Ирка уже тащила чемодан к выходу из купе. И снова увидела свое лицо. И опять его не узнала. Лицо сияло, было радостным, оживленным. И щеки, и подбородок, и лоб — все осталось прежним, но одновременно другим.
Сунься к ней сейчас комиссионер, специализирующийся по части уныния, он пшикнул бы и прогорел, точно влетевший в огонь свечи мотылек. Но он бы, конечно, не сунулся. У этих гадиков исключительный нюх. Они всегда знают, на кого нападать и в какой момент.
Ирка выскочила на платформу, ловя себя на том, что на всякий случай пытается занизить градус радости, но все равно непроизвольно улыбаясь, будто кто-то растягивал ее щеки в разные стороны.
Первым ее увидел Меф. Он качнул в воздухе цветочком, одновременно локтем энергично толкнув Багрова. Тот недовольно повернулся.
— Туда не смотри! Это приказ! — сказал Меф, показывая на Ирку пальцем.
Приказ, разумеется, немедленно был нарушен. Багров рванулся к Ирке. Хотел обнять ее, но при Мефе это выглядело бы глупо. Поэтому он застыл от нее в двух шагах, производя руками нелепые движения. Ему что-то мешало. Ах да, голубь!
— Когда из гвардии, иные со двора как-то там тра-ля-ля-ля приезжали, кричали женщины «ура» и в воздух чепчики бросали! — вспомнив, крикнул Багров и высоко подбросил голубя.
Писателя Грибоедова он знал с детства и называл его просто «Грыб». За это маленький Грыб терпеть не мог крошку-Багрова и однажды, со словами «Excusez-moi! La tentation est plus que je peux gйrer!»,[1] насыпал ему песочек в глаза, после чего был уведен за руку сконфуженной гувернанткой.
Голубь захлопал крыльями и камнем упал между вагонами.
— Ты осел! Он же скотчем закрученный! — Меф спрыгнул на пути и из-под колес стоящего поезда извлек злополучного голубя.
Когда Буслаев вылез, коротенький и широкий проводник замахнулся на Мефа тряпкой, которой протирал поручни вагона.
— Трогаемся сейчас! Хочешь, чтобы раздавило?
Не затевая ссоры, Меф смиренно принял скользящий удар тряпкой и по очереди расправил голубю крылья. Три маховых пера на каждом были замотаны скотчем. Они раскрутили ленту, и голубь, проковыляв шагов пять, без удивления улетел, присоединившись к стайке вокзальных голубей.
— Глуп как курица! Такое пережить и — никакой реакции! — возмутился Меф.
Он скомкал скотч и бросил его в урну. Заметив, что комок скотча летит мимо, Буслаев подправил взглядом вцементированное кольцо с урной. Любой нормальный маг, не обладавший его силами, конечно, предпочел бы проделать то же самое с бумажкой.
— А зачем скотчем, папа Матвей? Чтобы было жестоко и кровожадно? — с надеждой спросил Антигон.
— Не-а, мы его ящиком поймали! Еще утром… ну и чтобы не улетел… не держать же целый день в руках! И без того он мне все ботинки закапал!.. — неохотно пояснил Матвей.
Ирка засмеялась. Нечто подобное она и предполагала. Романтика осыпалась крупной позолотой, под которой обнаружилась ржавчина быта.
До обратного поезда оставалось полтора часа. Ирка и Багров жались друг к другу как два мокрых хоббита.
— Как ты? Ничего? — бубнил первый хоббит.
— Нормально! А ты? — не слыша своего голоса, отвечал второй.
— И я нормально! А ты? — снова бубнил первый.
Меф поймал умоляющий взгляд Багрова, направленный на него и Антигона. Кто знал Багрова, тот знал и то, что умоляющего взгляда из него щипцами не вытянуть. Меф вдоволь насладился беспомощностью Матвея и великодушно сказал:
— Пойду-ка я, пожалуй, посмотрю на водосточные трубы! Никто не против?
Ирка и Багров отнеслись к причуде Мефа с понимаем и вызвались подождать его где-нибудь здесь. Антигон же подозрительно поинтересовался:
— А что, разве трубы не везде одинаковые?
— Ну не скажи… одинаковые-то они одинаковые, но если приглядеться… Составишь компанию? — И Меф пошел вперед, насильно буксируя за собой Антигона.
Белгородский вокзал ему нравился, хотя громадная зеркальная черная стена, глядевшая на платформы, казалась мрачноватой. Дорожка, вымощенная красно-белой, с узорами плиткой, вела мимо вокзала к зданию, которое называлось «Почта России». Пограничники с папками ходили кучками по четыре-пять человек. Изредка кто-то отставал от своей кучки и догонял бегом.
Меф пограничников не интересовал. Он был слишком волосат для потенциального нарушителя границы: резинка, стягивающая волосы в хвост, лопнула еще с утра. Не желая покидать ужасную хозяйку, Антигон упирался ластами и шипел:
— А ну отпустил меня, Дохляндий Слоняев! Бабушкой клянусь, плюну! Издохнешь в страшных судорогах! Зубов не чищу — слюна ядовитая!
— Да ладно тебе! — уговаривал его Меф. — Смотри, какие трубы!.. Прямо зашибись! Кстати, ты хоть одну видишь?
Оглянувшись и обнаружив, что ужасная хозяйка с кошмарным Багровым не только не ждут его, но даже и улизнули за угол, кикимор запаниковал. Стал дергать руку и вопить во весь голос:
— А-а-а! Помогите! Меня ворует посторонний мужик! Это не мой папа!
Антигон знал, где голосить: они как раз проходили самый людный на вокзале кассовый зал. Очередь взволновалась и выплеснула из своих рядов женщину с лицом положительной хозяйки. На телевидении таких выбирают для рекламы стиральных порошков. Поймав дитятку-кикимора за запястье, женщина-порошок пристально уставилась на Мефа. Буслаев остановился и сделал то, чему едва-едва научился в универе — с усилием притворился вменяемым человеком.
— Да какой я ему папа? Это мой брат… не купишь, чего просит — сразу орет! — заявил он.
Но женщине хотелось распутать все до конца. Не для того она раскапывала томагавк праведного негодования, чтобы обошлось без жертв. Она присела на корточки и, обняв за плечо Антигона, проникновенно спросила: — Деточка, тебя что, дома бьют? Скажи, не бойся! Если бы! — прошипел Антигон, зеленея от негодования. — Пинка от них не дождешься! Только по головке гладят, садюги!
Порошковая дама назвала их обоих психами и сконфуженно удалилась в очередь. Антигон с Мефом проследовали дальше. Неожиданно Антигон перестал вырываться и, издав тихий змеиный шип, глазами указал Мефу на зал ожидания.
Буслаев осторожно выглянул, укрывшись за тяжелой дверью. Место для наблюдения было удобное. Увидел много крымских курортников-возвращенцев, уставших от отдыха и еще больше от предстоящей работы. Между ними сновали две цыганки с пестрым выводком ребятишек. Рядом расслаблялись молодые люди, опоздавшие на харьковскую электричку и утешившие себя пивом до полного отключения зрительных элементов.
— Ну? Чего? — спросил Меф у Антигона. — Пьяненьких никогда не видел? Пойдем еще покажу!
Антигон сунул Буслаеву зеленое стеклышко, похожее на бутылочное, вставленное в оправу от монокля.
— Смотри так, Барандий Приставаев, если нормально смотреть разучился!
Меф послушно посмотрел сквозь монокль. Мир послушно окрасился в зеленый цвет. Общая расстановка персонажей осталась такой же, правда, кое-что прибавилось. По залу ожидания разгуливала охотящаяся пара — суккуб и комиссионер. И тот, и другой — под мороком невидимости. Суккуб был противный, как слово «выхухоль», и скользкий, как слово «хламидомонада», а комиссионер, напротив, бойкий, круглый, прыгучий. Прямо гоголевский Добчинский. Суккуб тащил с собой похожий на бумажную трубку радар — если засекал у кого-то хорошие мысли или светлую грусть (от них эйдос начинал ярко разливать свет), то мгновенно показывал на него комиссионеру.
Комиссионер торопливо припрыгивал и принимал меры. Заставлял соседей человека много говорить и задавать дурацкие вопросы. Суккуб тоже не сидел без дела — клал ему на виски ладошки и посылал яркий отвлекающий образ — если же видел, что не действует, заставлял смотреть или на что-нибудь красивое, или на что-нибудь мнимо опасное. В первом случае он шептал: «Ой, зырь, какие ноги!», а во втором: «Гля, рожа какая подозрительная! Ща сумку стрельнет!» В большинстве случаев это, к сожалению, действовало. Человек отвлекался. Хорошие мысли исчезали. Сияние эйдоса ослабевало.
Кикимор дернул себя за бакенбарды, от беспокойства вырвав рыжий клок.
— Суккуб и комиссионер вместе! Никогда не видел, чтобы они охотились парой! А эйдосы как делят? — удивился Антигон.
— Они не охотятся. Слов отречения никто не произносит. Эйдосы на месте остаются, — вглядевшись, уточнил Меф.
Антигон перестал ощипывать бакенбарды.
— Эйдосы хотят пригасить. Ага! Шухерятся, чтобы ярких вспышек на вокзале не было… А вот зачем? А, ясно! Яркие вспышки эйдосов могут привлечь светлых стражей! А мраку важно, чтобы их тут не оказалось даже случайно. Почему?
В перепончатых ладонях кикимора возникла булава с щербинами на шаре, полученными во множестве боев. Для окружающих ребенок просто достал пластмассовую сабельку.
— Вылазка из Тартара! — прохрипел Антигон.
