успел он его окончить, как Шарлотта через всю комнату бросилась к Калиостро, смеясь и плача стала целовать ему руки и колени, восклицая словно исступленная:
– Дождались, дождались! О, учитель! Какой счастливый день!
– Милое дитя! – нежно сказал Калиостро, целуя Шарлотту в лоб и поднимая ее с пола.
Граф Медем почтительно подошел к Калиостро и сказал, наклоняя голову:
– Учитель, простите ли вы нашу недоверчивость, наше сомнение?
Поверьте, только желание искреннего рассмотрения и добросовестность заставили нас не сразу раскрыть сердца. Дни лукавы, а врагов у братьей немало.
3
Порыв Шарлотты никого, по-видимому, не удивил. Она была известна как девушка экзальтированная, порывистая и переменчивая. Обладая острым, слегка насмешливым умом, прекрасным и благородным сердцем, детским и мечтательным характером, она пользовалась большим влиянием не только в семейном кругу и у митавских масонов, но у многих людей, даже мало ее знавших, так что ее мнения и поступки иногда служили совершенно неожиданными примерами. Но в кружке Медемов перемены настроений непостоянной Шарлотты действовали, может быть, более, чем следовало, и отражались неизменно как давление атмосферы на барометр, так что Калиостро даже сам не предполагал, какую одержал победу, покорив сердце девушки.
Кроме того, имея через отца большие связи, Анна Шарлотта их энергично поддерживала, будучи яростной корреспонденткой, и, сидя в Митаве, имела новости, привязанности, поручения, дела, безделие, сведения о книгах, автографы знаменитостей почти из всех городов Германии, России, Польши, Франции и Англии. Она знала почти все европейские языки и была хорошей музыкантшей, играя на фортепьяно, скрипке и арфе и обладая приятным, несколько сухим голосом.
На следующее утро Лоренце сделали визит Шарлотта с матерью, ее тетка, г-жа Кайзерлинг и другие дамы их кружка, а скоро граф и графиня переселились к Медемам, чтобы Калиостро удобнее было наставлять своих новых учеников. Пошли весенние дожди, не позволяя часто выходить из дому. Калиостро был всецело занят устройством новой ложи, и даже часть дома Медемов переделывали специально, чтобы можно было собираться и делать опыты ясновидения, точно следуя указаниям нового учителя. Лоренца несколько скучала, хотя и подружилась с Шарлоттой. Но идеалистическая экзальтированность девицы Медем не очень нравилась итальянке и была ей даже непонятна, так что графиня чаще проводила вечера за картами с пожилыми дамами.
Это было уже в начале апреля. Граф пошел погулять по уединенной дороге, редко обсаженной березами и ведущей к кладбищу. На середине пути было выстроено довольно неуклюжее круглое сооружение с тремя окнами, называвшееся «кладбищенской беседкой», туда никто не заходил, так как оно стояло в стороне и казалось мало привлекательным с виду. Сюда-то и зашел
Калиостро не столько отдохнуть, сколько для того, чтобы остановить быстро бегущие мысли, которые рисовали уже ему Петербург, куда он намеревался отправиться, двор, северную Семирамиду, будущую свою славу, влияние и новые путешествия, новые успехи, новые ученики. Калиостро отгонял эти мысли, но, когда случалось ему быстро ходить, особенно одному, всегда эти картины, эти мечты приходили ему в голову. На этот раз графу показалось, что его место уже занято, так как из беседки раздавались голоса, но оказалось, что внутри никого не было. Калиостро заглянул в окно; оказалось, что по другую сторону здания, где был пустырь, находилась скамейка, где теперь сидело двое молодых людей, одного из которых граф сейчас же узнал за брата Анны
Шарлотты, молодого Амедея Медем, другой ему был неизвестен. Они продолжали разговор громко, очевидно не думая, что их кто-нибудь услышит, к тому же зная, что место очень пустынно.
– Я так измучился в разлуке! – говорил тот, кого граф не знал, – я считал не только дни, часы там, вдалеке от всех вас, от тебя, от ненаглядной Шарлотты… Помнит ли она обо мне?
– Она тебя любит по-прежнему… но теперь… отец ведь запретил говорить о тебе после того, как ты поссорился со своим батюшкой…
– С тех пор, как разнесся слух, что отец лишил меня наследства и выгнал из дома?
– Зачем так горько говорить? Конечно, отец, желая сделать свою дочь счастливой, не может опираться на одни твои чувства.
– А и на капитал?
– Не на капитал, а на твое положение и доброе имя. Сестра и сама могла бы всем пренебречь, если бы…
– Если бы меня любила?
– Она тебя любит, Петр. Ты не можешь ничего сказать против этого.
Это верно. Но она не хотела огорчать отца. Вообще здесь все против тебя очень восстановлены.
– И это из-за детской шалости!
– Из-за детской шалости!
Молодые люди помолчали. Потом Амедей спросил:
– Как ты вернулся? Ты помирился с бароном, или этот приезд навлечет на тебя еще больший гнев?
Слышно было, что тот только вздохнул.
– Что же, Петр, ты не отвечаешь, или ты уже не считаешь меня своим другом?
– Я не изменился, я все тот же Петр Бирен, но я никому бы не посоветовал уезжать на полгода; самые крепкие, самые священные привязанности не выдерживают такого срока. О, Лотта!
– Я тебя уверяю, что сестра моя любит тебя по-прежнему. И вот что я предложу тебе! Если ты явился тайком и не хочешь, чтобы тебя видели, поселись в моей рабочей комнате, туда никто не ходит, а обед я тебе буду носить, как тюремщик. Может быть я даже намекну Лотте и устрою вам маленькое свидание.
– Амедей, ты настоящий друг!
– А ты не верил этому? Но пойдем. Становится темно. Но все-таки в Митаве трудно прожить инкогнито…
Действительно, становилось темно, в зеленоватом небе засветились звезды, и едва можно было различить лужи на дороге. Калиостро, подождав, когда уйдут друзья, стал уходить тоже, как вдруг ему показалось, что по дороге мелькнула серая тень. Будучи полон только что слышанного разговора, граф крикнул в сумерки:
– Шарлотта! Анна Шарлотта!
Тень остановилась. Калиостро быстро по лужам подошел к ней; действительно, это была сестра Амедея. Она была в сером плаще и вся дрожала.
– Отчего вы здесь, дитя мое, и в такой час?
Желая преодолеть волнение, она ответила, стуча зубами:
– Я могла бы задать тот же самый вопрос вам, граф.
– Мне никто не может задавать вопросов. Но вы вся дрожите, вам холодно… Куда вы идете?
– Туда! – ответила девушка тоскливо, протягивая руку вперед.
– На кладбище?
Шарлотта кивнула головою.
– Зачем? Что за безумие!
– К брату.
– К вашему брату Амедею?
– Нет, к моему брату Ульриху!
Она отвечала монотонно и уныло, вроде ясновидящей, была совершенно непохожа на ту Лотту, что каталась с горы в детской куче, но Калиостро, успевший несколько привыкнуть к характеру Анны Шарлотты, уже не удивился этим переменам. Между тем девушка продолжала:
– Мой
