брат Ульрих скончался прошлый год… О, ни одна душа не была мне так близка, как его! Она и после смерти имеет постоянные сношения со мною. Я слышу его голос… чувствую его мысли, желания!.. Это странное и сладкое блаженство. Учитель, не препятствуйте мне.
Она продолжала дрожать и, казалось, сию минуту могла упасть. Калиостро взял ее за руку.
– Разве ваш брат здесь похоронен?
– Нет, он похоронен в Страсбурге, но он любил это место, и его душа охотно сюда прилетает.
– Успокойтесь! Она уже здесь. Вы слышите?
Выплыла неполная и бледная луна, осветив лужи и колонны беседки; тихий ветер качнул прутья берез. Шарлотта закрыла глаза и склонилась на плечо Калиостро.
– Да, я слышу, я чувствую! Как хорошо! – шептала она.
Граф повел ее домой, закрыв от сырости полой своего плаща и поддерживая одной рукою. Она едва передвигала ноги и улыбалась, как больная. Тени от голых деревьев смутным рисунком бродили по лицу и фигуре идущих.
– Учитель, не оставляйте меня! – сказала Шарлотта.
Калиостро, помолчав, ответил:
– Скорее вы меня оставите, дитя мое, чем я вас покину.
– Я вас оставлю? Это может случиться, если вы оставите сами себя! – с жаром прошептала Шарлотта и снова склонилась на его плечо.
4
Старуха Медем видимо была расстроена и невнимательно слушала Шарлотту. Та сидела на низеньком табурете и пела, аккомпанируя себе на арфе.
Казалось, девушка похудела, хотя лицо ее не было меланхолическим, а освещалось скрытой, чуть теплившейся надеждой. Последние дни Анна Шарлотта была особенно неровна, то молча сидя часами, то вдруг прорываясь какой-то буйной радостью. Сегодня был день тихой, элегической грусти. И романс, который она пела, подходил к ее настроению. В нем говорилось о разлученных влюбленных, которые одиноко поверяют свои жалобы, одна – лесным деревьям, другой – морским волнам, и арфа передавала то влюбленные стоны, то шум дубравы, то морской тихий прибой. Окончив песню, девушка не поднималась, а рассеянно перебирала струны, словно не желая, чтобы звуки улетели бесследно.
– Чьи это слова, Лотта? Я что-то позабыла.
– Чьи это слова? – задумчиво повторила Шарлотта и поправила волосы.
– Да. Ты сама верно не знаешь.
– Нет, я знаю очень хорошо.
– Чьи же?
Шарлотта улыбнулась.
– Имени этого поэта я не могу произносить в вашем доме.
– Что за странное выражение «в вашем доме»? Разве дом твоих родителей, вместе с тем, не твой дом, дитя мое?
– Конечно, так, но не я устанавливаю в нем разные правила и запрещения, я подчиняюсь и нисколько не выражаю неудовольствия.
– Можно подумать, что ты в тюрьме.
– Никто этого не подумает, милая мама, и я не думаю.
Мать подошла к Шарлотте, все продолжавшей сидеть на табуретке, и прижала голову к своей груди.
– Любишь? – спросила она, помолчав.
Девушка ответила, слегка усмехаясь:
– Ты видишь, я благоразумна и скрываю довольно хорошо свои чувства.
Я не настолько люблю того, кого нельзя здесь называть, чтобы из-за этой привязанности забыть все, но я ни за кого не пойду замуж, кроме как за него.
Я думаю, что я этим никому не причиняю огорчения.
– Бедная Лотта! – проговорила г-жа Модем и задумалась.
– Но, мама, что с тобою? Ты сама чем-то расстроена.
– Нет, ничего!
– Ну, как же ничего! Я вижу, чувствую. Ты не сможешь обмануть моего сердца. Скажи, дорогая, скажи, как я тебе сказала.
Г-жа Медем вздохнула и тихо ответила.
– Очень горестно ошибаться в людях, встречать вместо дружеского участия черствый педантизм. Особенно в тех людях, к которым идешь с открытым сердцем…
Не зная, к чему ведет свою речь старая дама, Шарлотта глядела вопросительно и молчала, ожидая продолжения.
– У меня случились маленькие денежные затруднения, которые мне не хотелось доводить до сведения мужа и твоего дяди. Собственно говоря, это дело, подробности которого тебе нет необходимости знать, меня не очень огорчает. Меня огорчило совсем другое обстоятельство, имеющее впрочем касательство к этому делу… Я обратилась к графу…
– К графу Калиостро? – спросила дочь, нахмурившись.
– Да, к графу Калиостро, нашему учителю и другу.
– Простите, мама, что я вас перебиваю… Но что вам нужно было, деньги?
– Если хочешь, деньги, притом такие, о которых никто бы не знал.
Я попросила графа прийти мне на помощь и употребить свои знания в алхимии и свой опыт в увеличивании брильянтов.
– Но, мама! – воскликнула с упреком младшая Медем и даже слегка отстранилась от матери.
– Что «мама»? Он сделал бы доброе дело и поступил бы дружески по отношению к нашему семейству. Доктор Штарк, несомненно, это бы сделал.
Шарлотта молчала, крайне взволнованная; наконец беззвучно спросила:
– И что же граф?
– Отказал… наотрез отказал. Сказал, что это все временные заботы (будто я не знаю, что это затрудненье временное! Но я не святая!), что знанье преследует другие цели, целую кучу вещей! Был надменен и неприятен. Боюсь, что наша дружба его портит.
Старуха хлопнула табакеркой и недовольно умолкла.
Молчала и Шарлотта, лицо ее сияло, из глаз текли слезы. Наконец она сползла к коленям матери и заговорила восторженным голосом:
– Он отказался, благодаренье Небу! Он отказался, а ты так просила!
Милый граф, дорогой учитель, вы выдержали большое испытанье! Мама, мама, не огорчайтесь, вы были только орудием в Божьих руках. А затруднения, они минуют! Бог пошлет своего слугу, может быть, он уже на пороге, чтобы избавить нас, слабых, и от этих мелких забот!
Она целовала и гладила старую даму, как вдруг, взглянув в зеркало, вскрикнула и вскочила:
– Граф, и с ним… и с ним барон Петр фон Бирен!
– Шарлотта! – строго начала г-жа Медем.
– Раз он идет под руку с графом Калиостро, значит можно произносить его имя: Петр фон Бирен, Петр фон Бирен! Возлюбленный мой.
И девушка спрятала свое пылающее лицо на груди г-жи Медем, которая, выпрямившись и насторожившись, смотрела на двери.
На пороге, улыбаясь, показался граф под руку с высоким молодым человеком с маленькой головой, прямым носом и выдающимся подбородком. Он то краснел, то бледнел, вертел в слишком длинных руках треуголку, вообще казалось, что Калиостро насильно тащит упирающегося юношу.
Не дав времени заговорить г-же Медем, граф быстро и громко начал:
– Анна Шарлотта права: имя этого молодого человека может звучать в этом доме как имя всякого благородного и честного человека. Г-жа
Медем, барон Петр фон Бирен является как ответ на ваше желание.
Он помирился со своим отцом, со своей совестью и восстановляется во всех своих правах. Только черствые сердца могут помнить прошлое, заглаженное раскаяньем и добродетелью, зло. Примите юношу из моих рук. Еще прибавлю: Петр Бирен любит вашу дочь