И при этом не сводит глаз с чистого листа. Якобы концентрируется!
«Ослиные годы» стали моей первой книгой. В ней говорилось, что у людей есть душа, и я с легкостью поверил, что тоже наделен ею. Герой книги, приехавший на вокзал со своим дедом, без стука открыл дверь моей души гораздо раньше, когда я смотрел на чистый лист. Маленький Бранко Чопич переступил порог этой открытой двери, когда дедушка вез его в интернат. Он тогда впервые увидел поезд и принял его за змею. Это стало отправной точкой, но, когда все персонажи Бранко Чопича принялись сновать через дверь туда-сюда, словно на параде в честь дня рождения Тито, я осознал всю справедливость своей теории относительно нелогичности летнего чтения.
Как забыть ту осень и радость, доставленную мне Бранко Чопичем? И как забыть фотографию, на которой мой отец запечатлен с нашим великим писателем? Она была сделана в отеле «Европа», где отец и Бранко Чопич познакомились.
Узнав, что сын прочел свою первую книгу, Брацо попросил фотографа Мики Гюрашковича приехать в гостиницу. Мать принарядила меня и повезла на трамвае. Мороженое было изумительное. Когда я приступил к третьему шарику, в зал вошел отец с Бранко Чопичем. Тот оказался совсем не похож на образ, который сложился у меня в голове. Я ожидал увидеть величественного Байя Байязита, а не крошечного Биберче. Я успел увидеть его раскрытую ладонь, и мы с матерью вздрогнули от фотовспышки.
– Скажи господину Бранко, как тебя зовут, – шепнула Азра, схватив меня за руку, чтобы вложить ее в ладонь этого великого человека.
Никогда не забуду того рукопожатия.
– А… Алекса… Алекса Калем, – пробормотал я.
– И скажи ему, как тебе книжка, – продолжала нашептывать мать.
– Зачем, он лучше меня знает!
И в тот же миг мне вспомнился рассказ отца про боль возле пупка, про то, что по-русски «живот» звучит так, как по-сербски «жизнь». Не выпуская руки матери из своей, я вдруг спросил:
– Господин Бранко, почему «живот» по-русски, как по-нашему «жизнь»?
– Потому что за пупком находится душа, а без души нет жизни.
Он ткнул пальцем в мой пупок и слегка пощекотал меня. Я улыбнулся.
– Ты с ней поосторожней! – прошептал он.
– Я знаю… чтобы она не зачахла!
– Да нет! Чтобы никто ее тебе не загубил!
Каждый раз, уезжая из Сараева за границу, я делаю пересадку в Белграде.
Это ниточка, соединяющая меня с миром. Мне всегда нравится останавливаться там, ночевать у тети Аны. Чтобы попасть из аэропорта в центр города, надо проехать через Бранков мост, мост Бранко. И каждый раз на нем я вижу господина Чопича. Я машу ему рукой. И он машет мне в ответ.
После Второй мировой войны Бранко Чопич пришел с горы Грмеч в Боснии, чтобы найти в Белграде своего дядю. Не найдя его, он уснул под мостом Александра Карагеоргия. Много лет спустя, всей душой переживая югославскую трагедию, он спешил завершить все дела. Он боялся за своих персонажей: Николетину Бурсач, Байю Байазит, Йежурака Йежича, Дуле Дабича.
«Что станется с ними, если все рухнет?» – спрашивал он себя и не мог ответить.
И вот однажды он пришел туда, где провел свою первую ночь в Белграде. И не встретил никого, с кем поздороваться. Какая-то женщина с удивлением остановилась, проводила его взглядом и едва заметно махнула рукой, когда он уже был на противоположном конце моста. Бранко тоже остановился. Прежде чем перекинуть ногу через перила, он увидел ту женщину, и взмах ее руки, и желание поприветствовать его. Он обернулся, махнул в ответ и бросился в Саву.
В объятиях змеи
IКоста – вечный мальчишка.
Распластавшись на спине своего осла, он умело удерживал равновесие в седле. По словам товарищей по казарме, он улыбался, даже когда спал. Угадать его возраст было нелегко. Не молод, но и не стар, высокого роста, с прямым носом и большими голубыми глазами. А еще лицо украшала обескураживающая улыбка, не сходившая с полных губ.
Осел семенил. Глядя в небо, Коста мурлыкал какой-то популярный мотивчик, а его голова в солдатской пилотке болталась в седле. Коста следил, как с одной стороны всходит огромная луна, а с другой – исчезает огромное солнце. Вдруг осел застыл на месте; падая, Коста с грехом пополам приземлился на грунтовую дорогу. Прямо рядом с гадюкой… Пятнистая, зловещая, она быстро высовывала язык… Не опуская головы, осел попросту поводил ушами, словно читал мысли Косты и понимал, что надо замереть и ждать, пока змея не спрячется среди камней. Гадюка не уползала. Коста вытащил притороченное к седлу ружье, зарядил его, прицелился и осторожно положил палец на спусковой крючок. Но тут же снял.
– Никогда не трогай змею! – когда-то давным-давно сказал ему дед.
