одно смущает. Не отводишь ли ты меня от церкви?
Это ты брось.
– Помилуйте, ваша светлость, разве я говорил когда что-нибудь подобное? Наоборот, крепче держитесь за внешнюю церковь, особенно если она вам помогает.
– Ты очень свободный человек, граф, свободный и широкий. Ты во всем это так. Ведь я перед тобой виноват.
– Я не знаю вашей вины передо мною.
– Не знаешь?
– Не вижу никакой вины.
Потемкин усмехнулся.
– Ну, будь по-твоему: не виноват, так не виноват. Мне же лучше.
Когда Калиостро ушел, хозяин долго стоял перед окном, смотрел на потемневший уже пруд, перекрестился и обернулся.
В дверях стояла Лоренца, опершись рукой о косяк и улыбаясь.
– А, вот так гостья! Ты не встретилась с мужем?
– Нет, а разве он был здесь?
Не дожидаясь ответа, Лоренца быстро подошла к Потемкину и обняла его.
– Светлость не в духе сегодня? Сердится, разлюбил?
– Фу, как глупо!
Лоренца взяла со стены гитару и села под образами с ногами на диван.
– Цыганский табор?
Графиня запела вполголоса итальянскую песню. Потемкин сначала стоял у окна, потом подсел к Лоренце и, гладя ее ногу, слушал.
– Еще спой, пташка! – попросил он и тихо начал говорить, меж тем как Лоренца пела.
– Ты колдунья, Лоренца, как муж твой колдун. Ты зверек, заморская пташка, замороженная. Я люблю тебя за то, что ты хромая, тебе этого не понять. Ты не хромая. Ты хроменькая, убогенькая. Тебя нужно целый день носить на руках. И хорошо, пожалуй, что ты не русская. Ты обезьянка и тем нежнее мне. Я даже не знаю, есть ли в тебе душа.
Лоренца кончила и слушала причитанья Потемкина. Потом спокойно сказала:
– Светлость не любит бедной Лоренцы, он ее стыдится. Он никогда не возьмет ее с собой в театр или хоть прокатиться. Он боится.
Потемкин нахмурился.
– Бабья дурь! Мало я с тобой сижу. Кого Потемкин боится?
– Светлость сидит со мной! Это не то, не то. Что ж я для него таракан, который должен сидеть за печкой?
Лоренца целовала его своими тонкими губами, закидывая голову и закрывая глаза. Лампада погасла. Потемкин твердил, наклоняясь сам всем телом к лежавшей:
– Пошла прочь, пошла прочь, обезьяна!
Наконец, надолго умолк в поцелуе, отвалился и прошептал, улыбаясь:
– Славная регенерация!
8
В числе пациентов Калиостро был бесноватый, Василий Желугин, которого родственники посадили на цепь, так как он всех бил смертным боем, уверяя, что он – Бог Саваоф. Жил он где-то на Васильевском острове.
Первый раз, когда графа ввели к больному, тот зарычал на него и бросил глиняной чашкой, в которой давали ему еду. Чашка разбилась о стену, а
Калиостро, быстро подойдя к бесноватому, так сильно ударил его по щеке, что тот свалился на пол, потом, вскочив, забормотал:
– Что это такое? Зачем он дерется? Уберите его сейчас же.
Вторая оплеуха опять свалила его с ног.
– Да что же такое? Что он все дерется?
Калиостро схватил его за волосы и еще раз повалил.
– Да кто есть-то?
– Я? Марс.
– Марс?
– Да, Марс.
– С Марсова поля? А я бог Саваоф.
Калиостро опять его ударил.
– Да ты не дерись, а давай говорить толком.
– Кто это? – спросил граф, указывая больному на его родственников.
– Мои рабы.
– А я кто?
– Дурак.
Опять оплеуха. Больной был бос, в одной рубахе и подштанниках, так что можно было опасаться, что он зашибется, но Калиостро имел свой план.
– Кто я?
– Марс с Марсова поля.
– Поедем кататься.
– А ты меня бить не будешь?
– Не буду.
– То-то, а то ведь я рассержусь.
У графа были заготовлены две лодки. В одну он сел с больным, который не хотел ни за что одеваться и был поверх белья укутан в бараний тулуп, в другой поместились слуги для ожидаемого графом случая. Доехав до середины Невы, Калиостро вдруг схватил бесноватого и хотел бросить его в воду, зная, что неожиданный испуг и купанье приносят пользу при подобных болезнях, но Василий Желугин оказался очень сильным и достаточно сообразительным. Он так крепко вцепился в своего спасителя, что они вместе бухнули в Неву. Калиостро кое-как освободился от цепких рук безумного и выплыл, отдуваясь, а Желугина выловили баграми, посадили в другую лодку и укутали шубой. Гребцы изо всей силы загребли к берегу, где уже собралась целая толпа, глазевшая на странное зрелище. Больной стучал зубами и твердил:
– Какой сердитый, вот так сердитый! Чего же сердиться-то? Я не бог, не бог, не бог, ей-Богу, не бог. Я Васька Желугин, вот кто я такой! А вы и не знали.
– А это кто? – спросил граф на берегу, указывая на родителей Желугина.
– Папаша и мамаша! – ответил тот, ухмыляясь.
– Вы можете его взять домой, рассудок к нему вернулся, – молвил Калиостро.
Граф, желая отереть воду, струившуюся по его лицу, сунул руку в карман и не нащупал там табакерки, подаренной ему Государыней.
Васька, видя озабоченное лицо Калиостро, засмеялся.
– Табакерочку ищете? А я ее подобрал! – И откуда-то, как фокусник, вытащил золотую коробочку.
– Где же ты ее подобрал?
– У вашей милости в кармане и подобрал.
Граф обвел глазами присутствующих и молвил:
– Рассудок к несчастному вернулся.
– Понятно вернулся, раз табакерку своровал! – раздались голоса.
Тут ударила пушка с крепости. Больной закрестился, залопотал: «Не бог, не бог!» и хотел выскочить из шубы и пуститься бежать в мокром белье, но его удержали. На набережной был и асессор Исленев, и жена его; оба находились в сильном возбуждении, и асессор казался пьяным. Калиостро хотел было ехать домой переодеться, так как, не рассчитывая сам на ванну, не захватил с собою перемены платья, как вдруг к месту происшествия подкатила открытая коляска, в которой важно сидела Лоренца, а рядом нахмуренный Потемкин. Лоренца выскочила к мужу и стала его расспрашивать, но снова толпа шарахнулась, расступилась и глазам всех предстала Императрица с маленьким зонтиком и лорнетом у глаз. Коляска
Государыни остановилась почти у самого тротуара. Обозрев мокрого Калиостро, разряженную Лоренцу, смущенного Потемкина, мокрого же в одном белье из-под шубы Желугина и прочих, Екатерина улыбнулась и промолвила:
– Да тут всё знакомые! Я думала, наводнение, а это граф чудесит.
Но что это за люди?
– Я не бог, я не бог, я Васька Желугин! – затараторил излечившийся, пытаясь выскочить из своего тулупа.
– Что это за шут? Юродивый?
Екатерина нахмурилась.
– Разумейте языцы! – гнусаво и очень громко возгласил асессор и ударил себя в грудь. – Целитель и спаситель, граф Калоша, благодетель! – он тянулся поцеловать у Калиостро руку, жена его тянула за полу, ваточный картуз свалился, а за
