Едва весть о событиях в Париже достигла Лондона, Генеральный совет Интернационала по предложению Маркса направил Томановскую под фамилией Дмитриевой в столицу Франции в качестве своего агента. 29 марта 1871 года Дмитриева добралась до Парижа, побывав прежде в Женеве, где она передала письма Маркса с критикой бакунинского «Альянса» всем швейцарским секциям Интернационала. В осажденном Париже нашла Дмитриева свой идеал — истинное братство, любовь, бесстрашие, освобожденную и высоко парящую мысль. Елизавета жила только одним — революцией.
Имя таинственной русской было окружено легендой. Ее считали то актрисой, прекрасной и неустрашимой, как знаменитая Клара Лакомб, то блестящей куртизанкой из народа, ведшей на приступ королевского Версаля толпы санкюлоток, — прославленной Теруань де Мерикур, то загадочной восточной княжной. Никто не знал ее прошлого и подлинного имени. Она появлялась повсюду: на заседании, посвященном устройству народных школ, вместе с Луизой Мишель, на трибуне клуба, потом вместе с неистовой Аделаидой Валантен — той самой работницей, которая, сражаясь на баррикадах, убила своего возлюбленного, когда тот проявил трусость. На поле боя она была то сестрой милосердия, то командиром женских революционных отрядов.
В длинном суконном платье, перетянутом широким кожаным поясом, на котором сбоку висел револьвер, Дмитриева казалась особенно высокой и статной. Теплый алый шарф и тирольская высокая фетровая шляпа с красной кокардой довершали романтический облик 20-летней участницы революционных боев.
24 апреля 1871 года Дмитриева писала в Лондон Марксу и Генеральному совету Интернационала:
«По почте писать невозможно, всякая связь прервана, все попадает в руки версальцев. Серрайе, только что избранный в Коммуну и чувствующий себя хорошо, переправил в Сен-Дени семь писем, но в Лондоне они, по-видимому, не получены… Парижское население (известная часть его) героически сражается, но мы никогда не думали, что окажемся настолько изолированными. Тем не менее мы до сих пор сохранили все наши позиции. Домбровский сражается хорошо… Я много работаю, мы поднимаем всех женщин Парижа… Мы учредили во всех районах, в самих помещениях мэрий, женские комитеты и, кроме того, Центральный комитет. Все это для того, чтобы основать Союз женщин для защиты Парижа и помощи раненым. Мы устанавливаем связь с правительством, и я надеюсь, что дело наладится. Но сколько потеряно времени и сколько труда мне это стоило! Приходится выступать каждый вечер, много писать… Если Коммуна победит, то наша организация из политической превратится в социальную и мы образуем секции Интернационала. Эта идея имеет большой успех…
К крестьянам не обратились вовремя с манифестом; мне кажется, что он вообще не был составлен, несмотря на мои и Жаклара настояния. Центральный комитет не сразу сдал свои полномочия, были всякие истории, которые ослабили партию. Но с тех пор организация окрепла. На мой взгляд, делается все, что только возможно. Я не могу говорить об этом более подробно, потому что боюсь, как бы прекрасные глаза г. Тьера не заглянули в это письмо, — ведь еще вопрос, попадет ли благополучно в Лондон податель этих строк, швейцарец, редактор из Базеля, который привез мне вести от Утина.
Я сижу без гроша. Если вы получили мои деньги, постарайтесь их с кем-нибудь переслать, но только не по почте, иначе они не дойдут. Как вы поживаете? Я всегда вспоминаю о вас всех в свободное время, которого у меня, впрочем, очень мало… Что поделывает Женни?
Если бы положение Парижа не было таким критическим, я очень хотела бы, чтобы Женни была здесь, — здесь так много дела».
Письмо это произвело сильное впечатление на всех обитателей Модена-Вилла. 10 мая две дочери Маркса, Женнихен и Элеонора, с первых дней Коммуны рвавшиеся на континент, отправились к Лафаргам, находившимся во Франции.
«…Не могу, — писала Женнихен, — сидеть сложа руки, когда храбрейшие и лучшие люди умерщвляются по приказу свирепого клоуна Тьера, который со всеми своими ордами вышколенных головорезов ни «когда не победил бы необученных граждан Парижа, если бы не помощь его прусских союзников, которые, по-видимому, гордятся своей ролью полицейских.
Даже лондонские газеты, которые, верные своей почетной задаче, сделали все возможное, чтобы оклеветать парижских пролетариев, теперь вынуждены признать, что никто еще не сражался за принцип с таким мужеством и отвагой…»
Хотя Маркс и Энгельс во время осады Парижа немцами опасались неожиданного восстания революционных рабочих столицы, справедливо предвидя неизбежность его поражения в условиях окружения города иноземными захватчиками, тем не менее они сразу же восприняли Парижскую коммуну как свое кровное дело, как духовное детище Интернационала.
Маркс включился в борьбу Коммуны со всем свойственным ему пылом. Он написал сотни писем деятелям рабочего движения разных стран, обращая их внимание на историческое значение Коммуны, и сделал все возможное, чтобы установить связь с осажденными в Париже. Напряженно следил он за развитием событий во Франции и сразу же в полной мере оценил героизм рабочих Парижа.
«Какая гибкость, какая историческая инициатива, какая способность к самопожертвованию у этих парижан! После шестимесячного голода и разорения, вызванного гораздо более внутренней изменой, чем внешним врагом, они восстают под прусскими штыками, как будто бы враг не стоял еще у ворот Парижа! История не знает другого примера подобного героизма! Если они окажутся побежденными, виной будет не что иное, как их «великодушие». Надо было сейчас же идти на Версаль, как только Винуа, а вслед за ним и реакционная часть самой парижской Национальной гвардии бежали из Парижа. Момент был упущен из-за совестливости. Не хотели начинать гражданской войны, как будто бы чудовищный выродок Тьер не начал ее уже своей попыткой обезоружить Париж! Как бы там ни было, теперешнее парижское восстание, — если оно даже будет подавлено волками, свиньями и подлыми псами старого общества, — является славнейшим подвигом нашей партии со времени парижского июньского восстания.
Пусть сравнят с этими парижанами, готовыми штурмовать небо, холопов германо-прусской Священной Римской империи с ее допотопными маскарадами, отдающими запахом казармы, церкви, юнкерства, а больше всего филистерства».
Члены Интернационала в Париже были самыми храбрыми борцами Коммуны. Хотя Интернационал и не призывал рабочих Парижа к восстанию, Маркс считал Парижскую коммуну костью от кости Интернационала. Он поддерживал связь с Парижем и оказывал деятелям Коммуны всевозможную помощь советами, насколько это было возможно, при сложившихся обстоятельствах.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
