Гнеда приподняла брови. Наконец-то сид говорил что-то дельное.
— Нельзя в одночасье стать княжной Яронегой, если до этого всю жизнь была Гнедой из Перебродов.
Сид улыбнулся, и это вмиг преобразило его наружность. Такой Фиргалл — сильный, но великодушный — вполне мог быть родным отцом Айфэ. Его медовые глаза светились, располагая к себе и заставляя желать понравиться. Гнеда почувствовала то же, что в тот краткий миг, ночью, у реки, когда на одно шальное мгновение приняла его за своего отца. Сердце защемило одновременно болезненно и сладко. Фиргалл не её отец, но, кто знает, может быть, он сможет заменить его? Если только она сумеет заслужить его любовь…
— Что же, — ворвался в мысли девушки звук его голоса, и Гнеда сморгнула пелену, начинавшую застилать глаза, — попробуем взяться с другого конца. Я намереваюсь вступить в переговоры с Аэдом, и кто знает, сколько это может занять времени. Времени, которое нельзя терять. Я буду давать тебе уроки. Научу языку своего народа и другим умениям, которые могут тебе пригодиться. Расскажу о твоих предках.
— Расскажи мне об отце.
Слова вылетели прежде, чем Гнеда успела задуматься, и изменившееся лицо собеседника подтвердило, что она совершила ошибку. Как если бы резким выдохом задула лучину, и на смену свету пришла зябкая темнота.
— Забавно, — еле слышно пробормотал сид, и в этом отстранённом и высокомерном муже не было более ничего от только что дружелюбного Фиргалла. — Тем лучше. — Он вышел из мимолётного оцепенения и продолжал ровным бесцветным голосом. — Что ты желаешь знать?
— Кем он был? — несмело спросила Гнеда.
Сид скрестил на груди руки.
— Ингвар происходил с Севера. Когда-то давным-давно твой далёкий пращур и тёзка твоего отца по прозвищу Бориветер, носивший маленького сокола-пустельгу на стяге, женился на залесской княжне. — Фиргалл позволил себе усмехнуться. — Влазень? Кажется, так это называется у вас. Он пришёл в дом тестя, обделённого сыновьями, чтобы в своё время стать следующим князем. И он в скором времени стал, приведя со своей родины дружину и приближённых. Среди них был и Гуннар, предок Войгнева, пресёкшего род Бориветра.
Многие невзлюбили свеннов, как сами называли себя северяне. Им пришлось пройти через многое, чтобы утвердиться на престоле, но не зря этот народ выживает там, где не растёт ничего, кроме мха и кривых берёз. Они вплелись в Залесье, связали себя накрепко с его сильнейшими семьями узами крови, скрылись за личинами залесских имён и пустили корни. Но потомки свеннов никогда не забывали, откуда они родом. Говорят, каждый северянин рождается с кусочком льда в душе. Иногда его даже можно увидеть — в холодных голубых глазах. Но чаще, — сид вдруг перешёл на шёпот, — они скрывают его в самом сердце.
— Пожалуйста, — Гнеда осознавала, что преступает запретную черту, что Фиргалл, наверное, возненавидит её, но какая-то непреодолимая сила толкала девушку попросить, — расскажи, как они встретились, — Гнеда сглотнула, — отец и мать.
Её тихий голос звучал пугающе громко в гулкой тишине.
Янтарные глаза сида вспыхнули и тут же погасли. Он медленно кивнул и начал свой рассказ.
12. Сокол и горлица.
В чертоге было полно народу. Под потолок поднимался смрад дымящих светочей и жировиков. Шум одновременного говора множества людей, перестук соударяющихся чаш и громкий хмельной смех наполняли гридницу таким гулом, словно застолье проходило в пчелином улье.
Бескрайний стол загромождали необъятных размеров блюда с разорёнными, точно города после набега сарынов, кушаньями. Тут и там виднелись кровавые пятна пролитого вина, в которые бобровыми рукавами влипали полупьяные вельможи. Праздничная трапеза постепенно переходила в ту беспорядочную попойку, что составляла неизбежное завершение всякого пира.
Повсюду мелькали излюбленные знатью алый аксамит и меха, тускло и порочно светилось золото, свисавшее толстыми змеями с могучих шей. Здесь собрались самые удачливые люди княжества, предводители дружин, выходцы из знатнейших семей, вятшие мужи.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Музыка звучала громко и весело. Скоморохи пыжились, вовсю задувая в рожки и надрывая струны, ломаясь, выгибая податливые восковые тела. Слуги бегали без устали, оседая под тяжестью огромных братин и жбанов.
Каждый гость мог найти занятие по вкусу: кто-то плясал, завертевшись в вихре многослойных одежд, другие предавались чревоугодию, не забывая восхвалять щедрость князя, иные проводили время в беседах или за игрой.
Девушка улыбнулась, издалека заметив утомлённое лицо отца. Он сидел на возвышении, утопая в пышном, подбитом соболем пурпурном корзно. Руки, обременённые грузом обручьев и перстней, устало покоились на подлокотниках кресла, изредка поднимаясь, чтобы пройтись по пушистым кольцам бороды или принять кубок у стоящего за плечом стольника. Завидев её, как всегда, окружённую служанками, князь оживился.
— Этайн, дитя моё!
Все притихли, обратив любопытные взоры на прекрасную княжну, небывалой красотой известную далеко за пределами земли сидов. Она удалялась в свои покои, чтобы передохнуть, и ныне снова предстала перед гостями. Длинные золотистые пряди, убранные жемчужным очельем, ниспадали на покатые плечи, переливчатые складки богатого наряда, которые она придерживала тонкими, унизанными кольцами пальцами, неясно обозначали очертания ног. От вечерних холодов девушку спасала накидка, отороченная пушниной.
Взоры собравшихся летели в неё, словно стрелы, но Этайн не замечала их, спокойно проходя через палату в наступившей тишине, нарушаемой лишь звуком её лёгких шагов и шелестом расшитого сверкающими каменьями подола.
— Батюшка, — негромко произнесла она, почтительно поклонившись.
Аэд поднялся на ноги и, не скрывая радости при виде дочери, порывистым движением протянул ей руку, возводя на кресло рядом со своим. Усевшись, девушка направила сияющий взор на собравшихся, и все они, осенённые эти взглядом, убеждались, что княжна по праву называется прекраснейшей из детей сидов.
Теперь, когда его звезда вновь воссияла на престоле, князь поспешил дать знак продолжать веселье. Внимание придворных начало потихоньку покидать их, и Аэд скосил на дочь смеющиеся глаза.
— Удалось ли застолье? — В голосе правителя слышалось лукавство.
Этайн с мягкой улыбкой полуобернулась, так, чтобы её лицо оставалось видным подданным. Девушка взмахнула ресницами, стараясь спрятать нечаянный взгляд в глубь хоромины, туда, где сидели заморские гости. Но очи оказались скорее мысли, и от них не ускользнуло, что она и сейчас, как с самого начала пира, находилась под пристальным, немигающим взором, от которого кровь шумела в висках. Нет, Этайн было не привыкать к восхищённым взглядам, но теперь.… Эти глаза заставляли сердце биться по-другому, скачками.
— Застолье удалось на славу.
Голос княжны, нежный и ласковый, как у горлицы, казался смущённым. Безотчётно стараясь найти поддержку, Этайн бросила быстрый, уверенный в том, что он получит взгляд в правый угол стола. Разумеется, там её ждал, преданный и готовый в любое мгновение прийти на помощь ответный взор медовых очей. Она едва заметно улыбнулась только ему и снова посмотрела на отца.
— Наши гости, кажется, тоже довольны.
— Гости-то? — усмехнулся князь. Девушка заметила, как глазные яблоки её отца неспешно повернулись за стенкой желтоватых век. — Что ж, пора бы их уважить.
Он встал, взяв руку дочери в свою, и степенно направился к самой почётной части стола, за которой сидели представители достойнейших родов княжества и дорогой гость, молодой княжич Ингвар, будущий правитель Залесья со своей дружиной. Все поднялись, покорно дожидаясь, пока Аэд займёт своё место.
Чем ближе Этайн была к пирующим, тем горячее становился воздух вокруг неё. О! Разве видел он в своей жизни хоть раз подобную этой девушке? Ингвар ясно различал мелкое похрустывание парчовых складок, и его странно волновала мысль, что ткань обволакивала её тёплую, молочную кожу, такую же, что белела в крохотном вырезе горловины. Глухие покровы наряда сжимали сердце, которому не хватало места, и бисерные нити мерно поблескивали на вздымающейся груди.
