Меф перевернул пакет. На дно вагона выкатились две банки бычков в томате, вареная луковица и таджикская лепешка, приобретенные на вокзале. Бычки были вскрыты ножом. Внутри плавала красноватая масса, которую забыли вовремя похоронить. В этом был весь Буслаев. Один его дамасский кинжал стоил как два железнодорожных вагона, но при этом у него наверняка не было денег, чтобы купить консервы приличнее бычков в томате.
Четыре огурца и полбулки хлеба закончились у Багрова еще вчера. Он съел лепешку, откусил луковицу и откинулся на мешки.
— Я сыт. Ты свободен, — сказал он Мефу.
Меф насадил недоеденную луковицу на нож и с интересом стал ее рассматривать, будто луковицу обгрызло диковинное животное.
— Буду свободен, когда передам тебя Ирке, — вздохнул он.
Багров рывком сел. Он, конечно, не чемодан, чтобы его кому-то передавали, но тут дело другое. Можно было согласиться.
— Ирке?
— Она едет в Белгород на поезде. Или скоро выезжает — я не понял. С валькириями разговаривать — все равно что в Смольный прозваниваться во время революции. На тебя то орут, то не слышат, и все время передают друг другу трубку, — пояснил Меф.
На Багрова он посматривал весело: явно знал больше, чем говорил. Багров снова лег на спину и отвернулся. Он не хотел ничего расспрашивать об Ирке, не хотел знать деталей. Вообще не желал слышать имя «Ирка» из уст Буслаева. Это имя принадлежало ему одному. Остальные Ирки в счет не шли. Они были самозванками.
До заката они сказали друг другу только десять слов. Меф ушел гулять на станцию. На перроне было выведено краской: «Любимая, вернись!». Меф случайно прошел по надписи «вернись!», дошел до буквы «и» и из уважения к чужой любви вернулся. Обратно он пришел только вечером, купив еще пару банок бычков в томате. Сам он их не ел — только угощал. Багров по-прежнему валялся в вагоне. Только перевернулся ногами в другую сторону.
— Не надоело? Иди хоть сто метров пройди! — не выдержал Меф.
Это были семь слов из тех десяти. Ответ Багрова состоял из междометий и относился больше к области мычания.
Ночью они замерзли. Меф вылез из вагона и развел на насыпи костер. Откуда-то появился обходчик в железнодорожном жилете. Постоял, посмотрел. Меф предложил ему бычки в томате. Обходчик от угощения отказался и ушел. Буслаев понадеялся, что он никого не позовет.
Матвей смотрел на огонь. В зрачках у него пылали два костра.
— Жалею, что я не режиссер, — неожиданно сказал Багров.
— Чего так? — спросил Меф.
— Мог бы снимать ролики. У меня воображение такое, с картинками. Представь: успешный, хорошо одетый мужик несется куда-то на джипе. Очень спешит. Где-то на грунтовой дороге у него заканчивается горючка. Он бросает джип. Рядом проезжает на мотоцикле парень. Он кидает ему ключи от джипа и вскакивает на его мотоцикл. Несется. Потом бросает и мотоцикл. Бежит. Падает. Вскакивает. Снова бежит. Срывает с себя куртку. Бредет, хватаясь за деревья, потом ползет. Ночь. Ливень. Непролазная грязь. И вдруг на лице у него радость. Он у цели! Дополз… Хватает и прижимает к себе.
— Раненую девушку, что ли? — заинтересованно спросил Меф.
— Нет, — сказал Багров. — Там в конце пути — ребенок. Мальчик лет пяти. Просто сидит на пне и ждет его.
— Чего за мальчик-то? Сын?
— Нет. Он сам. Он нашел сам себя. Мефодий задумался.
— А кто мешал этому мужику попросить парня подкинуть его до заправки? Раздобыл бы канистру… Все лучше, чем потом ползти.
— Мой ролик совсем не про то, — мрачно сказал Багров.
— Про то. Твой мужик — псих. А когда ведешь себя как псих, доползти можно только до психушки.
Багров без замаха ударил Мефа в живот. Тот успел напрячь мышцы, но все равно было больно. Потирая рукой ушибленное место, Буслаев насмешливо смотрел на Матвея. Ему явно нравилось его дразнить.
— Хороший кадр! Не забудь вставить в ролик! — ехидно посоветовал Меф.
— Чего вставить?
— Мужик на джипе дерется с парнем, который не дал ему мопед, потому что заподозрил подвох. Типа, думает, джип в угоне: на фиг связываться? Реалистическая картинка из жизни на тему перегретых фантазий.
Уходя от новой атаки, Меф шагнул вбок и вперед, оказавшись за спиной у Багрова. Матвей остановился. Приподнял руку, презрительно посмотрел на нее, как на нечто чужеродное, и равнодушно уронил.
— Хочешь бесплатный совет? — спросил Меф.
— Обойдусь без советов!.. Иди купи бычков в томате! — Багров повернулся и полез в вагон.
Мефодий подбросил в костер доску от разваливающегося барака. Трухлявое, насосавшееся влаги дерево не горело. Из него ползли насекомые. Меф хотел усилить огонь заклинанием, но вовремя вспомнил, что обещал Дафне этого не делать. Он вечно перебарщивал с магией. Хотел зажечь взглядом спичку, а сжигал столетний дуб.
* * *
Соседи по плацкарту у Ирки оказались интересные. Круглая женщина с круглым ребенком, которого мать называла «мой недокормыш» и втюхивала в него кашу на сливках, кроша туда для калорийности кусочки шоколадки, и плотный усатый мужик, сводящий все разговоры на деньги.
Его любимой игрой было спросить у кого-то: «Сколько заплатили?» и заявить: «Вас надули!»
Ирке он не нравился. В нем была «необманучесть», выражающаяся в том, что человек во всяком, даже самом невинном поступке видит далеко идущую хитрость, потаенный умысел и посягательство на свой кошелек. Весь мир у таких делится на две половины: на воров и жуликов, включая тех, кто стал бы жуликом, да ума не хватило. Улыбнись такому — сразу на всякий случай сделает морду кирпичом. Вдруг вам чего-то от него надо?
Увидев обшарпанный, в боевых наклейках Иркин ноутбук, он моментально спросил: «За сколько брала?» Ирка просто из интереса назвала сумму, которой не хватило бы и на сумку от ноутбука, так он и тут ляпнул, что ее надули.
Напротив, на боковушках везли куда-то дряхлую старушку. Везла дочь — тоже уже старушка, по еще крепкая. Ирка смотрела на нее, и ей вспоминался ее прежний двор. Тот самый, Бабанин.
Молодая учительница математики и ее муж гуляли на улице с двумя детьми. С балкона третьего этажа высовывалась старуха. Она всегда в хорошую погоду сидела на балконе, ловила лучи солнца и дышала: спускаться вниз было тяжело.
— Катька, да что ты возле него крутишься? Мать знает? — зычным голосом кричала старуха.
— Баб Лена, да знает она, знает! — смущалась учительница.
— А-а! Ну смотри: я спрошу!.. А ты, парень, иди в свой двор! Не толкись тут! — недоверчиво говорила старуха учительскому мужу, и голова ее в желтой, как одуванчик, шапке скрывалась за перилами.
Через час во дворе появлялась мать учительницы, районный психолог, женщина страшная в своей правильности.
— Олька! — кричала с балкона старуха. — Чего так поздно из института возвращаешься? Я-то знаю, когда у вас лекции заканчиваются!..
Старуха жила во дворе давно, очень давно. Когда она умерла, все вздохнули спокойно. Но уже через несколько дней ощутили, что двор опустел.
Ирка ехала как в полусне. Все ее мысли были о Багрове. Она застелила постель сыроватым бельем, влезла на верхнюю полку и стала смотреть в окно. В одном месте прямо у насыпи, не обращая внимания на поезд, спешил куда-то молодой, глупый лис. Ирка вспомнила одну из сказок Багрова, которую он рассказывал ей на ночь. Главный персонаж — некий «лесенок» через «е». Что случилось с ним, Ирка помнила очень приблизительно. Она потеряла нить истории, когда, обвешенный оружием, он шел кому-то мстить.
— Девушка, вы ели?.. Девушка! Ау!
Ирка не сразу поняла, что обращаются к ней. Мать «недокормыша» заставила столик провизией и всех угощала.
— А? Что? Ела?.. Да, только что! Круглая женщина очень удивилась.
— Когда только успели! А что вы ели?
— Яйца вкрутую. У меня было семь штук. И помидоры! И один огурец! — ляпнула Ирка, не задумываясь.
— Что, прямо на верхней полке съели семь яиц???
— Ну да! — кивнула Ирка, почти веря в существование яиц, огурцов и помидоров.
Круглая женщина отвернулась к «недокормышу» и, воспользовавшись открытым ртом, всунула в него картошку. Ирка запоздало осознала, что поесть бы она не отказалась и вообще голодная как волк, но поздно: соврано, матушка!
Ирка приехала в Белгород на другой день вечером и еще в окно вагона увидела встречавших ее Мефодия и Багрова. Друг друга они не замечали в упор, даже стояли спинами. Мефодий вертел в пальцах сорванный здесь же на клумбе цветок, а Багров — голубя. Ирка понадеялась, что живого. С некромага станется.
Соседство двух самых дорогих ей людей (для полного комплекта не хватало только Бабани) так потрясло ее, что, стащив с третьей полки чемодан с джинном, она уронила его на голову Антигону.
— Маманя, ты меня ушибла! — с укором произнес кикимор. — Еще хочу!
Ирка уже тащила чемодан к выходу из купе. И снова увидела свое лицо. И опять его не узнала. Лицо сияло, было радостным, оживленным. И щеки, и подбородок, и лоб — все осталось прежним, но одновременно другим.
