Продолжилась, но в совершенно иной, «организационной», форме борьба и с осколками партии социалистов-революционеров, ещё сохранявшихся несмотря на шумный открытый процесс над членами её ЦК в июне — августе 1922 года. По инициативе Преображенского и И.С. Уншлихта — заместителя председателя ГПУ ПБ согласилось провести «конференцию низов партии эсеров»{92}. Её подготовку провели за полтора месяца и открыли 18 марта. В Москве, в 3-м доме Советов, что подчёркивало её значимость.
50 делегатов, как бы представлявших «рядовых эсеров» — 644 рабочих, 150 крестьян и 70 интеллигентов, выслушали доклады В.А. Филатова, формально выступавшего в роли организатора конференции, Бухарина и Радека. А 20 марта послушно утвердили резолюцию, сводившуюся к трём пунктам. Они же констатировали: партия социалистов-революционеров окончательно распалась; её прежние руководители, находящиеся как в эмиграции, так и в заключении, больше не имеют права говорить от их имени; все рядовые эсеры твёрдо и единодушно переходят на платформу РКП и Коминтерна{93}.
Вот только теперь, и с куда большим основанием, нежели 2 марта, Зиновьев мог заявлять: у РКП конкурентов в рабочих массах больше нет.
Тогда же, на пленуме ЦК, прошедшем 30–31 марта, руководство партии окончательно определилось с тем, что оно предложит съезду для одобрения. Прежде всего по вопросу, от которого зависела вся его будущая деятельность, но и вызвавшему в ходе дискуссии наиболее противоречивые суждения — о взаимоотношениях ПБ и хозяйственных органов.
Пленум утвердил предложение Зиновьева, отвергавшее не только замечания его недавних оппонентов — Осинского, Красина, Преображенского, некоторых иных, но и Ленина. Его предложение о непременности превалирующей роли ЦКК над ЦК и ПБ. «Съезд, — указывало постановление, принятое единогласно, — должен поручить новому ЦК принять ряд необходимых мер для улучшения работы Политбюро в области планового руководства со стороны ПБ государственными и, в частности, хозяйственными органами республики».
Такая формулировка потребовала пересмотра и тезисов Троцкого, предусматривавших, особенно в пункте 12-м, «Партийные учреждения и хозяйственные органы», относительную независимость управления государственной промышленностью, их подчинённость прежде всего Госплану, наделявшемуся законодательными правами. Вынужденному подчиниться, Троцкому пришлось наспех подгонять 12-й пункт под формулировку Зиновьева:
«Правильность и систематичность планового руководства партии должны и будут вести к всё большему уменьшению случаев непосредственного административного вмешательства партийных органов по отдельным и частным вопросам. С другой стороны, руководство партии будет обеспечено тем полнее, чем правильнее будет идти административная и хозяйственная работа государственных органов по выполнению плановых задач, выдвигаемых партией, и под её постоянным контролем».
Не удовлетворившись новым вариантом, пленум поручил Каменеву, Зиновьеву, Бухарину, Сталину и Рыкову вместе с Троцким окончательно отредактировать тезисы «О государственной промышленности», и лишь после того, как будут учтены все поправки, внести тезисы на утверждение ПБ и только тогда опубликовать их{94}.
12-й съезд партии открылся в полдень 17 апреля, в Андреевском зале Большого Кремлёвского дворца. Открылся политическим отчётом ЦК, впервые вместо Ленина сделанным Зиновьевым. Становившимся, благодаря тому, официальным лидером РКП. По давно устоявшейся традиции, начавшему с международного положения.
Зиновьев обрушил дежурные нападки на капиталистические страны, на социал-демократию и Второй интернационал. Тут же, для контраста, порадовал делегатов перечислением государств, признавших де-юре СССР и установивших с ним дипломатические отношения. Бегло охарактеризовал внешнюю торговлю как свидетельство всё растущего улучшения отношений с мировым сообществом. Отметил: треть советского экспорта поглощается Великобританией, ещё треть — Германией и Турцией. Объяснил: вывоз, уже давший в прошлом году 145 миллионов золотых рублей, составляют в основном лес и пиломатериалы, лён, нефть, пушнина и кожи. В наступившем году к ним прибавится благодаря большому урожаю ещё и хлеб.
Особо выделил отношения с Германией. Ведь она и СССР «как нельзя лучше дополняют друг друга». И намекая на близкую победу пролетарской революции в Германии, добавил: «Теперь, по понятным причинам.., мы добьёмся большей смычки, которая будет иметь всемирно-историческое значение».
Потом перешёл к экономике. В который раз повторил, ссылаясь на Ленина: «НЭП был и остаётся системой государственного капитализма, проводимой, прежде всего, для того, чтобы установить смычку между пролетариатом и крестьянством». И перешёл к характеристике отраслей народного хозяйства. Предвосхищая содержание доклада Троцкого, вынужден был констатировать всё ещё сохранявшееся трудное положение. По сравнению с довоенным, 1913, годом, сказал Зиновьев, в стране собрано только три четверти урожая, произведена четверть промышленной продукции, внешняя торговля дала 14% прежней, производительность труда составляет 60%, заработная плата — 50%.
Тем не менее оптимистически подвёл итоги, уже сделанные в статье «Наши задачи». «Нужно, — сказал Зиновьев, — не иметь никакого ощущения России, чтобы не видеть, что она выздоравливает, что она всё же могучая страна, что она становится на ноги, что мы через самые трудные времена как будто перешли». Но подтвердил свои слова весьма своеобразными показателями. Не в абсолютных цифрах, а сопоставлением данных по двум кварталам, апреля — июня и октября — декабря 1922 года. В них и обнаружил столь требуемый в докладе рост: выплавка чугуна увеличилась на 39%, стали — на 29%, прокат — на 22%. Однако Зиновьев ушёл от наиболее существенного. От оценки: так, много сделано или мало? Каковы вообще реальные возможности промышленности в ближайшие годы, на какие показатели следует ориентироваться, должно ли государство помогать ей, а если и должно, то как?
Вполне возможно, Зиновьев приберёг и эти вопросы, и ответы на них для Троцкого, для его доклада. Но почему-то решил загодя поставить под сомнение приведённые цифры. «В наших официальных отчётах, — пояснил он, — откуда я заимствую все эти данные, слишком много официального оптимизма». Да ещё уточнил: всё это, по выражению Ленина, «комвраньё», то есть коммунистическое враньё. Запутал тем и делегатов, слушавших его, и будущих читателей доклада в газетах.
Столь же поверхностно подошел Зиновьев и к проблемам сельского хозяйства. Свёл их к проведению землеустройства, которое, как оказалось, завершилось — через пять лет после принятия декрета о земле! — только в 44 губерниях из 97, существовавших в тот год в СССР, свёл к оценке величины возможного в наступившем году продналога. К необходимости срочно поднять цены на хлеб, которые с неимоверным трудом только что искусственно понизили. А ещё — и к… национальному вопросу.
Зиновьев заметил, что тот «не имеет большого значения для Великороссии, но он имеет громадное значение для крестьянского населения на Украине и в целом ряде других союзных республик». Потому и выдвинул, явно следуя за Троцким, лозунг: «Ни малейших уступок великодержавной точке зрения… Мы должны активно помогать тем нациям, которые до сих пор были угнетёнными и загнанными». Правда, не пояснил, что же означает «помогать», в чём же должна заключаться такая «помощь», кому её следует оказывать — крестьянам или народам.
Практически обошёл Зиновьев вопросы финансовой политики, ключевые для экономики. Более чем актуальные из-за того, что реформа, проводимая Сокольниковым, пока не дала положительных результатов. Докладчик ограничился признанием и без него очевидного: для наполнения бюджета следует использовать не эмиссию, хотя и несколько снизившуюся за последнее время, а налоги.
Получалось так, что весьма своеобразный, даже уклончивый подход к наиважнейшим проблемам народного хозяйства вёл к одному. К оправданию любым способом избранного X съездом партии курса. К продолжению НЭПа, хотя тот не оправдал возлагавшихся на него надежд. Так и не вывел страну из затяжного кризиса. Не привёл к стабилизации, вслед за которой должен был последовать бурный рост.
И чтобы уговорить делегатов согласиться с ним, Зиновьеву пришлось прибегнуть к словесной эквилибристике.
«Надо, — объяснил он, — различать термины «НЭП» и «новая экономическая политика». Вы, вероятно, сами ловите себя, когда говорите «НЭП», что вам рисуется нэпман и его неприятные черты… Мы НЭП смешиваем с нэпманами, а это совсем не так. Поэтому нам будет лучше, может быть, условиться говорить вместо НЭПа — новая экономическая политика. Это звучит серьёзнее, лучше. И я думаю, что новая экономическая политика доказала свою правоту, и нам остаётся её развивать и уточнять».
