Душно, хочется пить. В холодильнике салона, наверное, еще остался лимонад…
Я вышел из тесной каютки и побрел вдоль коридора. По обе стороны тускло мерцали дверные ручки. Проходя мимо двери с чернеющей эмблемой медицинской службы, я услышал негромкий стук. Вероятно, кого-то случайно заперли. Ничего, бывает. Поворачиваю ключ. На пороге странная фигура. Темноволосый мужчина с ярко-голубыми глазами – довольно редкое сочетание, – с головы до пят закутан в простыню. Он что-то сказал по-французски. Я не понял.
– Прошу прощения, мсье? – учтиво спросил я.
– О! Вы русский, я вижу?.. – Он, кажется, удивился.
– Да, Игорь Соболев. Рад познакомиться.
Я подождал, полагая, что он назовет себя и объяснит эту не совсем обычную ситуацию. Но он молчал, глядя на меня в упор, я бы даже сказал, настороженно.
– Вы собираетесь туда?.. – Он показал пальцем вниз.
Я кивнул. Он подступил ко мне так близко, что я невольно попятился.
– Я больше не хочу туда!.. Оставьте меня в покое, оставьте! – шептал он мне прямо в лицо, брызгая слюной.
Я ударил его по рукам. Но цепкие пальцы крепко держались за ворот моей рубахи.
Нас разнял человек в белом халате. Голубоглазый незнакомец исчез за дверью, а я остался в коридоре, ошеломленный, без воротника на рубахе.
– Вам здесь нечего было делать, – сказал врач.
Дверь захлопнулась. Мои объяснения его не интересовали.
Я вошел в салон и открыл холодильник. Запотевшая бутылка скользила в руках и долго не хотела откупориваться.
Прохладная шипучая влага щиплет язык. Пью большими глотками и все не могу напиться. Дуговский лгал. Жак Дюмон не погиб. Лучше бы он погиб… Может быть, и с Пашичем тоже такое же? Зачем скрывают от меня? Знает ли Болл? Н-да, ситуация…
* * *Стемнело быстро. Над головой зажглись первые звезды. На западе в синевато-фиолетовой дали еще различима черта горизонта, на востоке – зловещий мрак. Говорят, надвигается ураган. Океан дышит спокойно, мирно. Пока. Через какие-нибудь полчаса он поднимет горы бушующих волн и заревет в диком, непонятном восторге. И души человеческие будут молить о спасении…
Левый борт «Колыбели» освещен прожекторами. Стрелы кранов держат на весу прозрачный шар мезоскафа. Кривыми саблями сверкают лопасти мезоскафных винтов. «Ви-ра-а!.. Майна!.. Еще май-на-а!..» – доносятся команды. Шар без всплеска опускается на темную воду. Дуговский, Болл и я, облокотясь на поручни, следим, как доводят трап к открытому люку мезоскафа. Дуговский нервничает, поглядывает на часы.
– Успеть бы!.. – говорит и смотрит на восток. – Будет хороший шторм.
– Я вам совсем не очень завидую, – откликается Болл. Потом по-английски кричит кому-то на палубе: – Осторожней грузите! Это вам не бананы, черт побери! – И вдруг, сорвавшись с места, убегает туда, в ярко освещенную суету.
– Зачем вы скрыли от меня? – спрашиваю Дуговского.
– Что именно? – насторожился он.
– Болл знает?
Дуговский устало посмотрел на меня.
– Знает, – ответил он нехотя.
– Тогда зачем же от меня…
– Сколько неприятностей… – Дуговский вздохнул. – Да, Дюмон всплыл на мезоскафе. Всплыл один, бросив на станции Пашича. Видимо, Пашич погиб, иначе он доложил бы обстановку при помощи радиобуя. Я говорил с Дюмоном, пытаясь выяснить хоть что-нибудь. Все напрасно. Он болен.
– О чем он бредит? – спросил я только для того, чтобы подавить в себе чувство неловкости.
– Так, разное… Но прежде всего – страх. Не знаю, что могло так подействовать на него. В минуты просветления, когда узнает меня, грозит пальцем и повторяет одно и то же: «Я больше не пойду туда!» Иногда разговаривает с воображаемой женщиной, по имени… вот забыл! Ну да это не важно. Ему кажется, будто она преследует его всюду, и он забивается в самый дальний угол каюты, дрожа и всхлипывая… Да, вспомнил: Лотта…
Я стремительно повернулся к Дуговскому. Он взглянул на меня с удивлением:
– Вы чем-то встревожены?
– Нет… ничего. Совпадение просто.
Насчет совпадения это я, пожалуй, напрасно. С досадой добавил:
– К вашим делам это не имеет никакого отношения.
– Ага… – растерянно произнес Дуговский. – Вероятно, вы жалеете сейчас, что покинули «Таймыр»? Я втянул вас в скверную историю, но у меня не было другого выхода: вы и мистер Болл – единственные здесь люди-рыбы.
Он прав, больше действительно некому… Только Болл и я подготовлены для плавания на такой глубине. Ожидать, когда подойдет мезоскафная матка «Роланд» с новой сменой наблюдателей, нельзя. Промедление может стоить Пашичу жизни. Если, конечно, он еще жив…
Появился запыхавшийся Болл.
– Все готово. Можно делать погружение.
Дуговский вздохнул:
– Итак… я предлагаю вам участвовать в спасательной операции, но не имею возможности как-то гарантировать ее успех. Вы должны разобраться в обстановке, выяснить, что произошло на станции, разыскать Пашича, живого или мертвого, и, если удастся, возобновить работу добывающих агрегатов. Не знаю, с какими трудностями вам придется столкнуться, не имею ни малейшего представления, что вас там ожидает, и, наконец, не знаю, останетесь ли вы живы. Никаких гарантий… Если кто-нибудь из вас не согласен работать на таких условиях, еще не поздно отказаться. Даю минуту на размышление.
«Традиционные слова», – подумал я. На спине, как раз в том месте, куда мне полчаса назад сделали инъекцию, ощущался надоедливый зуд. Болл взглянул на меня исподлобья. Настороженный взгляд.
Мы натянули теплые черные свитеры и направились к трапу. Заметно повеселевший Дуговский проводил нас фамильярными шлепками по спине:
– Отлично, ребята! Я уверен, вы справитесь! Вы в чем-то схожи друг с другом. До свидания, хеппи джорнэй!..[16]
Я шел следом за Боллом, разглядывая его стриженый затылок, большие приплюснутые к голове уши и думал: «Интересно, что у меня с ним общего?»
Прежде чем спуститься в люк мезоскафа, я помахал рукой людям, следившим за нами с высоты освещенного борта «Колыбели». Из темноты налетел порывистый ветер. Прожекторы, все как один, точно по команде, кивнули мне на прощание – это первая большая волна плавно качнула судно.
Где ты, Пашич?
В зеленоватых окошечках глубиномера процеживаются цифры. Восемьсот шестьдесят метров, восемьсот семьдесят… Корпус мезоскафа мелкой дрожью отзывается на работу винтов.
Кабина маленькая, тесная, кресла глубокие, низкие, приходится сидеть, подтянув колени чуть ли не к подбородку. Прожекторы погашены, и сквозь стенку из кварцевого стекла легко различаются проплывающие мимо огоньки: обитатели глубин устроили нам встречную иллюминацию.
Болл сидит слева. При малейшем движении задеваем друг друга локтями. «Чувство локтя, – невесело усмехаюсь про себя. – Крепкие ли у вас коленки, мистер Болл?..»
Пультовые огоньки призрачно-зеленоватым сиянием освещают наши руки и лица. Черная ткань свитеров полностью поглощает слабый свет, и оттого кажется, будто кожа рук и лица фосфоресцирует. Исподтишка поглядываю на лицо Болла. Оно сейчас какое-то невыразительное, бледное, размягчились резкие линии губ и подбородка… Кто вы такой, мистер Болл? Кем вы окажетесь там, где нам придется вместе работать? Может быть, таким же паникером, как Дюмон? Посмотрим… Я сверну вам шею при первой же попытке улизнуть в одиночку, клянусь.
Девятьсот шестьдесят. Внизу показались три мутно-желтые точки – посадочные огни станции «Д-1010»…
Мезоскаф опускается в темный колодец. Свет прожекторов, заметно померкший в красноватом облаке ила, расплывчатым кольцом скользит по стенкам шахты ангара. Тихий скрежет, толчок – и мезоскаф повисает в стальных обручах захвата. Послышался гул компрессорных установок, и вода вокруг закипела, забурлила, пронизанная пузырями воздуха. Автоматика бункера сработала неплохо: вода ушла, наружное давление снизилось до нормального. Теперь можно отдраить люк.
Болл погасил прожекторы, и мы вышли. Воздух в ангаре затхлый, сырой, как в подземелье. Я свесился через поручень трапа, направил луч своего фонаря вниз. Присвистнул. Там отсвечивала маслянистая поверхность воды.
– Вы не боитесь насморка, Болл?
– О нет, что вы! – откликнулся Болл. – Я не совсем знайт, что такое есть «насморк».
– Это бывает, когда промочишь ноги в холодной воде.
Я знал, что центральный бункер станции соединялся с мезоскафным ангаром двумя туннельными проходами – люнетами. Но в полумраке не так легко сориентироваться, и я пропустил вперед Болла, который должен был знать планировку помещений станции лучше меня.
Идти пришлось по грудь в холодной воде, держа фонари над головой. Каждый из нас тащил за собой «на буксире» два водонепроницаемых мешка с кое-каким снаряжением. С темных сводов падали тяжелые звонкие капли, малейший всплеск отдавался громким эхом. Плафоны электрических, но, увы, бездействующих светильников таращились незрячими бельмами матовых стекол. Холод, сырость, духота…
